Лучше спуститься вниз, чем повторить то, отчего стонало тело и путались мысли.

За столом уже сидели псы.

Рика скоблила ножом деревянную поверхность. Длинные и глубокие полосы служили доказательством того, что это движение — многолетняя привычка. Олли качался на старом, надсадно скрипевшем от каждого его движения стуле.

На половине лестницы Гарри растерял остатки самообладания и замедлил шаги. В компанию преступников не хотелось, да и за потрясениями утра чувства голода он не испытывал. Луи обошёл его медленную фигуру и с грацией хищника опустился за стол напротив Рики. Та даже не дёрнулась, продолжая так же самоотверженно ковырять столешницу.

Любой путь когда-нибудь заканчивается, но Гарри предпочёл бы идти вечно по старым каменным ступеням. Тем более что их оказалось непозволительно мало, и он застыл у стола в нерешительности. Неуверенный, что может вот так просто отодвинуть стул и сесть, Гарри замер, а три пары жестоких, лишённых всех человеческих понятий глаз безжалостно впились в него.

В его жизни были экзотичные обеды, были романтичные. Были такие, что могли называться лишь катастрофой и в воспоминаниях о них остались только смущение и чувство стыда. Сейчас всё было по-другому. Этот приём пищи походил на оживший ад.

Со скрипом рассохшегося дерева Луи поднялся, и через мгновение Гарри обнаружил обе его ладони на своих плечах. Всего одно движение, намёк, а Стайлс поспешил исполнить: уселся на стул, не желая привлекать лишнего внимания спором с ним.

Напротив сидел Олли, распространяя, словно фимиам, злобу и зависть. Имеющие вес, осязаемые эти чувства походили на струйки дыма от сигареты Луи: кружили над столом, мешая дышать свободно.

Младший из псов разглядывал порез на шее Гарри, чуть заметные следы на подбородке, что остались от прикосновений Луи. Стайлс заметил взгляд украдкой, каким он наградил своего подельника. Тот говорил с Рикой и светился ярче солнца за окном. Довольство на его лице не смыло даже известие о том, что они не смогли поймать второго заложника.

Луи всё равно улыбался, обещая, что займётся этим сам.

Тяжёлый вздох вырвался из груди Олли и рассыпался по столу. Его жгучие чувства, раскалённая добела ярость всё равно оставались слишком трусливы, чтобы вырваться на свободу. Он бы не пошёл против Луи: сегодняшнее утро чётко прорисовало границу их отношений. Но Гарри был здесь, Гарри был беззащитен, на Гарри легко можно было отыграться за все те эмоции, что сводили с ума.

Оставалось только подобрать подходящий момент.

Под столом Гарри сжал похолодевшие пальцы в кулак. Его начинала раздражать собственная слабость, жажда этих животных причинить ему боль. Та хрупкая стеклянная преграда между ним и псами, выстроенная присутствием Луи, не могла считаться полноценной защитой. В особняке, полном безумия, рассчитывать можно было лишь на себя, и никакая иллюзия таймера не способна была соперничать со страшной реальностью — смерть в каждом вдохе, в каждой мысли псов.

По правую руку от Олли, аккурат напротив Луи, сидела Рика. Гарри проклял себя за то, что посмотрел на неё. За тот взгляд украдкой, который она цепко схватила и больше не отпускала.

Внимание девушки оказалось даже более болезненным, чем интерес и разочарование Олли. В своей голове Рика скрывала недюжинный ум и лишённое любых человеческих эмоций хладнокровие. Оба этих оружия были гораздо страшнее горячих поверхностных эмоций младшего из псов. Гарри боялся, что девушка пустит их в ход против него: уважение и терпение, что Луи проявлял к своей напарнице, могли сыграть не в пользу Стайлса.

От внезапного понимания всех этих деталей, этой тонкой грани, по которой Гарри придётся пройти между псами, их чувствами и желаниями, он едва не выблевал свои внутренности на пустую тарелку. Внезапное головокружение заполнило череп, словно мутная вода, и хлынуло в желудок. Обратно по пищеводу поднялась горечь тошноты.

Во главе стола оставалось пустующее место. Там тоже стояла тарелка, стул был слегка отодвинут в сторону.

Несомненно, псы ждали маму к обеду.

