— Я просто… бродил тут.

Будь они одни, Гарри был уверен, его бы не трясло подобным образом, словно он оказался на краю обрыва, а внизу плескалось ледяное беспощадное ирландское море. Было нечто беззаконное в том, как прозвучали шаги позади, как ответы пламени на стенах качнулись.

— Ты бродил по дому в одиночестве? Ты уверен?

Присутствие мамы, её шелестящий пожухлыми листьями вопрос добавили в густую, вязкую от подозрений и страха пустоту каплю напряжения. Гарри захлебнулся ею: возможно, потому его губы дрогнули, а может, виной были потрясения и усталость закончившегося дня.

Луи не волновала причина, он увидел движение и сделал свои молчаливые выводы.

— Ты был с тем, другим, кто так бесцеремонно проник в наш дом?

Мама попала в цель, хотя Гарри был более чем уверен, что ткнула она наугад; никто не был свидетелем их с Лиамом встречи. Но свеча в сухих руках отбрасывала на лицо, неподвластное возрасту, дьявольские отсветы. В блёклых глазах горела жажда расправы.

— Я был один, — настойчиво повторил Гарри.

И совершил ошибку.

Будто сгусток самой холодной космической тьмы, Луи скользнул по ступеням вниз. В каждом движении — твёрдость, сталь принятого решения. Звук его шагов — эхо землетрясения, природное бедствие, несущее разрушение.

Рука в волосах Гарри оказалась вовсе не для ласки: преступник схватился у корней и рванул так, что тьму под веками зажмуренных глаз осветили мириады ярчайших искр.

Колени вновь бились о камень ступеней: Луи бесцеремонно тащил его вверх за волосы, в спальню, где объятий полиэтилена уже точно не удалось бы избежать. Кожа на голове горела от боли, а рана на подбородке заныла в предвкушении, словно намеченная на материи строчка, которая не в силах дождаться момента, когда же игла вонзится в неё.

Так не должно было быть, но так было. Гарри ненавидел своё тело за желание подчиниться силе Луи, щедро даримой боли, но был абсолютно беспомощен перед мощью связи.

— Мама умеет врать, — тем временем шептал пёс.

Пламя свечи осталось далеко позади: где-то внизу лестницы оно освещало восторженную, полную истинного зла улыбку мамы, но было слишком хилым, чтобы достичь этого коридора. Вокруг царила ставшая привычной тьма. В ней растворялось всё, кроме звука. Значение имел только голос Луи, а не слова, что он произносил.

— Ты — нет. Совсем нет.

Гарри так и не услышал, в чём заключалась его ошибка. Он почувствовал всю обречённость до того, как спина коснулась шелестящего материала, а в углу комнаты вспыхнул огарок свечи.

— Я никогда не хочу слышать от тебя ложь.

Луи уже был сверху, будто все его движения — лишь отсветы молнии. Гарри не успел вымолвить ни слова, прежде чем нож приставили к рёбрам.

— Подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать, да?

Тонкие черты лица, искривлённые злобой и ненавистью, всё равно были похожи на дорогой фарфор. Гарри приподнял левую руку, чтобы коснуться кожи и проверить, не была ли она такой же холодной и безжизненной, как он.

Теперь, когда правда вскрылась, всё в облике преступника буквально кричало о том, что первые суждения были ошибочны, что глубоко внутри пса спрятана королевская сущность. Гарри видел те же светлые глаза, что у наследника трона, те же с рыжиной волосы.

Пусть тот вырос подонком, но его чувство справедливости и инстинкты шли из самой глубины сознания, из закрытой на замок памяти о том, как его растили правителем.

Но молчал, задумавшись: правда не должна была всплыть сейчас. Луи оказался во власти эмоций и недоверия и легко мог прикончить Гарри, если бы посчитал, что секрет угрожает безопасности мамы.

— Ты видел Лиама?

Тяжесть чужого тела на бёдрах ощущалась могильной плитой. Луи первым же вопросом загнал в угол, заставил проглотить появившиеся было слова.

— Луи, пожалуйста!

Молить — всё, что оставалось. Гарри выдохнул немую просьбу, услышал, как скрипнул под ним полиэтилен, почувствовал холод лезвия. Преступник наклонился ниже, сжал его ноги бёдрами; в глазах плясало пламя свечи, и, казалось, лёд зрачка был окаймлён золотистым сиянием.

