Гарри случайно вдохнул её запах вместе с воздухом, когда мама опустилась рядом. Бессчётные складки одежды зашуршали, сухие узловатые пальцы легли на столешницу. Мама открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, но Гарри больше не смог выдержать скопившегося напряжения. Он вскочил. С грохотом стул упал на пол, прервав её. Гарри услышал тяжёлый, недовольный вдох Луи.

Словно приговор.

========== Особняк ==========

Сейчас.

На улице медленно темнеет.

Глядя туда, за окно, откуда периодически слышится звук автомобильных гудков и шум толпы с редкими выкриками и всплесками смеха, Гарри уговаривает себя расслабиться. Руки спрятаны под столешницу и сжаты в кулаки; от напряжения они трясутся.

Агент Фармер смотрит на него через стол. Внимательно, цепляясь за любой намёк, за содрогнувшуюся лицевую мышцу или дёрнувшийся глаз. Он хочет добраться до истины, интуитивно чувствует, что Гарри не раскрывается в этом разговоре до конца.

Заносчивый сопляк — вот что думает мужчина о нём. Уверен, что Гарри, пройдя сквозь весь этот ад, набрался спеси и высокомерия. Это плещется у самой кромки его умных глаз.

В душе Гарри смеётся над ними. Такие типичные люди: малый опыт, приобретённый с годами раздувает эго до безмерного размера, и вот им уже кажется, что они знают всё на свете. Видят суть вещей.

Жаль, что по-настоящему Гарри уже никогда не засмеётся: шип глубоко в его груди мешает искренним эмоциям. И веселье уходит так же быстро, как нахлынуло. Остаются только усталость и сожаление: Луи оставил ему дар видеть людей насквозь, и от полученного знания уже не спрятаться, не отринуть его прочь. Нужно лишь дышать, сквозь боль и стиснутые зубы. И держать себя в руках.

— Я не враг вам, Энди, — всегда глубокий голос Гарри в этот раз звучит тускло, словно эти слова произносит не молодой парень, а близкий к порогу смерти старик. — Я не один из псов.

— Мы понимаем это, — согласие Пэт пустое, без единой эмоции. — Но вы что-то тщательно скрываете, Гарри. Это настораживает.

— Скрываю? — ухмылка могла бы появиться на его губах, но она звучит лишь в голосе. — Я просто не хочу говорить о том, через что прошёл. И вы не можете меня винить в этом.

Глубокий вдох — боль от засевшего в сердце шипа смешивается с болью заживающих шрамов, превращает каждый выдох в песню агонии. Гарри закрывает глаза и думает о том, какой же ошибкой с его стороны было уходить. Нужно было остаться с Луи у колодца до конца.

— Каждый раз, когда я вспоминаю о том, что произошло, моё сердце начинает колотиться так сильно, словно живого человека по ошибке положили в гроб, и он стучит по деревянным стенкам в попытке выбраться. Знаете, насколько ужасно это чувствуется?

Гарри смотрит в их шокированные глаза и не чувствует вины за то, что лжёт.

Тогда.

Здравые мысли? Они давно покинули голову Гарри. Сжались, сгнили, сгинули под прессом безумия, стоило только переступить порог особняка. Вот и сейчас в совершенно пустой голове билась только одна идея — бежать. И ни мысли больше.

Потому он сорвался с места, не обдумав последствия. Едва не споткнулся о собственный упавший на пол стул, только чудом устояв на ногах. Звук подошв по каменному полу оказался таким же громким и хаотичным, как стук сердца в груди.

Рика крикнула вдогонку глумливую фразу. Бросила её в спину, словно один из своих ножей. Так же метко.

— Не покидай нас, трусишка, мы просто пытаемся познакомиться получше! — врезалось в лопатки и почти сбило с ног. Если бы не весь тот страх, что внушила мама одним своим видом, Гарри мог бы испытать стыд, возненавидеть свою трусость.

Но в его голове не было ничего, кроме паники. Она с гулом колотилась в стенки пустого черепа, подгоняя. Куда угодно, но подальше отсюда.

На первой ступени лестницы в мозгу ещё шевельнулось опасение, что бежать вверх — усложнить себе путь наружу дома, но позади было слышно чьё-то дыхание. Гарри знал, кому оно принадлежало, и знал, как больно будет, если оно коснётся его кожи.

