— Что ж, полагаю, это своего рода передышка, — Лиам не смотрел на второго заложника, оглядывал внимательно помещение, в котором они оказались.

Повсюду паутина, комки пыли, резко, отвратительно пахнущая гнилью плесень, от которой просто передёргивало. И пустота. Только щель окна под потолком, слишком узкая, даже чтобы пролезла ладонь. Лишь кончики пальцев.

Носком ботинка Гарри расчистил себе пятачок холодного каменного пола у стены и присел. В голове словно бы эхо тающего времени — тик, тик, тик. Кожа на запястье зудела и чесалась.

— Ты что-то прячешь?

В темноте было видно только силуэт Лиама, но Гарри не сомневался, цепкий взгляд сканировал его. У этого парня были тёплые добрые глаза, что в свете дня в поезде покоряло. Но позже, на изнуряющей прогулке через лес, Гарри заметил совсем другое — холодный расчёт, попытку проникнуть глубже. Странный интерес заложника к своему похитителю.

— Абсолютно ничего.

Гарри очень постарался, чтобы голос не дрогнул. В такой опасной ситуации, на краю пропасти, где они зависли, хорошо было бы держаться друг друга, но, может, безумие Луи заразило его, а может, дело в интуиции — он не доверял Лиаму и ничего не мог с этим поделать.

Шорох одежды стал свидетельством того, что второй заложник пожал плечами.

Неловкое молчание проникло в темноту камеры и будто сделало дыхание тяжелей. Каждый вдох звучал громче, а давался труднее. Близость незнакомца, товарища по несчастью вдруг начала давить на плечи Гарри. А может, это была только усталость. Он уповал на то, что всё дело в этом, но Лиам разрушил надежду.

— Мне и самому есть, что скрывать, — тяжело вздохнул он. Силуэт под окном стал ниже, вновь зашуршала ткань: Лиам тоже опустился на пол. — И если ты прячешь то, о чём я думаю, всё может оказаться чертовски сложным.

Замешательство и нерешительность овладели Гарри, к ним прибавилась усталость, которая с момента, как они оказались в сырой темноте камеры, только усиливалась и разрасталась. Подозрительные речи Лиама тревожили, но желания вникнуть глубже или поведать собственный секрет не было никакого. Гарри откинулся ко влажному камню стены и прикрыл глаза.

— Ты поступил очень благородно, — словно бы оправдывая сокамерника, прошептал он. — Там, в поезде, когда они выбрали сначала Лауру.

— Твоя знакомая?

Голос спокойный и безразличный, как окутавшая невольных соседей тьма.

— Нет. Просто помог чемодан занести в поезд.

— Понятно.

Звук дыхания и едва слышный из подвала шелест листьев, словно колыбельная, навевали сон. Гарри сцепил руки в замок, положил на подтянутые к груди колени, уткнулся в них лбом. Спать хотелось слишком сильно.

— Будто вчерашний день был тысячу лет назад, — он позволил собственным мыслям оформиться в слова.

Прежде чем Лиам успел дать ответ, дверь открылась, впустив немного тусклого света. Рика без страха вошла внутрь, словно не ожидала нападения и попыток к побегу, но Гарри знал, как бы хрупка на вид девушка ни была, внутри крылась смертоносная сила.

— Ваш паёк, — по полу заскрежетал металлический поднос. — Наслаждайтесь этим временем. Его не так много осталось.

Против воли Гарри бросил взгляд на запястье. В темноте цифр всё равно было не разглядеть, но они тикали внутри.

Время кончалось.

Гнилостная отвратительная рука ночи рванула сознание из забытья, и Гарри открыл глаза, не в силах собрать разум после разрушающего кошмара. Вокруг было настолько темно, что несколько вдохов ушло на то, чтобы осознать — он проснулся в кромешной тьме, а не ослеп.

В теле всё ещё ныли от иллюзорной боли синяки: Гарри снились тяжёлая рука отца и доставляемая ею боль. Не лучший из возможных снов, но даже он предпочтительнее реальности. Камера за ночь остыла ещё сильнее, и от холода стучали зубы, мурашки, словно вторая кожа, облепили тело.

Гарри вытянул ноги, ёжась от прикосновения к студёному камню пола. Мгновение дезориентации прошло, к Гарри полностью вернулось осознание ситуации, и тоска по первым секундам после пробуждения, когда он забыл о беде, в которую угодил, оказалась горькой на вкус.

