Кожа преступника пахла землёй и влажным лесом, Гарри — пылью и остывшей кровью. Ароматы смешивались от близости тел, но запах горящих поленьев поглощал результат. Волнение наполнило тело, вытеснило все неясные предчувствия. Не было важно, идут ли цифры и сколько их осталось на запястье.

А потом Луи отстранился. Поцелуи закончились, но их результат горел на коже страстью, боль под серыми бинтами отступила прочь.

Изнемогая от того же жгучего желания, Луи зажмурился, не в силах смотреть на распростёртое под ним тело. Гарри не собирался торопить, и как бы ему ни хотелось вновь ощутить на себе грубые ладони, продолжить влажные поцелуи, этот момент, когда преступник замер в пляшущем свете пламени и позволил рассмотреть себя, оказался на вес золота.

Гарри впервые разглядел его шрамы: большие и глубокие, только зажившие, а также тонкие и едва заметные белые полосы. В них, этих отметинах, свершённых деяниях, был весь Луи. Его “я” рисовалось среди рваных и ломаных линий.

Крадучись, чтобы не нарушить магию остановившегося момента, Гарри потянулся вперёд. Его рука коснулась голого торса, и мышцы под кожей напряглись. Многочисленные мурашки проявились на бронзовой смуглости, подкрашенной светом камина.

Поток бесформенных эмоций настиг Гарри вместе с прикосновением ладони: Луи сжал его запястье и потянул к губам. Зубы коснулись кожи мягко и медленно, взгляд голубых глаз вопросительно упёрся в Стайлса. Тот размышлял лишь секунду, прежде чем почти против воли кивнуть.

Или он хотел этого?

Зубы вошли в плоть медленно, и от того боль разлилась тягучей лавой от руки и выше. Гарри захлебнулся… стоном. Боль принесла удовольствие, от которого его вмиг вспотевшая спина со скрипом проехалась по полиэтилену и выгнулась дугой. Луи подхватил под позвоночник, прижал твёрдый, натренированный пресс, и Гарри проклял его заботу, проклял тугие бинты, опоясывающие кожу, мешающие ощутить близость тел до конца.

Мучительное волнение поднялось из желудка и встало комом поперёк горла. Гарри пытался сглотнуть, чтобы сказать хоть что-то, дать Луи понять, что он в порядке, что боль принесла удовольствие, но не смог. А тому и не нужно было: Луи увлёкся его телом, изучая каждый изгиб пальцами, губами, вымазанными в крови.

В ставшей привычной пульсации Гарри наконец увидел смысл, сконцентрировался на этом ощущении полностью, вдруг осознав каждую клеточку своего тела. Невероятное умиротворение снизошло на него.

Луи коснулся пальцами губ, глядя в глаза без стыда и стеснения, обвёл подушечки языком. Гарри приглашающе раздвинул колени, сдвинулся вниз, ближе к затянутым в изношенные спортивки бёдрам. Полиэтилен вновь противно заскрипел.

Слова не требовались: Луи не пытался успокоить, а Гарри не выказывал тревоги. Только когда преступник склонился ниже, когда его ладони погладили обнажённые бёдра, Стайлс понял, что дрожит. Но дрожь эта быстро исчезла, сразу после прошедшей по телу волны дискомфорта: Луи не церемонясь проник в него влажными пальцами.

Ладони мгновенно вспотели: непривычное вмешательство, движения внутри, неприятные и резкие, отрезвили. Гарри схватился за обнажённые плечи и держался, будто боялся, что унесёт в открытое море, пока Луи растягивал его.

Но с каждой растворившейся секундой времени напряжение уходило туда же, куда ушла дрожь. На смену им явилась жажда, да такая, что Гарри впился ногтями в кожу Луи, вырвав у того рык.

— Как? — только и смог выдавить он, оглушённый собственной реакцией на чужие действия со своим телом.

— Волшебство, — повторился Луи.

Оказалось, что доставлял удовольствие он так же мастерски, как пытал. Гарри выгнулся дугой, наплевав на резкую боль в боку и последствия, которые она могла означать. Всё его естество сконцентрировалось там, где пальцы Луи мягко давили, ритмично расслабляли тугие мышцы, влажно скользили внутрь.

