Злой хлопок двери, с которым Рика покинула комнату, сорвал тормоза. Гарри почувствовал боль в затылке и лопатках. Грубые руки Луи прижали его к стене и обездвижили. Следом пришла острая боль укуса. Гарри закричал.

Звук голоса, хриплый и надрывный, оборвался резко. Губы Луи уничтожили его, оставив в воздухе только задушенный стон. Рот наполнился горячей влагой, чужой язык настырно проник глубже, а Гарри оставалось только молиться о том, чтобы это была не кровь.

Но привкуса соли и металла не было, только горький пепел, а боль потихоньку рассеивалась. Гарри попытался вывернуться, чтобы вдохнуть немного воздуха, и почти услышал скрип собственных костей в хватке преступника. Давление было такое, что казалось, Луи мог бы с лёгкостью переломать ему кости, сжав свои пальцы ещё чуть сильнее. Гарри замер, не желая испытывать судьбу.

Свобода пришла внезапно: преступник отступил на шаг, и в лёгкие сиплым вдохом ворвался кислород. Пока Гарри хватал его открытым ртом, ловкие пальцы Луи стянули рубашку с его плеч. Клюквенные губы коснулись одного плеча, потом другого, даря ласкающие прикосновения прохладной коже. Гарри оставалось только недоуменно моргать и принимать. Боль прошла, и осталось только тихое эхо, вовсе не слышное за возникшим между ними жаром.

Руки Луи справились с молнией джинсов и стянули их до лодыжек. Ощущение сквозняка на коже отрезвило, наполнило стыдом. Гарри зажмурился и попытался натянуть вещь обратно. С силой погребального камня стальная рука вжалась в его грудь, не давая наклониться. Луи припечатал Гарри к стене и внимательно принялся разглядывать.

— Ты такой чистый, — завороженно прошептал он. Кончики пальцев свободной руки коснулись плеча, ключицы, дотронулись поочерёдно до затвердевших сосков Гарри. — Ни рубцов, ни шрамов.

Прикосновения текли по коже, словно раскалённая лава. Дикий напор лишал воли, отрезал любые попытки к сопротивлению. Гарри оставалось хватать широко раскрытым ртом воздух, которого в комнате, полной разбитых окон, не оказалось.

Луи вновь приблизился вплотную. Пряный запах его кожи заполнил всё пространство вокруг Гарри, поместил его в клетку своего магнетизма, заставил подчиниться. Поэтому, когда преступник прижался бёдрами, и сквозь тонкую, растянутую ткань его штанов Гарри почувствовал возбуждение, во вселенной не осталось ничего, кроме твёрдой плоти. Стайлс его хотел. Так, как не хотел никогда и никого в своей жизни. До стиснутых от отчаяния зубов, до неконтролируемого горлового стона.

Было практически неважно, что химия между ними, скорее всего, — заслуга таймера, непродуманная попытка судьбы сблизить зависящих друг от друга людей.

— Мы это исправим, — промурлыкал Луи.

Гарри потерялся в творящемся с ним хаосе. Он едва смог взглянуть на интимно касающегося его мужчину, в тёмно-серую мглу этих глаз, на приоткрытые в вожделении губы. Смысл сказанного достиг сознания с опозданием, но угроза набухла в воздухе, почти осязаемая.

Оттолкнуть. Ударить. Бежать. Ни одно из этих побуждений, таких естественных при грозящей опасности, не привело Гарри в чувство. Его парализовало отчаянное желание. Ничто не имело значения, кроме скользнувших в его рот пальцев и жадных зубов на подбородке.

Боль вернулась. В этот раз горячей жидкостью на его коже была не слюна: Луи сжал зубы на свежем порезе, что оставило его лезвие, и тот закровоточил. Гарри широко распахнул глаза и уставился в серый от времени, потрескавшийся потолок. Он хотел насладиться ласками в полной мере, но вместо этого получил только порцию боли.

Зато преступник практически скулил от удовольствия, уткнувшись ему в шею. Влажные пальцы расчерчивали узоры по обнажённому торсу Гарри. И ниже. Изо всех сил пытаясь вернуть себе контроль над собственным телом, Стайлс пропустил тот момент, когда потерял всего себя окончательно. Пальцы Луи скользнули между его ягодицами.

— Нет, — выдохнул Гарри и вопреки словам сдался.

