— Чего? Чего ты хочешь от меня?

Монстр на секунду замер, а в следующую — уже сжимал горло Зейна своей рукой. Его глаза были похожи на чёрные дыры, выпивающие последние жизненные силы, заполняющие всё вокруг холодом, ужасом, смертью.

— НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ! ИНАЧЕ Я ОТРЕЖУ ТВОЙ ГНУСНЫЙ ЯЗЫК!

В глазах стремительно темнело, руки отчаянно пытались защититься, стирая кожу о металл. Но мучитель отступил так же внезапно, как и напал.

— Твоя злость и безнаказанность сожрали тебя, — спокойно продолжал он, не обращая внимания на жуткий кашель Зейна. — А я хочу справедливого наказания. Я хочу преподать тебе урок. Ты должен ответить за свои поступки.

Он вновь отступил за зеркало, и запах цветов превратился во что-то размытое, еле различимое.

— Урок?

— Урок, Зейн. Жаль только, что о его пользе никто не узнает.

Зейн обречённо наблюдал за действиями своего мучителя, всячески избегая смотреть на собственное отражение, на собственное поражённое ужасом лицо. Он привык к подобным «урокам». Его отец так же называл побои. Он привык к боли. Вот только запах… Внезапно появившийся в этом холодном помещении… Новый, но хорошо знакомый, оттеняющий своей резкостью аромат цветов.

— Нет…

Он сразу понял, что это. Но догадка была слишком ужасна, чтобы мозг мог принять её. Запах, заставляющий захлёбываться в отчаянии.

— Не надо… Прошу…

Монстр вновь показался из своего укрытия, и перед тем, как слёзы брызнули из глаз Зейна, застилая собой страшную реальность, парень успел разглядеть красную канистру в руках монстра.

— Пожалуйста…

— Ты можешь кричать. Так будет легче.

— НЕ…

Крик Зейна превратился в булькающие звуки. Бензин заливал рот, глаза, уши, покрыл чёрную кожу куртки, пропитал тонкую ткань джинсов. Зейн отчаянно пытался освободиться, всё время прося, умоляя монстра остановиться, превращая собственные запястья в кровавое месиво. Вопли и бензин раздирали горло, а голова начала кружиться.

Маленькая спичка упала к его ногам, и пламя жаркими поцелуями начало покрывать кожу. Сначала он не почувствовал ничего: страх выкинул всё из его головы. Но потом пришла она.

Боль.

Когда огонь начал пожирать его плоть, поднимаясь от ног выше. Когда джинсы слились с кожей, а в нос ударил тошнотворный запах горелого мяса. Его собственного мяса.

Невыносимый жар разъедал кожу, горячий дым обжигал горло. А монстр жадно наблюдал за мучениями парня, желая лишь одного — чтобы они длились как можно дольше. В его чёрных глазах отражалась плавящаяся кожа куртки, горящие волосы, пузырящаяся кожа лица, обугленные куски мяса. И этот взгляд… Взгляд совершенно обезумевшего от боли человека.

Тёмный силуэт ещё долго стоял в заброшенном здании, вдыхая полной грудью запах сгоревшей плоти.

***

Кошмары мучают Гарри. Реалистичные, яркие. Оставляющие глубокие алые борозды от ногтей на предплечьях, когда в голове царит ужас и хочется выцарапать из себя всю боль и тьму. Но она слишком глубоко внутри, и Гарри знает — он не может спастись. Он проклят.

Огонь, сжигающий его последние месяцы, обретает форму, вырывается из-под контроля. Пожирает плоть с отвратительным запахом горелой кожи, она пузырится, вздуваясь, и шипит. Картинки яркие, не желающие покидать голову, даже когда Гарри суёт её под струю холодной воды. Он не добивается ничего, кроме пронзающей иглами стужи под кожей.

Огонь всё ещё в голове.

И лишь Луи под силу стереть сны и заменить их воспоминаниями. Не менее болезненными, но более реальными.

— Привет, — бросает он, так и не подняв головы, практически уткнувшись кончиком носа в тетрадь.

Ничего не остаётся, кроме как сесть напротив, на скрипящий библиотечный стул. И Гарри тяжело опускается, подтягивает ноги к себе, чтобы случайно не задеть Луи под столом.

Косой свет настольной лампы позволяет разглядеть каждый дюйм его лица, длинные тени на щеках от густых ресниц, но Гарри не смотрит. Боится столкнуться с полными электричества глазами, увидеть в них безразличие. Или сожаление.

