— Гарри, — вновь прерывает Луи, кладёт тёплый палец на его дрожащие губы. — Так же долго я подбирал слова извинения для тебя. Но сейчас я не хочу говорить, и не хочу слушать. — Он ложится рядом, подтягивает подростка ближе, и Гарри будто возвращается домой: ни страха, ни холода, лишь тепло в венах, такое пьянящее. — Я смертельно скучал по тебе, детка.

Гарри считает секунды выдохами Луи. Ощущение его движущейся при дыхании груди под собственной щекой умиротворяет. Реальность размывается, и под убаюкивающую монотонность момента Гарри проваливается в лёгкую дрёму. Совсем недавно Луи не существовало в его Вселенной, он остался проживать свою жизнь без Гарри, но сейчас, какой-то высшей волей он здесь, в объятиях Стайлса. И это ощущается таким правильным, будто они и не расставались никогда.

— Не спал без меня? — спрашивает Луи, и в его голосе улыбка, подобная лучам солнца после дождя: сладко-свежая, блестяще-яркая.

Гарри молча кивает в его плечо, затянутое мягкой кофтой с эмблемой университета.

— Не жил без тебя, — произносит он спустя долгую секунду, потому что решает всё же озвучить эту мысль. Теперь он не хочет скрывать от Луи ничего. — Ты поступил?

— Твоими стараниями, — подтверждает Томлинсон, находит его руку, чтобы переплести пальцы. — Ты спас меня. Всю мою жизнь. Подтолкнул в нужное русло.

— Ты бы нашёл себя, Луи. Ты удивительный человек. Не монстр и не тиран, — Гарри не верит его благодарности. Он просто оказался там, в его родном городе, как упавший на землю метеорит, принёс разрушения и боль.

— Заткнись и прими это, — Луи поворачивается, и Стайлс чувствует чужие зубы на своём подбородке, горячее дыхание на коже. Горечь никотина едва заметна, почти не присутствует в его запахе.

И ничего не стоит увлечь его в поцелуй. Гарри лишь приоткрывает рот, приглашающе выдыхает стон, и вот губы Томлинсона уже терзают его, возвращают в прошлое. В их зиму.

Луи оказывается сверху, отталкивает мешающее одеяло прочь. Защиту, которой Гарри отгораживался от мира много месяцев. Но теперь она не нужна ему, не нужна та стеклянная стена, что он выстроил вокруг себя, отталкивая всех, кто пытался помочь. Его спасение здесь.

— Ты моё наказание, Гарри, — шепчет ему в рот Томлинсон. — Моё обретение.

Его рот горячий, вязкий, но несмотря на закручивающуюся страсть, Гарри чувствует, будто выныривает на поверхность. Каждый глоток чужого дыхания подобен чистому воздуху. Властные руки на пояснице под растянутой футболкой сжимают с силой, но не с жестокостью. Луи даёт понять, что держит крепко и не отпустит. Это единственное, что нужно.

— Сладкий яд, — лихорадочно шепчет он, скользя по телу подростка ниже. Выцеловывая на шее блестящие влагой узоры.

— У тебя иммунитет, Луи, — пальцами Гарри сжимает мягкие растрёпанные волосы, силится заставить себя прекратить это безумие, в которое они снова скатываются. Так много всего ещё недосказанно между ними, но всё, что происходит кажется важнее любых признаний.

— И близко нет, — качает Луи головой, оттягивает ворот футболки. Губами касается сигаретного ожога, и прижигает вновь, только уже словами. — Я люблю тебя.

Никаких причин больше не существует и оправдания не нужны. Гарри всхлипывает, обхватывает его за шею двумя руками. Ткань платка запутывается между ними, олицетворяет ту связь, что возникла в холоде и страхе, что победила недоверие и смерть.

— И я люблю тебя, Луи, — тихо шепчет подросток. — Подверг тебя такой опасности. Никогда не смогу себе простить.

Огонь между ними успокаивается, перестаёт пожирать воздух и благоразумие. Страсть меняет свою форму, будто жидкость, перетекает в нежность. Гарри прячет горящее лицо в его шее и шепчет то, о чём так долго боялся даже думать.