У Гарри начался приступ удушья. Единственной здравой мыслью в черепной коробке осталось затихающее эхо желания уйти. Прочь от этого стола. Прочь от прячущихся за масками людей животных. Но Гарри снова и снова поглядывал на пока пустой стул сквозь неспокойные движения рук Луи, который рассказывал что-то.

Какие-то мгновения отделяли Гарри от скрипа ножек стула по полу. От предупреждающего взгляда постоянно меняющих свой цвет глаз Луи. Напряжение нарастало, словно гул урагана, распирало изнутри расширяющейся воронкой, но всё прекратилось в один миг.

Послышался звук открываемой двери, и в комнату шагнула она.

Ночь спустилась с небес и сгустилась до состояния щуплой женской фигуры, обрядилась в кружево и ветхий шёлк, обрела плоть. Серебряные волосы тонкими нитями лежали, а глаза были опущены в пол. Гарри задрожал всем телом и поспешил отвести взгляд от её лица. Гипнотическое воздействие глаз мамы, казалось, могло свести с ума.

Он посмотрел на руки. Тонкие бледные пальцы удерживали серебряный поднос. Неподвластная логике мысль родилась в голове: почему серебро не жжёт её белую кожу, почему не доставляет боль? Мама выглядела древней и вместе с тем невероятно юной. Будто вампир, запертый в заколдованном замке на сотни лет, не теряющий внешней молодости снаружи, но бесконечно дряхлый внутри.

Соответствующая одежда: бархат и чёрное кружево — безразмерное тряпьё, за которым не угадывалось фасона — только убедили в правильности измышлений. А окружающее пространство, этот холодный раскрошившийся от времени камень действительно превращали дом в склеп для мёртвых.

Но очертания готической сказки, в которую Гарри медленно, словно в болото, стал погружаться, рухнули. Мама поставила свою ношу на стол между тарелками псов, и Стайлс едва успел сдержать пронзившую тело дрожь. На старомодном подносе из серебра дымились картонные коробки с заварной корейской лапшой.

Калейдоскоп несвязных картинок в этом доме, кусков реальности, словно вырванных из разных жизней и смешанных в причудливый коктейль, утомлял. Она — пульсирующий центр этого безумия. Гарри ясно видел щупальца сумасшествия, расползающиеся от мамы к каждому из псов. Они были окутаны ими слишком плотно.

Луи не являлся исключением.

Выцветшие ресницы скрывали блёклые глаза. Женщина неопределённого возраста продолжала изучать грязный камень пола. Гарри хотел бы, мечтал, чтобы она никогда не взглянула на него. Страх перед скрытым в ней исступлением оказался слишком силён.

Сухое запястье украшала причудливая вязь вен. Кожа истончилась настолько, что Гарри казалось: в любой момент она может лопнуть, и тогда из фиолетовых жгутов вен хлынет кровь. Обязательно чёрная.

Её пальцы запутались в волосах Луи. Мама даже не взглянула на него, когда дарила эту ласку — знак, что он любимый, самый важный из псов.

Стул царапнул пол и отъехал в сторону, мама приготовилась садиться, и словно сам дьявол дёрнул её, вдруг замерла и взглянула прямо на Гарри.

Он дёрнулся, как от удара кнутом, когда лицо, покрытое будто бы восковой кожей, полностью повернулось к нему. Восторг зажёг изнутри опалово-мутные глаза, в долю секунды её апатия и летаргия сменились нездоровым воодушевлением.

— Что за прелесть? — прошелестел голос. Он, так же как и весь её внешний вид, был словно лишён влияния времени.

Не отрывая загипнотизированного взгляда от Гарри, эта странная страшная женщина обошла стол. Олли расторопно вскочил с места, чтобы переставить её стул в другую часть стола. Туда, куда мама хотела сесть.

Рядом с Гарри.

Он оцепенел, не мог даже сжать ладони в кулаки. Сила словно вытекла из него под безумным взглядом этого существа. И даже дыхание Луи рядом, слишком громкое, чуть обиженное, не успокаивало. Гарри распадался на атомы от ужаса, что вселяла мама.

Она даже пахла неправильно. Под толстой маской парфюма притаилась тонкая резкая вонь нарушенного метаболизма и безумия.