— Они были близки с Беном, — произносит Джемма. В её голосе есть всё: застарелое чувство вины, грусть и постоянная, въевшаяся в кровь тревога. — Мистер Уинстон вёл литературу в средней школе. Дети любили его, а он любил детей. Сильнее, чем полагалось на самом деле, но это легко было простить, если ты знал его историю: на самом деле у Бена был сын. Малыша звали Ник, вроде бы. Он погиб.

Она отпивает остывающий чай, стараясь незаметно для Луи смахнуть слезу со щеки, но он видит. Видит и не может понять.

— Вы жалеете убийцу? Мерзавца, который лишил вас с Гарри родителей? — восклицает он, возможно чуть громче, чем собирался, и она подхватывается, кладёт свою руку поверх его сжатых в кулак пальцев.

— Тише, — просит она, будто боится, что громкий голос может разбудить кого-то. Луи только после просьбы понимает, что Гарри, скорее всего, в одной из комнат: так близко, отделённый уже не милями пути, а всего лишь парой стен. — Я знаю, что он сумасшедший, жестокий и опасный преступник. Теперь знаю. Но пойми, Гарри много лет жил, любя его, как второго отца. Их отношения с самого начала отличались глубиной и пониманием.

Луи видит с каким отчаянием она пытается донести до него мысль: в безнадёжной попытке облечь всё в нужные слова девушка запускает руку в волосы и ерошит их, уничтожая идеальность.

— Мне кажется, Бен любил его вместо Ника. И эта любовь лишила его рассудка, — Томлинсон только сейчас замечает тёмную окантовку усталости вокруг её глаз.

Информация ложится на сердце Луи рубцами, будто камень падает в колодец, вызывает мгновенные круги на воде. Они успокоятся, эмоции улягутся, и всё станет тихо, но не по-прежнему. Дно изменилось.

Никто из них не станет прежним после этой истории, породившей слишком много демонов для их душ.

— С твоим платком он не расстаётся с тех пор, как я привезла его домой? — спрашивает Джемма. Она поднимается на ноги, убирает недопитый ими, остывший чай в раковину, но мыть не торопится. — Конечно с твоим. Он убил человека, близкого друга, чтобы спасти тебя.

Джемма не зовёт его за собой, просто выходит в коридор. Лишь секунду Луи медлит, пытаясь проглотить все её горькие, острые слова, а потом следует за ней. Длинным коридором в самую глубь квартиры.

— Как получилось, что он оказался один в чужом городе? Как ты отпустила? — спрашивает Луи, когда светлый холл остаётся позади, и свет истончается по мере их шагов, плавно перетекая в сумрак.

— А я не отпускала, — её голова понуро опущена, плечи напряжены виной и сожалением. — Бог знает, где он взял поддельные документы, чтобы сбежать. Но ты удивишься, Луи, как много всего можно купить за деньги.

Томлинсон ничего не отвечает; видит, как она сожалеет, и не разжигает этот огонь сильнее. Сестра искренне любит Гарри, и пока они мёрзли под пристальным взором убийцы, она искала брата, и Луи может только посочувствовать, потому что понимает всё то смятение и боль, что царили внутри неё.

— Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — она стучит в дверь, кивком указывает ему заходить, не дожидаясь ответа.

Луи чуть медлит, собирая всё мужество в кулак, но другого пути нет. Ему не выжить без Гарри, который отравил его своим ядом. Поэтому под пристальным настороженном взглядом Джеммы, он как можно увереннее открывает дверь и делает этот последний шаг.

***

Сквозь задёрнутые плотные занавески просачиваются лучи заходящего солнца. Осеннее, огненно-красное, оно выжигает сетчатку даже тонкими полосками света, которым с трудом удаётся протиснуться в комнату. Гарри прячется от его назойливого внимания под плотным одеялом. В темноте.

Долгое время он бежал от тьмы, надеясь спрятаться на свету от пожирающих душу демонов, но смерть Бена развеяла иллюзии — Гарри тот, кому не место в лучах. Он должен сгнить во мраке за свои поступки.

Лихорадка и слабость его вечные спутники. Гарри чувствует себя так, будто постоянно болен — ломота в костях не проходит ни на минуту, слабость и сонливость не позволяют подняться с кровати. Аппетита нет.

Джемме приходится кормить его силой. Стыд давно растворился в апатии и нежелании продолжать бороться. Он благодарен сестре, что, забрав его из тюрьмы, после того, как следствие установило невиновность, она привезла Гарри сюда, в новую, недавно купленную квартиру. Он не смог бы вернуться в родительский дом, в тот город, где родилась жестокость и смерть, откуда она расползлась вслед за Гарри.