— Я думал, что убил его. Перед тем, как сбежать, — он теряет слова, они путаются в голове, растворяются в волнении возвращающихся воспоминаний. — Я не заметил отсутствие Зейна, не придал этому значения. А Найл выжил. Понимаешь, никто никогда не выживал? Только когда я подумал, что ты узнал о смерти Бена, что ты обвиняешь меня именно в этом, я решил рассказать. Но ты швырнул в меня все эти фотографии, Луи. Все мои кровавые воспоминания, — в сером сумраке осеннего вечера Гарри видит вину в его глазах, видит боль, но ему нужно закончить свою речь, поэтому он прижимает ладонь ко рту Томлинсона и качает головой, умоляя позволить ему продолжить. — Я был раздавлен твоими подозрениями, твоей ненавистью. И я решил, что для нас обоих будет лучше, если я уеду.

Пальцы Луи крепче сжимают его тело, и Гарри позволяет, льнёт ближе, снежинкой тая на коже Томлинсона. Давление чужого тела, запах кожи, тихий стук сердца — всё это удерживает в реальности, не позволяет воспоминанием утянуть в бездну произошедшего.

— Когда увидел Шерил, понял, как сильно ошибался всё это время. Ведь Бен всегда был рядом: я слышал шаги под окнами, чувствовал постоянное напряжение, будто под пристальным вниманием. Гнал прочь эти мысли, думал, это моё сознание шутит со мной, надеялся, что это лишь кошмары. А он всегда был во тьме ночи, прямо за холодным стеклом. И всё видел, Луи.

Гарри вновь плачет, чувствует, как дрожит от усталости и волнения. Но одеяло, которым Луи накрывает их, уютное и тяжёлое, будто защищает. Да и руки Томлинсона на его теле дают сил.

— Он видел нас, и ты мог погибнуть каждую секунду. А я был таким идиотом, — застарелый страх змеится по коже Луи холодным потом, рельефными, чуть заметными под пальцами мурашками. Он храбрится, но Гарри знает, чувствует сердцем, его ужас. — Получил сообщение с твоего телефона, когда был на автовокзале: сжимал билет в руке и думал, глядя на твой номер, а не послать ли всё к чёрту. К счастью, прочитал.

— Спасибо, что вернулся за мной, — произносит Луи хриплым голосом. Радужка его глаз тёмно-синяя в вечернем сумраке, цвета ягод годжи. И Гарри не может удержаться, касается губ лёгким движением, чтобы почувствовать кисло-сладкий вкус и удостовериться, что они живы.

Ещё один день умирает за окном, осень подходит к концу, но этой зимы Гарри не боится. Не тогда, когда сильные пальцы Луи, занимающие так много места в его голове, наконец, принадлежат ему.

— Отдохни.

Луи удобнее укладывается на его подушках, по-хозяйский тянет подростка к себе. Гарри подчиняется, как подчинялся всегда присутствующей в Томлинсоне грозе.

— Ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Держи крепче, — улыбается Луи, перекидывая его руку через собственную грудь, — и я не смогу сбежать.

И пока Гарри собирает внутри себя рассыпанные слова, стараясь выстроить из них очередную облечающую себя тираду, Луи целует его в лоб со всей возможной нежностью, разбивая любые мрачные мысли на сверкающие осколки.

— Я не оставлю тебя, Гарри, и вместе мы сможем справиться с последствиями этого безумия. Бен был болен, и никто не смеет винить тебя в том, что ты сделал. Ты поступил храбро, спас мою жизнь, и я всегда буду благодарен, — голос полон искренности и спокойствия, и Гарри удивляется, как вырос Луи, как он изменился. Нет больше того злого мальчика из переулка, нет грозы и гнева в голубых глазах. — Постепенно тебя покинет страх, улягутся волнения, тоска пройдёт. Я буду рядом, чтобы помочь.

Ночь ластится подобно большой кошке, мурлычет колыбельную, заглушая речь Томлинсона, но Гарри не пытается сражаться, позволяет сну овладеть собой. Под нежный уговаривающий голос Луи, сжимая его одежду пальцами, он засыпает, чтобы увидеть сон.

Не кошмар в этот раз.

***

Каждый день должен нести что-то новое, но в мире Джеммы боль стала рутиной, серой зацикленной системой. Только кофе всегда наливается в кружку по-новому, каждый раз капли создают едва отличимую, но всё же другую закручивающуюся спиралью волну.

Раньше крепкий запах напитка служил для Гарри сигналом спускаться к столу. Сейчас же он игнорирует пищу, даже если сестра оставляет её у кровати.

Сахар, сливки… Она отметает всё, что могло бы разбавить крепость кофе. Ночи сливаются в череду бессонных часов, из лабиринта усталости и отчаяния нет выхода, и Джемма предпочитает искусственную бодрость сладости или удовольствию. Только чёрный кофе.