Но особенно много смерти на нижних этажах здания, где располагается морг. Конечно, там нет невыносимого зловония, которое вползает в ноздри и рот, мешает дышать, останавливает сердце, потому что это самый страшный на свете запах. Так пахло вокруг колодца в лесу. В морге же пахнет стерильностью.

Гарри всем сердцем не хочет туда идти, страшась последнего взгляда на истерзанное тело Луи, но знает, что ему нужно. Не из-за агентов, а чтобы просто попрощаться.

Но пока ещё они вверху, у стойки регистрации. Гарри заполняет форму, вписывая личную информацию в нужные строки мелким прыгающим почерком. Пэт останавливается рядом, упирается локтями в стол и, бросив взгляд в его лист, произносит:

— У вас красивое имя, Гарри Стайлс. Как у знаменитости. Даже немного жаль, что вы не всемирно известный певец, а школьный учитель.

Он лишь печально усмехается.

— Знаете, агент Кадиган, мы не можем выбирать, кем нам родиться. Мы можем лишь выбирать, кем нам казаться. Одежда говорит больше, чем лицо, ведь одно — наша сущность. Другое — случайность.

В отяжелевшей голове мысли еле ворочаются, но эта — чёткая, осознанная. Гарри говорит тихим голосом, вовсе не надеясь, что женщина поймёт. Он говорит для себя.

— Так же и с именем. Оно — случайность, не отражающая мою сущность.

Дыхание на шее, может быть — призрака Луи, может — самой смерти, напоминает правду. Гарри прикрывает глаза на миг, роняет тяжёлый выдох.

Он не притворяется заинтересованным разговором, не ждёт её ответа, просто где-то в глубине себя понимает, что говорит о Луи. О его королевской сущности, которую не смогла извратить даже мама, с её чудовищными методами поломки детских душ.

Луи — преступник… Нет, Уильям — принц. Принц остался собой даже после того, как выбрал кожу пса.

Удовлетворённый правдой призрак летит дальше по коридорам городской больницы, оставив после себя ледяные мурашки на коже. Девушка за стойкой регистрации принимает бланк. Агенты просят следовать за ними.

А выжженная исчезновением таймера кожа горит под бинтами на запястье. Впереди ждёт трудная встреча, словно участь, словно наказание за содеянное.

Гарри не должен был выжить. Нет.

Тогда.

До рассвета оставался всего один угольно-серый час. Гарри смотрел, как затухало в камине пламя, всю ночь яростно метавшее искры. Между ним и Луи огонь тоже утих. Кажется, преступник спал.

Повернуться Гарри не мог, потому что боялся всплесков утихшей было боли. Всё его тело оказалось истерзано. Пытками. Удовольствиями. Он не знал, что было хуже для души.

Луи спал на спине, приоткрыв рот. Тихое сопение, вырывавшееся у него вместо бесшумных вдохов, заглушал лес. Гарри мечтал услышать звуки большого города: нервные автомобильные гудки, громкий пьяный смех, грубые рассерженные ругательства. Тишина и дикость этого места сводили с ума, возможно, больше, чем безумие и непоследовательность пса.

Невозможность заснуть и сбежать от боли тоже не помогала успокоиться. После попытки Луи избавиться от него, Гарри проспал почти сутки, утонул в темноте беспамятства и теперь был лишён риска отключиться. Несмотря на физическую усталость, мозг продолжал упорно бодрствовать. Поэтому Гарри не нашёл более интересного занятия, чем разглядывать острые, по-королевски правильные черты спящего лица, изредка отрываясь и кидая взгляд на светлеющее пятно окна.

Против всякой логики это занятие заглушало съедавшую его тревогу.

В заточении в холодном мире камня и сумасшествия пошёл шестой день. А казалось — вечность, помноженная на вечность. Воспоминания о прошлом затёрлись и выцвели; построенные в реальном мире межличностные связи разрушились, превратились в прах и развеялись с тем ветром, что так надоедливо шумел листвой за окном.

Остался только Луи и странная привязанность к нему. Доверие, незаслуженное, но глубокое, подобно жерлу рокового колодца.

Связь переросла в нечто большее. Гарри понимал это тем отчётливее, чем ровнее его сердце билось под звуки сонного дыхания преступника. Стук чужого сердца успокаивал.

— Что ты сделал со мной?

Гарри показалось, будто он произнёс эти слова мысленно, но губы шевельнулись, и в рассеивающуюся темноту упало “Луи”.