Обречённость ситуации замутнила зрение: дымная плёнка словно зависла перед глазами, воздух казался дрожащей газообразной субстанцией, очертания предметов размывались. Такого дикого страха Гарри не испытывал ещё ни разу в своей жизни. Испуг почти превратил его в животное. Загнанное и обезумевшее.

А потом то дыхание, которого он опасался, коснулось кончиков волос. По затылку прошлись мурашки, как сигнал неизбежного. А следом сама судьба свалила Гарри с ног.

Он ударился коленями о камень, но ни звука не сорвалось с губ. Рот будто омертвел и больше не был его частью. Вырывались только хриплые вдохи, словно даже не принадлежащие Гарри и такие не похожие на злое размеренное дыхание Луи.

Преступник навалился сверху, упёрся коленом в поясницу и давил. Казалось, вот-вот раздастся хруст и позвоночник сломается, подобно тонкой тростинке. Гарри сомкнул влажные ресницы, зажмурился и подумал, что было бы хорошо, окажись всё это лишь порождением его воображения. Может, в этот раз отец ударил его слишком сильно, и Гарри потерял сознание, и все эти безумные вещи: убийства, шрамы, псы и их ужасающая мама — всего лишь его болезненный сон.

Луи напомнил, что он — реальность. И он — страшнее любых кошмаров: перевернул Гарри на спину и встряхнул. Тот распахнул заплаканные глаза, и раскалённая добела ярость в зрачке напротив доказала, что всё по-настоящему. Что Стайлс совершил ошибку, поддавшись панике.

Стальные пальцы сжались вокруг запястья. Гарри глянул невидящим взглядом в дикие глаза Луи и рванул руку на себя, сопротивляясь. Тело отталкивало преступника инстинктивно — разум целиком заволокла пелена безумия. Совершенно не соображая, он бил куда придётся, тянул и толкал. Если бы Луи дал ему такую возможность, он бы пустил в ход зубы.

Пёс не позволил: не дал лицу Гарри приблизиться к своим запястьям или шее. Напротив, именно его зубы стали решающим аргументом в этой ожесточённой, лишённой правил борьбе. Луи сжал челюсть над горлом Гарри, словно собака, доказывающая свои силу и превосходство над другой, более слабой и безвольной.

По нежной коже подбородка, оказавшейся между чужими острыми зубами, прошёл разряд дичайшей боли. За укусом последовал дикий, пронзительный вой, он прошёл вверх по всем октавам, пока не потерял всякое сходство с голосом Гарри.

Где-то между невыносимой болью, собственной оглушающей реакцией на неё, между телом Луи, близким и жестоким, Гарри чудом смог высвободить руку. Пальцы тут же сжались на чём-то гладком, будто шёлк. А потом Луи нанёс удар, не тот смертельный, какой, Стайлс был уверен, он заслужил своим непослушанием, а лёгкий, только чтобы заставить кулак Гарри разжаться.

В голове зашумело, паника отступила. Отступила сама реальность. Гарри коротко выдохнул, и всё его тело обмякло, а сознание поплыло прочь от боли и шума. В темноту.

— Не думай, что я позволю тебе сбежать таким образом, — зло рявкнул Луи. Суть его слов не достигла Гарри, да и сами они прозвучали неразборчиво сквозь нарастающий гул в ушах.

В глазах всё подёрнулось завораживающим полумраком, но Луи беспощадно разрушил это чувство звонкой пощёчиной. Резкий укол боли разогнал туман, вернул в реальность. Кожа на подбородке горела в агонии, но скрыться от неё в состоянии беспамятства уже не было никакой возможности.

Над ним навис Луи: губы в крови, волосы всклокочены. Теперь, когда пелена обморока развеялась, Гарри постарался вернуть контроль над собственным телом. Сначала пошевелил пальцами, на пробу медленно вдохнул. Он был уверен, что все кости целы, но ощущение страшной тяжести навалилось, придавило к каменным ступеням. В кулаке оказался зажат клок волос.

— Я… не…, — Гарри попытался сказать, что он не хотел всего случившегося. Не хотел бежать, не хотел сопротивляться и делать Луи больно, но слова застряли поперёк саднящего горла.

Пёс не издал ни звука. Только пальцы обвились вокруг руки Гарри, подушечки оказались на тикающих цифрах. И где-то внутри этому отсчёту времени вторило сердце.