Парень мельком взглянул на девушку: та невозмутимо сидела на кровати и смотрела на него выжидающе своими большими, зелёными глазами. Блейз понял, что выглядел глупо, когда молча нарезал круги по комнате. Она не могла знать, что творилось у Забини в голове.

— Что-то случилось? — она вопросительно склонила голову набок. — Ты чем-то обеспокоен?

— Скоро суд, — он нервно хохотнул. На суде должно было решиться многое: например, отправится ли его мать в Азкабан.

— Не переживай, мы со всем разберёмся, — девушка ему ободряюще улыбнулась.

И Блейз осознал, что в первую очередь именно из-за этой улыбки он не сможет отказаться от всего и броситься в ноги Портеру. Пусть совсем недолго, но Блейз сможет быть рядом с ней, ощущать рядом её тепло, её поддержку. Это многого стоило.

Он подошёл к ней ближе и опустился перед ней на корточки. Их лица оказались совсем близко — парень мог ощутить её ровное дыхание. Как и всегда, её было сложно смутить.

— Спасибо, — выдохнул он ей практически в самые губы. Потом, немного погодя, добавил:

— А ты больше не покидай, пожалуйста, Хогвартс одна. Не заставляй меня переживать ещё и за тебя.

Она с готовностью кивнула — так быстро, что Блейз понял, что Панси спустя пять минут уже абсолютно забудет про своё обещание.

Все, на что оставалось надеяться — это то, что Портер не подведёт. Уж теперь Блейз не сомневался, что Алистер сделает все, чтобы защитить сестру.

— Хорошо, я тебе верю, — Забини поцеловал Паркинсон в макушку и поднялся.

— Я тебе тоже верю.

Панси не посмотрела на него. Меньше всего ей хотелось, чтобы Забини заметил пунцовый румянец смущения на ее щеках.

«Кажется, я становлюсь излишне сентиментальным», — недовольно подумал про себя Блейз, но тут же расплылся в самой искренней улыбке — впервые за долгое время.

Дверь ударилась о косяк, когда Портер со скоростью гепарда влетел в небольшое полуподвальное помещение. Сидящие в кабинете стажеры Аврората удивлённо посмотрели на своего куратора, отвлекаясь от кучи бумажек, которые им поручили раскладывать.

Алистер, увидев эти стеклянные взгляды, разочарованно вздохнул: эти дилетанты едва ли способны на много, по крайне мере, пока. В любой другой ситуации Алистер ни за что бы не втянул их в это дело, но, увы, у него не было никакой альтернативы — он сам был просто по уши в завалах. Но и оставить сестру без защиты Портер не мог.

Он с характерным хлопком бросил папку с полученной от Забини информацией на ближайший стол. От стажеров требовалось не так много — всего-то найти человека и доложить ему, Алистеру. И он надеялся, что им это под силу.

— Разберётесь с этим быстро, не донося Робардсу — получите премию, — немного снисходительно кинул он, увидев наконец-то в их глазах огонёк интереса. Теперь необходимо было, чтобы он не погас.

Удостоверившись, что стажёры все поняли, Алистер поспешно направился к себе — у него оставалось все ещё слишком много дел.

========== XLIV ==========

Ледяная вода вернула в чувство. Гермиона моргнула несколько раз, прежде чем опустить взгляд на яблоко в руках. То казалось слишком красным на фоне грязно-салатового цвета, в который была выкрашена больничная раковина.

— Гермиона? — донесся голос из соседней комнаты. От внезапного звука девушка вздрогнула. Она выключила кран и повернулась в сторону дверной рамы. Вода с рук и вымытого яблока продолжала капать на пол.

— Я уже иду, мам, — ответила она как можно более весело, но голос подвел в этот раз, сорвался. Гермиона быстро смахнула рукавом подступившие слезы и, сделав несколько глубоких вздохов, продолжила. — Я помыла тебе яблоко.

— Ты так быстро убежала, — запричитала Джин. — Я даже тебя не просила мыть это яблоко, я его абсолютно не хочу. Лучше бы рассказала подробнее про эту свою годовщину. Что там будет?

— Не мою годовщину. Но там ничего такого. Просто танцы, мам. Не интересно, — Гермиона наконец показалась из ванной комнаты. — Очередная показуха.

