Участок жужжит, словно набитый рассерженными насекомыми улей. Пока дежурный офицер, забрав визитную карточку, удаляется в поисках агентов, Гарри наблюдает за людьми. Копы снуют мимо него, переругиваются совсем близко, иногда задевают плечами, и всё равно он чувствует прозрачную непреодолимую стену между собой и другими. Словно бы не принадлежит этой реальности, как они.

«Ты остался в мире Луи», — твердит сознание.

Боль в теле от заживающих ран похожа на издёвку и только подтверждает мысли. Ему хочется сорвать с себя эту тупую, едва заметную пульсацию вместе с кожей и вернуть назад те резкие болезненные уколы, тот ужас и полную потерю себя в чистоте причиняемой Луи боли.

— Мистер Стайлс, — агент Фармер улыбается дежурной, располагающей к себе улыбкой. Протягивает руку первым. Гарри бы купился на это в прошлой жизни, но теперь он видит фальшь. Луи научил его понимать людей. — Рад видеть вас на ногах. Как здоровье?

— Жив, — коротко и сдержанно.

Шаг за шагом по коридору. Гарри чувствует взгляды, направленные в спину. Шёпот наполняет помещение, вытесняя воздух.

Люди узнают его.

Дверь закрывается мягко, едва щёлкает. В особняке они хлопали от сквозняков, оставались открытыми нараспашку безразличной Рикой или сотрясались от наполняющего Луи раздражения. В реальной жизни это всего лишь тихий щелчок.

— Ваша персона вызывает у общественности понятный интерес, — произносит Фармер, указывает Гарри на одно из кресел, стоящих у видавшего виды лакированного стола. — Вы теперь что-то вроде национального героя.

Гарри опускается осторожно: его хрупкое тело усыпано шрамами, не до конца зажившими ранами. Одно неосторожное движение, и сквозь белые бинты вновь начнёт сочиться кровь.

— Я ничего не сделал, — словно оправдывается он. — Только терпел.

Запах кофе — почти забытая истина. Гарри вздрагивает, когда ощущает этот крепкий аромат. Пэт появляется в кабинете с дымящейся кружкой, всего одной, и ставит её на стол перед гостем.

— Этот рассказ не будет долгим, — предупреждает Гарри, оборачивая забинтованную ладонь вокруг горячего бока кружки.

— Нам важна любая деталь, которую вы сможете вспомнить, — убеждает женщина.

Две пары пытливых глаз сверлят его через стол, но Гарри невозмутим. Ни один мускул на его лице не дрогнет: в груди — абсолютная пустота. Он хорошо обдумал предстоящий разговор ещё в больнице: решил, что не собирается рассказывать этим людям всей правды. Поэтому он делает глоток кофе, откидывается в кресле.

И слышит, как в каждом кровоподтёке на теле звучит смех Луи, далёкий, будто колокольчик, затихающий со временем.

Тогда.

Головная боль сдавливала Гарри виски. Солнце стояло высоко в небе, теперь даже густые кроны деревьев, переплетённые между собой, не могли сдержать рвущийся с небосвода свет. Подножие леса заливали золотые лучи.

Яркость окружающего пространства выглядела насмешкой после ужасающего события, что случилось в сумраке едва зарождающегося утра. Голова ныла и пульсировала до тошноты, и стоило вспомнить хотя бы кусочек, крохотную часть той страшной картинки, как ком желчи подкатывал к горлу. Звук булькающей крови, металлический запах и алые брызги — всё это смешалось в раскалывающейся голове и тревожило, мучило Гарри весь путь в гору. Возможно, даже больше, чем голод и усталость.

Они с Лиамом безропотно шли вслед за псами, лишь изредка переглядываясь. Гарри уже не ловил внимание второго заложника, так цепко преследующее каждое движение Луи. Слишком сильно был занят собственным организмом в последней степени изношенности. Его пальцы не дрожали, они тряслись, а глаза резало такое весеннее, такое безжалостное солнце.

С каждым шагом кровь из разрезанного девичьего горла всё громче булькала в ушах, заглушая шорох отодвигаемых ветвей, хруст сухих палок под ногами и шуршание камней под подошвами. Казалось, конца безмолвному путешествию не будет никогда.

— Притомился, ягнёнок?