— А что в действительности значат цифры на наших руках? Про них ты тоже не договариваешь?

Прикосновение Луи — расплавленное золото. Гарри вздрогнул, когда пальцы легли на горло, сразу под незажившим укусом. Их горячая сила потекла по коже: сначала было даже приятно, но уже через мгновение пришла боль. Тело инстинктивно выгнулось, и бок укусила сталь ножа.

— Я не желаю тебе зла, — прохрипел Гарри. — Хочу спасти.

Голос подводил, слабел, пальцы на шее свинцовыми переплётами становились только сильнее. Луи не слушал. В его лице зажёгся тот фанатизм, который Гарри уже видел. Шансов на объяснение не осталось.

— Мне не составит труда расколоть тебя, — Луи лизнул его губы, коротко и влажно. — Может, ты думаешь, что я только пугаю? Может, дело в цифрах?

Рука исчезла с горла, и Гарри втянул воздух. Оказывается, его было совсем мало в лёгких: они горели. В темноте, освещённой тусклой свечкой трудно было разглядеть таймер, что демонстрировал Луи, но Гарри напряг зрение. Возможно, на руке преступника сейчас отображался короткий отрезок оставшегося Стайлсу времени.

Неприятная влажность растекалась под спиной: кровь пропитывала рубашку. Гарри не чувствовал боли от распоротой кожи на боку, всё его внимание сконцентрировалось на голосе Луи и вере в то, что тот не зайдёт слишком далеко.

— Рика права, я слишком долго тянул с тобой.

Гарри неприятно поразило разочарование в его голосе, некая готовность завершить трудное дело. Какая-то ужасающая сила подчинила тьму в комнате себе и вместе с ней проникла в тело: Гарри не мог говорить, не мог дышать.

— Луи, остановись, — всё же выдавил он. — Не я твой враг.

Они не могли позволить себе это безрассудство: Зейн был близко, Гарри мог чувствовать затаившуюся опасность. Но преступник не слушал, им уже овладела жажда крови, желание отделаться от смущающих обстоятельств, от заложника, ставшего кем-то другим.

Луи пока не понимал, кем для него стал Гарри.

— Вы все мои враги, — бросил он. Полиэтилен на кровати хрустел и скрипел под их телами. — Ты лжёшь мне, ягнёночек, и я собираюсь выяснить почему.

Луи пружинисто спрыгнул с постели, и у Гарри возникло жгучее желание тоже покинуть её. Он потянулся следом, но тут же был остановлен: сильные пальцы сжали плечо, преступник придержал его, а второй рукой сделал молниеносный выпад.

В следующее мгновение Гарри ощутил то же, что произошло с ним в поезде: сердце внезапно отказало, а с ним — и конечности. Приподнятый корпус рухнул обратно в кровать на хрусткий полиэтилен.

Тело сотрясал припадок. Ни возможности говорить, ни даже дышать. Только страх.

Луи усмехнулся, откровенно наслаждаясь видом, и с лёгким снисхождением произнёс:

— Волшебство. Оно у меня в пальцах.

Под этим покровительственным взглядом Гарри вдруг осознал очень важную вещь: Луи оказался в собственной темнице, он не понимал, что реально, а что — выдумка его сломанного разума. Маска сплавились с душой, из этой камеры было не вырваться.

Пока преступник отлучался, в одиночестве его кровати, превратившейся в жертвенник, Гарри думал не о том, через что должен будет пройти прямо сейчас, чтобы насытить жажду Луи. Искусственный припадок потихоньку сходил на нет, а на его место вплывала пустота, подобно утлой лодочке на совершенно спокойной речной заводи. Гарри казалось, что он покинул своё тело, распростёртое в кровати, и покачивался на лёгких волнах.

— Эй, — лёгкой пощёчиной вернувшийся Луи разрушил иллюзию и привёл в чувство. — Не теряйся, я ещё даже не начал. Это не в счёт.

Пальцем преступник провёл по телу Гарри и сунул его, окровавленный, в рот. Будь Стайлс в своём уме, его обязательно бы затошнило, но кажется, он сломался так же, как сломался когда-то Луи.

— Пожалуйста, послушай меня…

— Уже собираешься признаться? — преувеличенно-разочарованное выражение искривило клюквенные губы. Луи вновь оседлал его: в руке было небольшое полотенце. Ничего угрожающего.