Преступник взял Гарри за другую руку, повернул её бледным запястьем вверх: на светлой коже, словно цветок на снегу, алел его укус. Метка совсем не ощущалась, потерявшись среди других отголосков боли. Глядя на отметину, на то, как смуглые пальцы Луи касались припухших краёв, голова Гарри пошла кругом.

— Кто? — безэмоционально проронил он, продолжая касаться дела своих рук. Вернее, зубов.

— Когда моя мама умерла, папа… Он слетел с катушек, — Гарри не хотел вдаваться в подробности и спрятал всю горечь и трагизм собственной жизни за шуткой. Но об улыбке не было и мысли ни у одного из них.

— Тогда тебе не нужно возвращаться туда.

— Луи, — со слабостью, вызванной испугом, возразил Гарри. Его взгляд метнулся за окно, на весеннее утро, что в спальне пса было холодным и каменным, но в городе наверняка тепло согревало лучами многочисленных прохожих и радовало глаз.

Не то чтобы он действительно надеялся вернуться назад, когда проклятие связи изживёт себя. В голове Гарри всегда роилось множество мыслей, и никакая из них не была о благополучном возвращении к повседневности. Но вылетевшие изо рта Луи слова вдруг всколыхнули полумёртвую надежду на благополучный исход.

— Останься со мной.

Это место, сотканное из преступлений и жестокости, было словно из сна. Гарри до сих пор по истечении долгих болезненных дней не понимал, спит он или бодрствует. Безумие затягивало всё глубже, но против воли. Как он мог остаться тут? Не мог.

— Это не мой мир, Луи, — истерзанные, вымазанные в пыли ладони легли поверх сбитых костяшек преступника. — И не твой.

И хотя щёки овевала нежная теплота дыхания, их носы почти соприкасались, так близко находились лица, расстояние между душами после этой фразы увеличилось. Луи закрылся, получив отказ.

Веки Гарри опустились, вместо красивого лица перед глазами предстала темнота. Но по-королевски правильные черты лица невозможно было забыть, невыносимо было не представлять. Образ Луи горел в голове, подобно сжигающему лес огню. Образ совершенно уникального чудовища, к которому невозможно было оставаться равнодушным.

— Какая разница? Жизнь — лишь мгновение, возникшее из пустоты и уходящее в неё, — зашелестел его голос, обволакивая, словно бархат. — Только ты можешь выбрать, как прожить свою: существовать по серым правилам вечность или сгореть искрой, быстро, но сладостно.

Губы легко скользнули по щеке Гарри. На коже, которой они горячо коснулись, остались влажные следы. Разум кричал о неправильности таких рассуждений, об опасности философии Луи, но душа уже сдалась на волю победителя. Гарри с ужасом осознал своё отличие от других, своё полное поражение. Осознал своё глубокое согласие с преступником.

Уже давно сердце Гарри открылось для Луи — тот тайник, где прятались самые сокровенные желания, мечты и сны. Послушно душа опустилась на колени перед ним, ожидая окончательного разрушения. Вопреки любым ожиданиям, Луи оказался сложнее: давал так же много, как забирал.

Алым заревом восстала в памяти картина булькающей кровью в горле девушки, что по велению Луи была так хладнокровно убита Рикой в лесу. Преступник забирал жизни, Стайлс не хотел знать, как давно и по сколько. Но ему, словно насмешку над вселенским балансом, Луи жизнь вернул.

И, может быть, будь у Гарри чуть больше смелости, он осознал бы в этот же момент: он и не жил до этого самого момента.

— Мы ещё вернёмся к этому разговору, — Луи поднялся. Заскрипел полиэтилен. — Ты поспи, а у меня есть неоконченные дела.

Зубы за алыми губами скрипнули с досадой, напугавшей Гарри: Лиам пока не был пойман, и преступники всё больше раздражались по этому поводу. Гарри не знал, хочет он, чтобы всё, наконец, закончилось или же продолжалось ещё какое-то время.

— Луи, я не могу, — врать, чтобы остановить его, даже не пришлось. Гарри сказал чистейшую правду, взглянул в ледяные глаза снизу вверх с таким детским разочарованием, что преступник смягчился. Острые черты его лица наполнились снисхождением.

— Из-за боли?

— Да. К тому же я спал довольно много, больше не хочу.