Но никаких сил, приложенных сестрой, не хватит, чтобы вернуть ему хоть частицу тяги к жизни. Она закончилась тогда, когда платок Луи потерял свой горький запах свободы.

Гарри обматывает ткань сильнее вокруг кулака и гонит прочь мысли о Томлинсоне. Они больше не поддерживают, не дают сил. Стук в дверь отвлекает от мыслей, и с тяжёлым вздохом Гарри накрывается одеялом с головой, игнорируя жару. Он не хочет говорить с Джеммой сейчас. Её дурацкая идея о том, что психиатр поможет, сидит у него поперёк горла.

Ни за что и никому Гарри не готов поведать обо всём​, что произошло: чувства к Луи и смерть Бена принадлежат только ему.

Дверь открывается, так же тихо и осторожно щёлкает, закрывшись. Медленные шаги приближаются к кровати, и Гарри настороженно хмурится, не узнавая поступь сестры. Это не она.

Одеяло ползёт вниз. Кто-то тянет его. И прежде чем Гарри успевает испугаться, свет слепит, но знакомый запах обволакивает, успокаивает. Гарри распахивает глаза и не может поверить, когда видит перед собой ледяной голубой. Глаза Луи искрятся.

С опаской, боясь спугнуть, Гарри вытаскивает руку из-под одеяла и протягивает вверх. Едва касаясь кончиками пальцев кожи на лице Томлинсона, он вовсе не ожидает почувствовать мягкость и тепло. Ему кажется, что это лишь видение его уставшего разума. Но тот берёт его ладонь в собственную руку, чуть поворачивается, ласкаясь щекой, сквозь улыбку целует запястье.

Должно быть его сердце слышно даже на улице; Луи ласково убирает влажные от пота волосы с лица и шепчет:

— Тише, Гарри, не волнуйся так.

В Томлинсоне нет превосходства, с которым он смотрел на мир раньше, лишь затаённая опаска. Она блестит тонкой плёнкой на глазах, и как бы Луи не пытался спрятать, Гарри видит. Уголки губ чуть подрагивают от напряжения, и каким-то образом это действует на подростка подобно глотку ледяной воды. Освежает и успокаивает. Гарри смеётся и тянет Томлинсона на себя, прижимает его, пахнущего лондонскими улицами и осенью, к своей коже, как можно теснее.

Ему нужно время, чтобы насытиться этим запахом, наполнить лёгкие своим лекарством. Хотя где-то глубоко внутри Гарри знает, что всей жизни не хватит, чтобы надышаться Томлинсоном. Но тот чуть ворочается в объятиях, и подросток отпускает. Отгоняя кольнувший в сердце страх, Гарри разжимает пальцы на чужой одежде.

— Почему ты здесь? — выдыхает он первым.

— Чтобы просить прощения, — Луи наклоняется к его лицу, нежно касается губами скулы, ведёт носом по щеке. Его отросшие волосы щекочут кожу, и Гарри позволяет себе лишь слегка улыбнуться, хотя сердце наполняется восторгом. — Мне понадобилось слишком много времени, чтобы всё осознать и отпустить, но ты всегда был сильнее меня. Я надеюсь, что ты найдёшь в себе ещё немного сил, чтобы простить меня за это отсутствие.

— Но это я тот, кто виноват, — Гарри отодвигается, вдавливает в подушку. Ему необходимо видеть лицо Луи. Как бы хороши ни были нежные прикосновения, между ними должен состояться этот разговор. Гарри должен видеть в ледяных глазах Томлинсона прощение.

— Никто не виноват, — Луи садится на кровати и, словно котёнка, гладит по волосам. — Особенно ты.

— Но если бы я сказал… если бы я понял раньше.

— Гарри, — собственное имя из этих тонких, бледных губ звучит настолько ласково, настолько нужно, что подросток чувствует завязывающиеся в крепкие узлы нити между ними. Неразрывные нити. — Давай не будем об этом? У нас ещё много времени впереди.

— Нет, ты не понимаешь! — Гарри приподнимается. От резкого движения голова начинает кружиться, по телу скользят прохладные волны истощения. — Я много месяцев собирал нужные слова, чтобы оправдаться. Не верил, что увижу тебя когда-нибудь ещё хоть раз, но не мог остановиться. И теперь я обязан тебе сказать…