Весенний свет, пронизывающий вагоны серебристого поезда, играющий бликами на окнах, остался воспоминанием. В темноте и дурно пахнущей сырости камеры это воспоминание приносило почти физическую боль. Обжигало. Гарри едва удалось сдержать горячие слёзы бессилия и страха, когда он представил себе паникующего Найла где-нибудь в полицейском участке, в центре реальной жизни с её суетными желаниями и мелкими проблемами. Из камеры псов такая повседневность виделась будто из соседней галактики.

Жизнь, до этого медленно катящаяся по рельсам каторжной вагонеткой, полной унижений и боли, вдруг сорвалась с края пропасти. И Гарри осталось только падать в темноту, потому что бороться не было сил. Не с псами. Они — воплощение смерти. Безжалостное. Неминуемое. Фатальное.

В полной потере контроля, в эпицентре этого хаоса, когда правил и законов не осталось, Гарри полагался на единственный якорь — таймер на его запястье. Связь с Луи рождала каплю упования в сердце, что история ещё может закончиться по-другому. Но всего один укол мог лопнуть этот мнимый шар иллюзии.

Пусть и сомнительный, но Гарри был готов схватиться за шанс остаться в живых. Тем более сама судьба толкала продолжать барахтаться и не сдаваться, не тонуть. Мистическая связь тянулась: цифры замирали, обнулялись, вновь менялись в стремлении к нулю. К точке, где смерть окажется рядом, совсем близко, что можно будет почувствовать её ледяное дыхание на губах.

Как учителя истории Гарри интересовало, почему таймер не исчез в поезде, когда он толкнул руку Зейна и пуля миновала бедовую голову Луи. Никогда прежде ни в одной из прочитанных им книг или исторических документов он не видел ничего похожего. Таймер не давал второго шанса, но, видимо, не в их случае. Было ли это связано с тем, в какой нестандартной ситуации они оказались? Казалось более чем очевидным, что смерть — давняя подруга любого из псов. Гарри волновало лишь, как долго ему придётся уберегать от неё Луи, и сможет ли тот вовремя осознать, что связь двусторонняя? Гарри тоже требовалась защита.

Так много мыслей. В темноте они прорисовывались ярче, проступали в сознании и, наконец, за безумное мельтешение двух последних дней позволили Гарри себя систематизировать. Он всё прокручивал картинку их с Луи встречи, когда внезапно вспомнил чёрно-белый плакат на стене вагона. Положенная на бок восьмёрка.

Шестнадцать лет назад маленький принц тоже был похищен. Гарри вдохнул гнилой воздух камеры и попытался представить себе, было ли ему так же страшно? Возможно, даже сильнее, ведь он был совсем мальчишкой. Но схожесть ситуации, таймер на запястье, как и у принца, вдруг погрузили Гарри в пучину фантазии. Он думал о мальчике из королевской семьи, о его похитителях, о чувстве надежды, что не покидало до самого конца, пока тот смотрел на цифры в коже. Его спаситель подвёл: маленький принц бесследно исчез и, что бы там ни говорили приближённые королевской семьи, был давно мёртв. Спустя столько лет Гарри не верил, что у него оставался шанс оказаться живым.

Было ли тому больно? Насколько мучительно он умирал? От этих мыслей затошнило хуже, чем от горького запаха плесени. Гарри боялся и загонял себя всё глубже в пропасть ужаса, смешивая собственный страх со страхом маленького мальчика, канувшего во времени годы назад.

Тихое дыхание Лиама рядом вернуло в настоящее. Как бы то ни было, принца больше не было в живых, а вот у Гарри оставался, пусть и мизерный, но шанс. Нужно было только убедить дикого, абсолютно непредсказуемого Луи в важности их связи.

В мёртвой тишине ночи Гарри почувствовал напряжение: дыхание сокамерника изменилось. Лиам проснулся. Прежде, чем Гарри успел спросить что-либо, на лестнице зазвучали шаги. Неуверенные, крадущиеся. Замок щёлкнул, открывшись.

Света, какой приносила с собой Рика, не было. Тьма осталась всё такой же густой и непроницаемой. Одно в ней изменилось — их стало трое в сырой камере.