— Почему показуха? — губы женщины тронула легкая улыбка, а лицо приобрело мечтательное выражение. — Это, должно быть, красиво. Танцы — это весело.

Волоски на руках поднялись из-за внезапных мурашек. Хотелось бы уже давно привыкнуть, но Гермиона не могла. Она не могла смотреть в такие родные, до боли знакомые глаза и осознавать, что перед ней — абсолютно другой человек. Это было больно.

— Мам, но тебя ведь никогда не волновали такие вещи, — тихо пробормотала Гермиона, сглатывая очередную порцию слез. Она сдерживалась каждый раз, чтобы не закричать в лицо этой незнакомой ей женщине, чтобы та перестала носить маску ее матери. Кто она такая? Что забыла в этом теле?

И, что самое главное, почему все эти трудности выпали именно на долю Гермионы? Мало ей было Магической войны, Волдеморта с Пожирателями смерти, недавно сведенного шрама от надписи «грязнокровка», который, тем не менее насколько впечатался в память, что девушка нет-нет, но проведет ногтями по зудящей коже.

Она медленно сглотнула, надеясь прогнать это жуткое ощущение сухости в горле.

— Я пойду, к папе схожу.

Все, что ей хотелось — выбраться отсюда. Стены палаты нещадно давили на плечи, Гермиона чувствовала, что ещё какая-то минута и все, она задохнётся.

Девушка резко развернулась на каблуках и быстрым шагом вновь отправилась в ванную комнату, где находилась дверь, ведущая в другую палату.

В палату Боба Грейнджера, ее отца.

В нос тут же ударил резкий запах лекарств. Мерно капал состав в капельнице. На больничной койке недвижимо лежал мужчина.

Как и вчера. Как и день до этого. Уже почти год.

Удивительно, но рядом с отцом, находившемся в коме, Гермионе было намного проще.

В легких наконец появился воздух. Почувствовав, что сил больше не осталось, она плюхнулась на кресло в углу палаты, закрыв руками лицо.

— Наверно, этот кошмар никогда не закончится. Да, папа?

Ответом ей стала тишина. Гермиона выпрямилась в кресле, подобрав под себя ноги.

Громоздкий аппарат жизнеобеспечения мешал разглядеть мужчину. Мерно тикали часы на стене, отсчитывая каждую секунду страшного, беспробудного сна.

В последнее время она часто сидела тут, с отцом. Не в надежде, что он скоро проснётся, а в попытке сбежать от действительности. В этой палате жизнь текла как-то иначе и напоминала скорее тягучую ореховую пасту, чем привычный быстрый ручей нескончаемых событий.

— Это становится невыносимо, — снова пожаловалась девушка. — Мне кажется, что ещё чуть-чуть, — и я взорвусь. От чувства бессилия. Шутка ли, я думала в детстве, что, раз я волшебница, мне все подвластно. Мои суждения не сильно изменились с возрастом, стали разве что более приземлёнными. А тут я ничего не могу поделать.

Она посмотрела на свои руки. Сухие, изрезанные листами пергамента из-за часов, проведённых в библиотеке. Перстень Малфоев смотрелся инородно. Она бы сравнила его со злокачественной опухолью, но тут была обратная ситуация: скорее, это ее неухоженные руки портили вид диковинного украшения.

Если бы она нашла способ избавиться от него, стало бы на одну проблему меньше. Она хотя бы могла снова стать той Гермионой, которой была до этой нелепой помолвки на публику. Гермионой, которая могла горы свернуть на пути к своей цели, а не этой размазней, которую из неё сделало чистокровное семейство.

— Папа, во что я только вляпалась? — она горько усмехнулась, касаясь перстня. Артефакт тут же отозвался теплом на прикосновения. Волшебный паразит медленно, но уверено тянул из неё последние силы, а она сидела тут и жаловалась отцу, который ее даже не слышал.

Ну, точно. Размазня. Иначе и не скажешь.

Гермиона залепила себе громкую пощечину. Щеку тут же обожгло недружественным прикосновением, но Грейнджер уже вскочила на ноги и, на ходу прогоняя звездочки, плясавшие перед глазами, направилась снова к матери. Ей нужно было напомнить той про лекарства.