Полярность бушующих в нём эмоций пугает, заставляет чувствовать себя потерянным психом. Желание увидеть болезненный излом чуть нахмуренных бровей всё время граничит с решимостью покрыть каждый дюйм прохладной кожи поцелуями, оставив собственные метки. Поэтому Луи давит сильнее, трахая податливо открытый рот пальцами, и оставляет почти незаметное касание губ на подбородке.

Но Гарри чувствует, стонет сквозь его пальцы, и капля слюны, розоватая от крови, вытекает из уголка его рта.

— Луи, — умоляет он, но этого не требуется: Луи сам на пределе.

Он опускает влажную руку вниз, и всё тело содрогается от одного вида покорно раздвигаемых ног. Чёрные глаза Гарри не отрываясь следят за каждым его движением, и как только Луи касается его подушечками двух пальцев, Гарри закидывает голову назад и дёргается вперёд всем телом, насаживаясь на пальцы.

Несмотря на то, какой Стайлс всегда холодный, внутри него жарко, как в аду. Температура зашкаливает, и Луи уверен, она способна плавить металл, поэтому его выдержке приходит конец. Так же, как и разум, она растворяется в источаемой Гарри страсти.

— Можно я?.. — спрашивает Луи, прижимаясь собственным лбом ко лбу Гарри, и тот кивает. Томлинсон благодарен ему за покладистость, с которой он принимает грубые нетерпеливые ласки, и покорность, с которой он берёт всё, что Луи готов дать в свой первый раз.

И лишь когда он медленно, преодолевая сопротивление неразработанных мышц, входит, сгорая заживо в огне, бушующем внутри тела Гарри, тот упирается руками в его плечи и тяжело дышит. Глаза широко распахнуты, а рот болезненно открыт в немом выдохе-крике.

Луи замирает, прижимает к себе вмиг покрывшееся холодным потом тело. Целует.

В этот раз Гарри не отвечает ему.

— Хочешь, чтобы я остановился? — спрашивает Луи в самое ухо, касаясь губами холодной мочки. Тот лишь крутит отрицательно головой, сжимает пальцами платок на его шее.

— Продолжай, — говорит Гарри, морщась от боли, когда Луи толкается глубже.

Под сноп ярких искр, взрывающихся в голове от тугого удовольствия, Луи привстаёт на носочки, вжимает Гарри в стол сильнее. И трахает.

Стайлс извивается, стонет, но Луи уже не может остановиться. Будто сумасшествие накрыло его окончательно, он не отдаёт себе отчёта, когда кусает бледные ключицы Гарри, оставляя на них багровые отметины.

— Луи, чёрт, — вылетает изо рта Гарри, и он толкает Томлинсона в плечо, но тот перехватывает кисть, сжимает до хруста под лёгкий вскрик. — Луи!

Собственное имя распаляет, подобно алкоголю, подогревает кровь. Сопротивляться сжигающему изнутри пожару практически невозможно, и прежде, чем алая пелена от незнакомого прежде удовольствия застилает его разум окончательно, Луи прижимает к себе Гарри, отмечая его разрушенный и дезориентированный вид. Ему нравится быть причиной этого румянца и болезненного стона.

От этих мыслей, от резких быстрых толчков внутрь горячего тела Гарри Луи настигает оргазм. Будто выстрел в голову, сокрушительный и смертельный. Продолжая двигаться по инерции, он чувствует, как захлёбывается этим удовольствием, и тянется вперёд, но не для поцелуя.

Губы касаются зарубцевавшейся кожи на месте ожога, и Луи прижимается с силой, вылизывает этот участок, словно бессознательно просит простить его за жестокость, у которой даже не было серьёзной причины. Гарри хнычет в ответ и тянет его за волосы прочь.

Лишь остановившись, Луи медленно приходит в сознание. Удовольствие рассеивается, возбуждение спадает, и он, наконец, начинает чувствовать, как дрожит Гарри в его руках, слышать его тихое, похожее на скулёж дыхание.

— Я сделал тебе больно, — шёпотом констатирует он и кивает сам себе, не решаясь посмотреть в чёрные глаза Стайлса. — Опять.

— Всё нормально, — Гарри касается ледяными кончиками пальцев его лица, убирает прядь за ухо, ведёт большим пальцем по коже у губ. Слишком нежно для всего, что только что случилось между ними. — Я хотел, чтобы это был ты.