Луи вжал его лопатками в стену, забросил дрожащие ноги себе на талию. Его член, сдерживаемый только тонкой тканью, упёрся Гарри в промежность. Стайлс полностью оказался в ловушке Луи: видел только расширенный зрачок, вытеснивший своей тьмой серую радужку, дышал воздухом, что выдыхали клюквенные губы.

Ещё до того, как член вошёл в тело раскалённым железом, до грубых толчков, до неистового исступления Луи Гарри растворился. Каждый тоненький волосок на его теле, каждый дюйм кожи был невыносимо чувствителен. Таймер сыграл с ним злую шутку, полностью подавив волю, и Стайлс раскрылся навстречу той испорченной страсти, что кипела внутри преступника.

Осталось только распирающее ощущение чужого члена, ритмичная боль, запах пота от разгорячённого тела под пальцами, сокровенный мускусный аромат секса.

И миллиарды звёзд под закрытыми веками.

========== Особняк ==========

Сейчас.

Пэт замирает перед шкафом с документами. За стеклянными дверцами на полках пылятся разномастные корешки папок. Тысячи признаний и рассказов очевидцев, сотни сохранённых в машинописных буквах минут человеческих жизней.

Вряд ли агент Кадиган пытается найти скрытую в них истину, увидеть в прожитом другими опыте что-то, что помогло бы ей понять Гарри. Она лишь смотрит на себя в отражающую поверхность стёкол.

Никто, кроме неё, никогда не узнает, что же она там видит: красивую состоявшуюся женщину или подступающее черепашьим шагом увядание. Гарри всё равно — она лишь декорация данного отрезка времени. Момент пройдёт, и она исчезнет вместе с ним, не оставив даже воспоминания.

Но был в его жизни кто-то, над кем время не имело власти. Воспоминания эти до сих пор мучают приходящими по ночам кошмарами, параноидальными мыслями, когда он один, когда прошлое особенно чётко напоминает о себе. Звуки. Запахи. Тени. Мама преследует его повсюду даже после своей смерти.

Энди терпелив. Он позволяет Гарри эти длинные паузы, когда тот теряется в пространстве и времени, в собственных застывших в памяти страхах. Но и его выдержка не бесконечна. Агент Фармер прокашливается и спрашивает:

— Рику вы тоже боялись?

— Я боялся каждого из них, как собака боится грома. Каждого шороха, каждого неуловимого движения, — Гарри требуется невероятное усилие, чтобы вести этот разговор. Слишком свежи воспоминания, слишком болезненно ноют полученные шрамы. — Не дайте её внешности обмануть вас. Рика несла смерть в каждом своём отточенном до совершенства прикосновении. Холодная, несгибаемая. Как и её ножи.

Фармер кивает, словно бы понял. Гарри сомневается что кто-то, кто никогда не сидел с псами за общим столом, вообще в силах понять всю степень их опасности.

Ему требуется ещё одна пауза, чтобы продолжить. О маме так просто не говорят.

— Сильнее Рики я боялся только маму.

Медленно и осторожно Гарри делает глоток остывающего кофе. Ему кажется, что голос обязательно сорвётся, стоит начать рассказывать о ней. Словно она может протянуть свою сухую руку через пласты реальности и дотянуться до Гарри.

На деле же ни одной эмоции не вырывается наружу. Он спокоен, словно камень. Словно власть этой женщины не коснулась его.

— Время над ней было не властно. Она не верила ни в жизнь, ни в смерть — факты, которые больше ничего не значат. Мама была, а теперь её нет. — Она обладала удивительной властью над разумом людей. Над их душами.

Гарри видит тщательно скрываемый скепсис в глазах агентов. И злится.

— Если вы думаете, что я сумасшедший, что всё это выдумки, то катитесь вы к чёрту! — он ставит кружку на стол с таким грохотом, что целой она остаётся только благодаря чуду. Пэт удивлённо приподнимает брови, но молчит. Так же как молчит её напарник.

Когда гнев рассеивается, в дыму злости Гарри видит ответ.

Кажется, он сумасшедший.

Тогда.

Гарри не спал. Пустой взгляд был устремлён за окно: на ветер, играющий с листьями, на кусочек голубого весеннего неба. Там, за рамой без стекла, была свобода. Абсолютная. Ветер и небо — две весенних безграничности, сейчас так болезненно оттеняющие его положение в каменном особняке.