Больше всего Гарри не хочет, чтобы Луи жалел.

Прячась от правды, которую в глубине души он знает, но отказывается принимать, Гарри разглядывает тонкие пальцы, старые следы от ударов на костяшках. Руки Луи занимают отдельное место в его голове, постоянно возникая в сознании, как мучители, приносящие боль, или же его самое невероятное наслаждение.

Ручка скользит по бумаге, пачкая белизну, ломая ровные клетки тетради корявыми цифрами, и Гарри знает, что нужно начать, отбросить лишние мысли и объяснить Луи тему. Это то, зачем он здесь. Но вместо этого он думает о том, как бесстыдно стонал, обхватив эти пальцы губами, какими шероховатыми чувствовались подушечки Луи на его языке.

Старое осеннее воспоминание, погребённое под воздушным слоем чистого снега, вновь встаёт перед глазами, будто тот мучительный разговор случился вчера. Сигарета в таких любимых пальцах и насмешливое «нет» в ответ на признание в искренних чувствах. На хэллоуинской вечеринке Луи отверг его, и сейчас ничего не поменялось.

Гарри всё ещё не отвечает на приветствие. Молча рассматривает парня перед собой, убеждая собственное сердце остановить эту гонку. Алкоголь и та животная страсть, что рождается между ними, стоит Луи выйти из себя, повысить голос определённым образом, виноваты в случившимся. Надежды никогда не существовало, и она не может умереть на обломках понимания, но сердце в груди сжимается, и странная покалывающая боль сопровождает каждый вдох. Тёплый, немного колючий запах Луи, такого близкого и одновременно с этим совершенно недоступного, превращает лёгкие в решето.

— Ты… — Луи останавливается, набирает в грудь воздуха, чтобы высказать на одном дыхании. — Ты хочешь поговорить о том, что случилось?

Не смотрит на Гарри, и тот видит, как Луи пальцами мнёт край тетради. Волнуется. И Стайлс чувствует в себе необходимость успокоить.

— Нет, — он протягивает руку, накрывает холодной ладонью беспокойные пальцы Луи, чуть сжимает. Тот вскидывает голову, удивлённо смотрит ему в лицо, и Гарри сам не понимает, откуда берётся смелость, но пользуется ею, чтобы скользнуть под рукав свитера и легонько погладить набитую на запястье верёвку. — Мы оба получили то, что хотели. Забудь.

И будто ничего не произошло между ними, ни на вечеринке, ни только что. Гарри убирает руку, раскрывает обшарпанный учебник на нужной странице.

— Давай заниматься. Время не ждёт.

Страницы шелестят под пальцами, когда Гарри ищет нужную главу в учебнике, сглатывая горькую слюну. Дыхание Луи тихое, и сам он, тёплый и настоящий, близко, только руку протянуть. Гарри смотрит на его плавно вздымающуюся грудь и может почувствовать жар его тела. Именно в этот момент он осознаёт до конца, насколько сильно нуждается в Луи.

Лишь сжав пальцы в кулаки, до хруста, до побеления костяшек, он может удержать в себе желание прижаться, спрятаться от тягот своей дурацкой проклятой жизни, утопив себя в запахе Луи.

Но Луи не чувствует ничего, кроме физического влечения, и Гарри старается чаще напоминать об этом своему трепещущему сердцу. Случайный секс и подобие приятельского отношения — всё, что может случиться между ними. Несмотря на схожесть душ, которую Гарри чувствует каждый раз, стоит им с Луи обменяться молчаливым взглядами, разница слишком велика.

Усталость берёт своё, и Гарри не чувствует, что сможет дотянуть до конца зимы.

Зубрёжка уроков вместе с Луи в школьной библиотеке хоть немного отвлекает от холодной неуютности собственного жилья, и Гарри почти с удовольствием засиживается допоздна. Но не сегодня.

— Хей, завтра тренировка, — обращается Найл к Томлинсону, врываясь в их сумеречное уединение, словно ураган, громкий, решительный. Гарри лишь сильнее втягивает голову в плечи, не желая встречаться с ним взглядом, но Хоран тут не ради него, хоть и бросает лёгкое «привет».

— Конечно, я успею, — Луи пожимает протянутую руку, всё ещё глядя в тетрадь. И Гарри надеется, что Найл покинет их, оставит в библиотечном полумраке, но тот пристально смотрит на него сверху вниз, размышляя над чем-то.