Луи склонился над сидящим в кровати Гарри и потянул его левую руку к себе. Прежде чем с губ успело сорваться возражение, зубы уже впились во вчерашний укус. Боль была адской, и Гарри что было сил рванул руку назад.

Преступник отпустил. Он не двинулся с места, так и нависал над кроватью мрачной тенью. На губах кровь.

— Знаешь, ты обладаешь истинной красотой, и от этого я не могу контролировать себя. Не могу остановиться, — Луи вытянул руку с раскрытой ладонью, будто хотел коснуться его кончиками пальцев, но передумал. — Красотой, порождённой тьмой и страданием. Ты должен принадлежать этому месту.

Ответить было нечего. Гарри перевёл поражённый взгляд на повреждённую руку, которую бережно прижимал к груди второй, и вдруг почувствовал трепет внутри. Слёзы, выступившие на глазах в момент, когда зубы Луи вонзились в плоть, высохли.

Место укуса ещё пульсировало болью, но та боль была другая, сладкая. Она пронзала и отпускала, пронзала и отпускала, не унималась, не останавливалась.

— Теперь понимаешь? — Луи знал, что он чувствовал. Снисходительным понимающим взглядом окинул всё его трепещущее тело и отвернулся, не дождавшись ответа.

А Гарри и не собирался отвечать. Его сил хватало лишь на то, чтобы не стонать, ощущая волну за волной болезненного и сладостного одновременно.

— Что ж, — донеслось до него из дальнего угла спальни. — У меня есть лекарство от твоих бед.

От сиплого и полного спокойного удовлетворения голоса Гарри пришёл в себя, словно очнулся от зачарованного сна. У него даже перехватило дыхание от неожиданности: он так сильно ушёл в ощущения, подаренные укусом Луи, с головой.

В сильных пальцах, полных волшебства, белела тонкая палочка сигареты.

Гарри не хотел или не мог остановиться, продолжая хихикать. Виной тому была то ли какая-то шутка, сказанная Луи, то ли вся та дурь, что они выкурили. Но счастье беспричинно пузырилось внутри и вырывалось всхлипами смеха изо рта. И хотя в каменном особняке не было места радости, искусственная, вызванная наркотиками, она рождалась в груди и громким смехом разлеталась по углам.

Звучание их голосов пронеслось по длинному коридору, миновало вызывающую дрожь ужаса лестницу, распахнуло одну из старых дверей. Сиплый смех любимого сына ворвался в мамину спальню и задел то трепетное, единственное живое, что оставалось в душе этой женщины. Иначе Гарри никак не мог объяснить, почему на пороге спальни Луи, прерывая их совместный беспричинный смех, ледяным изваянием застыла Рика.

Чёрные, по-кошачьи раскосые глаза опасно блестели.

— Луи, — процедила девушка сквозь стиснутые зубы. Гарри услышал их недовольный скрип, увидел, как напряглись лицевые мышцы скул.

Словно непослушный мальчишка, уверенный в своём очаровании, что всегда помогало избежать наказания, Луи вскинул голову. На клюквенных губах ещё играла улыбка, глаза — отражение летнего неба, того самого глубокого оттенка самого солнечного дня.

— Рика, — без издёвки, спокойно произнёс Луи ей в тон.

Тишина между ними нависла грозовым облаком. Гарри заранее ощутил запах сырой земли и электричества, что непременно оставит после себя буря. От одной мысли, что тонкие женские руки, полные смертоносности и беспощадности, сейчас заберут Луи с собой, утащат прочь из кокона, что они соткали вдвоём, Гарри задрожал. Ему вдруг отчаянно захотелось заплакать.

— Мама ждёт тебя в спальне. Довольно давно, — осуждающе бросила Рика первую молнию.

Гарри повернул голову, чтобы успеть уловить реакцию Луи: его растрёпанные волосы обрамляли лицо, придавая острым чертам мягкости, вокруг глаз прорезались морщинки смеха. Красота его проникала в самое сердце Гарри и там пускала свои ядовитые корни, укореняясь навсегда.

В это время Рика пожирала Гарри глазами. Навязчивое внимание сотнями игл впилось в кожу, что кровь прилила к лицу в жарком румянце. Минуты молчания текли, как во сне, но вдруг ткань оцепенения разорвалась всё ещё искрящимся голосом Луи, и Гарри вздрогнул.