Духом леса, неслышно среди скопления природных ловушек из сухих сучков, Луи оказался рядом. Гарри поднял слезящиеся, наверняка красные глаза и отрицательно мотнул головой. Это действие вызвало у преступника улыбку.

— А выглядишь так, словно упадёшь сейчас замертво, — пальцы коснулись запутанных волос, едва-едва. Луи взвесил завивающийся локон в руке и тут же наклонил собственное запястье, сверяясь с наручными часами из пластика. — Скоро, уже совсем скоро.

— Ох, это что, проявление доброты?

Внутри Гарри набирал мощь странный магнитный импульс: все его уставшие конечности отказывались повиноваться хозяину, но тянулись за безумным парнем, стоило тому сделать хотя бы шаг ближе. Кожа горела от близости с его холодным сумасшествием, и ни прохладный апрельский ветер, ни содеянное ранее злодеяние не могли остудить Гарри.

Поэтому он выбрал язвить на любую попытку заговорить с ним. Гарри решил, что притвориться колючкой — лучше, чем раскрыться навстречу такому существу, каким оказался Луи.

— О, маленький, — тот ласково потрепал волосы заложника. Это было бы даже приятно, если бы Гарри не знал, что этими пальцами Луи убивает, изощрённо и жестоко. — Тебя, должно быть, так шокировало то, что произошло с девушкой?

Бровь выгнулась в вопросе. Гарри глянул на него и замер: в голубых глазах действительно застыло недоумение. Словно маленький мальчик, необученный понятиям «хорошо» и «плохо».

— Ты совсем псих?

Это не была заготовленная колкость. Слова сами собой сорвались с губ и упали в лесную почву между стоящими Гарри и Луи. Один не понимал, сбитый с толку встречей с абсолютно другим мышлением, не вписывающимся в реалии обычной жизни. Другой же искренне наслаждался, раскачивая лодку спокойствия и веры в незыблемость морали.

— Люди редко убивают других людей из-за того, что им действительно нужно, — внезапно, когда Гарри уже испугался, что перед ним не человек, Луи проявил себя с очень человечной стороны. Рассудительной и словно бы смиренной. — Но почти каждый день кто-то убивает из-за своих суетных желаний.

У Гарри задрожали руки, но это не была усталость. О ней он вовсе думать забыл, когда Луи заговорил, приоткрыв свои тонкие губы цвета клюквы.

— Я далёк от твоей жизни, — признал тот, смиренно склонив голову набок, но хитрая улыбка на его губах всё равно олицетворяла бунт. — Но кажется мне, даже в твоём скучном, самом обыкновенном мире убийство — не редкость. Как часто в новостях мелькает это слово?

Ответить было нечего. Гарри развернулся, как если бы собирался уйти от этого разговора, и сделал несколько шагов. К сожалению, у него не было такой возможности: Луи нагнал его в два удара сердца и, подстроившись к усталой и неровной поступи, пошёл рядом.

— Ягнёночек. Если мне что-то нужно, я это беру. Это право сильнейшего, — Луи ухмылялся. Его яркие губы растянулись в улыбке, от которой веяло животным оскалом. Гарри передёрнуло. — Навязанная тебе с детства мораль — законы слабаков. Они не могли отстоять себя, вот и придумали все эти сдерживающие правила.

— Почему? — в пространство перед собой бросил Стайлс. Деревья шелестели в ответ. — Ты даже не пытаешься избежать убийств.

— А почему я должен?

— Потому что это плохо, — Гарри терял себя в этом разговоре. Его разум кричал о сумасшествии, о неправильности таких размышлений. — В тебе нет ни капли сострадания?

— Сострадание — это слабость.

Интерес в глазах преступника вспыхивал и переливался яркими голубыми искрами. Луи заглядывал Гарри в лицо, слушая его рассуждения о морали, кажется, даже с любопытством.

— Но ведь если ты поставишь себя на место любой из своих жертв хоть раз, ты поймёшь весь страх и боль, что они испытывают.

— Они умирают, потому что слабы, — презрительно фыркнул Луи. — Если я не буду сильным, я и правда окажусь на их месте.

— Надеюсь, ты получишь именно это за все страдания, что успел натворить за свою жизнь! — Гарри остановился как вкопанный посреди леса. Луи тоже встал, внимательно оглядел его с головы до ног и чему-то одному ему известному улыбнулся.