Не прерывая, казалось, безмятежного дыхания спящего человека, тот открыл глаза. С мальчишеским хладнокровным любопытством они уставились на оторопевшего Гарри.

— Что сделал?

Правда оказалась простой и не пряталась в глубине; Гарри честно признал, не отводя своих глаз:

— Приручил.

Луи засмеялся.

— Что? Нет. Люди — не животные.

— С каких пор ты считаешь меня человеком?

Ленивая усмешка скривила красивый рот Луи. Он устроился в кровати удобнее под хруст надоевшего Гарри полиэтилена, словно и не чувствовал неприятных липнущих прикосновений к своему торсу. Или давно уже привык к ним. Нежное касание ладони к запястью оказалось громче любых, самых красноречивых слов.

— Ты так и не ответил, как тебя зовут.

— Гарри, — без борьбы сдался Стайлс. — Меня зовут Гарри.

Кусочек тёмно-серого неба в прямоугольнике окна светлел всё более. Вместе с ним светлело на душе, в Гарри разгоралась надежда. Может, не всё ещё потеряно, и для них обоих есть шанс.

Лёгким разочарованием оказалось молчание Луи. Гарри ждал, что тот назовёт его по имени, произнесёт своим сиплым, полным опасности голосом эти несколько звуков. Но преступник молчал и только улыбался как-то слишком темно для наступающего утра.

Мерное течение крови в венах — именно в нём пряталась связь — прервалось, когда Луи перевернул руку Гарри, которую до этого безмятежно поглаживал. Его палец прочертил чёрные цифры под кожей. Тик-так. Тик-так.

Безумие, копившееся в этом месте много лет, заразило Гарри. Он рассмеялся с характерными искрами в голосе лающим злым смехом. Пальцы задрожали, но преступник сжал их, крепко и ободряюще.

— Не надо, не бойся. Мы справимся с этим, — негромко и спокойно отозвался он. — В этот раз, я клянусь, это не из-за меня. А от любой другой опасности я смогу тебя защитить.

Солнце наконец побороло затянутое сумерками небо и ярко зажглось, разбросав вокруг горячие капли рассветных лучей. Ничто не преградило им путь в комнату, и, словно хозяева, они ворвались в незашторенное окно. В утреннем золоте пыль на горизонтальных поверхностях заблестела, подобно алмазной крошке.

— Я так много раз ошибся с тем, кому принадлежат эти цифры и чья жизнь в опасности, — истерика в голосе, несмотря на успокаивающие прикосновения Луи, сверкала ярче пыли в свете солнца. — Раз за разом эти чёртовы цифры появляются вновь, когда, казалось бы, уже всё позади!

— Зейн.

Оцепенев, Гарри посмотрел прямо на собеседника. Смех засох в горле и осыпался обратно по пищеводу острой крошкой. Стайлс закашлялся, прижав ко рту кулак, вторая рука так и осталась в ладони Луи.

— Я совсем забыл про него.

Прохладные, закалённые обращением с оружием руки коснулись его щёк, потянули понуро опущенную голову Гарри вверх.

— Я хочу видеть твоё лицо, — настоял Луи, когда почувствовал сопротивление.

Оставалось сдаться: Гарри поднял голову с вызовом, обращённым скорее к самой судьбе, чем пытавшемуся смягчить его страх преступнику.

— Забудь о нём снова. Он не твоя проблема, — Луи коснулся большим пальцем нижней губы, мягко, с видимым удовольствием провёл по ней.

Удовлетворённый выдох заглушил бешеный стук сердца Гарри. В этот раз страх кольнул лишь один раз и растворился в тёплых прикосновениях грубых рук. Возбуждение зажгло кровь.

И вдруг Гарри оказался в объятиях. В них было одновременно тепло и спокойно, проблемы, у которых пока не существовало решения, отошли на задний план, все остальные — развеялись.

— Ты удивительный, — тело пронзила сладостная судорога от горячего шёпота в ухо. Мерзкий, прижимающийся к коже полиэтилен больше не имел значения, холод раннего утра не мешал. — Почему ты не бежишь прочь? Я доставил тебе столько боли.

— Боль — это всего лишь ощущение в данном мгновении времени. Но время беспрерывно движется вперёд, и боль имеет свойство заканчиваться, — Гарри говорил тихо, но твёрдо, абсолютно уверенный в своих словах, а Луи тем временем внимательно изучал его лицо, словно пытаясь понять что-то крайне важное. — У меня было очень много таких мгновений.