Фраза звучит странно. Царапает слух неправильностью построения. Луи пытается понять, что именно его так тревожит, отпустив хрупкое тело, отступает на шаг, чтобы привести себя в порядок. И лишь застегнув ремень и оправив футболку, он резко вскидывает голову и смотрит Стайлсу прямо в глаза, в ужасе открыв рот.

Тьма ушла из его взгляда вместе с желанием, и электричество покинуло воздух, но на смену ему пришёл горький вкус сожаления. И глядя в глубину мутного зелёного зрачка, Луи вдруг понимает, что растревожило его.

— Это был твой первый раз? — осторожно спрашивает он и молится, чтобы Гарри ответил отрицательно.

Но тот лишь коротко кивает. А Луи чувствует, как земля уходит у него из-под ног, и громкое «блять» — единственная разумная мысль в голове. Её он и озвучивает.

— Блять, — с чувством, будто выплёвывает он.

— Да ладно, — пожимает Гарри плечами и достаёт платок из кармана, чтобы стереть всё также сочащуюся из шеи кровь. — Кого это волнует? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, направляется к двери.

Но перед тем, как покинуть комнату, он останавливает свой потухший взгляд на лице Луи, чуть кривит губы, возможно, пытаясь улыбнуться, и произносит:

— С Днём Рождения, кстати.

Громкий щелчок двери звучит укором.

Он вновь облажался с Гарри.

***

— Зейн…

Вкрадчивый шёпот пытался вернуть его в сознание. Вытащить из окутавшей своими ледяными руками тьмы. Но он не хотел. Странное предчувствие, что тьма — это спасение, не покидало его.

— Зейн… Просыпайся…

Предчувствие, что что-то ужасное, то, чего он не может себе даже представить, ждёт его, стоит только открыть глаза, стоит только проснуться, забралось под кожу.

Предчувствие не обманывало.

========== Глубже ==========

— Зейн… Зейн… Просыпайся…

Веки разлеплялись помимо воли, а пространство вокруг заполнилось резким лекарственным запахом, окончательно выдёргивая парня из небытия.

Перед глазами всё расплывалось, меняло очертания, выводя из себя. А ещё затылок. Он нещадно пульсировал, будто кто-то не очень нежно приложил его о стену. Хотелось провести ладонью по голове, попытаться хоть немного унять боль, но не получилось поднять руку. Что-то мешало.

— Где я?

Собственный хриплый голос эхом раздался в холодном заброшенном здании, пугая Зейна больше неизвестности, потерянности. Неопределённости. Но туман перед глазами не рассеивался, а руки были скованы чем-то холодным, тяжёлым, царапающим слух своим лязгом.

— А разве это имеет значение?

Зрение потихоньку возвращалось, и тут же захотелось вновь провалиться в спасительную тьму, забыться, не слышать этого мерзкого лязга железа и своего учащённого дыхания. Не видеть своего разбитого, заляпанного кровью и ужасом лица в грязном отражении огромного зеркала, стоящего напротив стула, к которому он был прикован ржавыми цепями.

Прикован.

Слово эхом разносилось по сознанию, пытаясь прикрепиться к реальности. Но пока всё происходящее напоминало чью-то жестокую шутку. Только было не смешно. Холод и страх забрался под кожу, а в нос ударил запах цветов.

— Гораздо важнее, зачем ты здесь, — силуэт стоял позади зеркала, внимательно наблюдая. — «Лишь временной бывает безнаказанность». Ты слышал когда-нибудь это изречение, Зейн?

— Да пошёл ты!

Силы возвращались, а вместе с ними и злость. Она перемешивалась со страхом, устраивая внутри парня бурю. Собственное отражение ярко показывало, в каком отчаянном положении он находился, и слёзы бессилия выступили на глазах.

— Ты слишком долго не отвечал за свои поступки, — спокойный голос сливался с отчаянными попытками Зейна освободить руки, эхом отражаясь от голых стен. Бесполезными попытками. — Всё сходило тебе с рук, Зейн. Вся жестокость, за которой ты прятал свою слабость и трусость…

— Да что ты обо мне знаешь?

Безнадёжность острыми зубами прогрызала в груди парня дыру, заставляя сердце колотиться с невероятной скоростью.

— Я знаю, что безнаказанность окончательно развратила тебя, превратила в прогнившего ублюдка. И теперь…