Мерзко прилипший к потным лопаткам полиэтилен не мог нарушить того зыбкого удовольствия, что засасывало Гарри всё глубже. Он чувствовал скопившуюся во рту слюну от невозможности сглотнуть или даже вздохнуть, и всё, что видел — это гипнотический взгляд холодных глаз. В подсвеченным камином сумраке ночи глаза Луи горели расплавленным золотом и сумасшествием.

Оставив длинные полосы от ногтей на плечах преступника, Гарри потянулся к волосам, сжал их в пальцах. Ему требовался влажный поцелуй, полный жизни, какой мог подарить только Луи, но дистанция между ними всё не сокращалась. Несколько дюймов вдруг стали непреодолимой преградой, расстоянием длиною в бесконечность.

— Лу.

Торопливо тот избавился от одежды, словно два звука, что вылетели изо рта Гарри, не позволили ему медлить дальше. Толчком он вошёл на всю длину, заставив Стайлса вскрикнуть от неожиданности, и замер.

Гарри застыл под ним. Взгляды встретились и сцепились. Потекли мгновения времени, мелкие, словно частицы покрывающей дом пыли, за которые сердце Гарри нашло свой прежний ритм, а ощущение наполненности и принадлежности полностью растворило остатки страха и тревоги.

— В распаде нет достоинства, только красота, — Луи выпрямился над ним, коснулся пальцами кожи, не спрятанной под бинтами. — Боже, какой же ты красивый, когда страдаешь.

Согласие Гарри пролепетал так тихо, что казалось, голос звучал только у него в голове. Под скрип полиэтилена Луи подался назад и толкнулся, высекая искры удовольствия из соприкосновения их тел.

— Ты не можешь винить меня за всё это, — пальцы коснулись каждой отметины, оставленной им. Подбородок, левый бок, правое предплечье, левое запястье. Каждый дюйм кожи, где точно останутся метки.

И может, так же как шрамы Луи делают его им, эти отметины сделают Гарри собой.

Снова стало больно от всех тех движений, что совершал преступник, от бесцеремонных толчков и резких касаний. Полученные Гарри раны надсадно ныли и требовали покоя, но тот всё не приходил. Луи получал удовольствие, от которого мурчал и ластился, словно кот. Его язык рисовал влажные дорожки на коже, а Гарри, в какой-то прострации, молился, чтобы это была не кровь.

В столкновении тел, в том, как кожа тёрлась друг о друга, в том, как Луи проникал внутрь него с каждым разом всё глубже и резче, притаилась опасность для разума Гарри. Он не чувствовал своих пальцев, вонзая ногти в кожу преступника, не слышал стонов, открывая рот всё шире.

А потом постоянная, сопровождающая каждое движение боль стала всеобъемлющей и превратилась в то, о существовании чего Гарри никогда не подозревал. Она стала тем глубоким удовольствием, открывшим потаённую грань чувственности. Каждая клетка тела наполнилась невесомой сладостью, и блаженство разлилось, подобно переполненному озеру.

Руки преступника сжались на запястьях, на тонких выступающих под кожей венах, которые несли в себе звук пульса. Гарри будто услышал чужой стук, вторящий собственному, но разум уже плыл и мерцал. Сконцентрироваться на конкретной мысли оказалось выше его сил.

Во вселенной остался только скрип полиэтилена, тяжёлое дыхание Луи, его ни на мгновение не останавливающееся сильное тело и болезненная хватка шершавых пальцев. Гарри изогнулся и тут же пронзительно закричал. Не в силах понять, чего оказалось больше, удовольствия или боли, он выпустил и то, и другое из себя криком. Беспомощным и отчаянным. Эхом тот заметался между стен.

А потом всё закончилось, так же как и начиналось между ним и Луи, внезапно и окончательно. Тяжёлое тело навалилось сверху, прервав звук, горячее дыхание упёрлось в шею.

Крик больше не рвался из груди, и сознание медленно, но собиралось по множеству разрозненных кусочков в единое целое. Гарри мотнул головой, сбрасывая упавшие на лицо пряди, чем вызывал у преступника реакцию.

Луи приподнялся на локтях, позволив наконец дышать, и, глядя в глаза с отрешённым безумием внутри светлого зрачка, спросил:

— Как тебя зовут?

========== Особняк ==========

Сейчас.

Смерть хозяйничает в этом здании. Смерть царит в коридорах, обнимая заплаканных близких у белых дверей палат. Смерть таится у стойки регистрации, тихим голосом отвечая на взволнованные вопросы в телефон через юную девушку.