— Перестань устраивать скандалы, истеричка! — кричит отец, вскакивая с дивана.

— Я не могу больше жить с алкоголиком! Ты теряешь голову, когда напиваешься! На что нам жить, а? На что, Джонс? Нам отключили электричество, у нас нет даже теплой воды! Сейчас зима, у Джелли воспалились легкие, а у нас даже не хватает денег на ее лечение! Я работаю день и ночь, чтобы обеспечить нашу семью, а что делаешь ты? Каждый день напиваешься? Торгуешь наркотой? Ты жалок!

— Думаешь, я сам этого хочу? — кричит он, и Джагхед вздрагивает, когда он начинает подходить к матери.

— Если не хочешь, то перестань! Хватит напиваться! Хватит вестить с этими психами! — кричит женщина.

— Не смей так о них отзываться, Мари! — говорит он заплетающимся языком.

— Говорю и буду говорить! Я не могу так больше, Форсайт! Я терпела так долго, закрывала глаза на многое. Думаешь, я не помню ее? Как ты страдал по ней, лишь когда она родила первую дочь, ты смог, наконец, понять, что все кончено! А эти адские два года твоей депрессии? С тех пор ты начал выпивать. Я терпела и это, утешала и поддерживала тебя, как могла! Но ты… ты ничего не ценил, неблагодарный!

— Заткнись! Сейчас же закрой свой рот, иначе я тебя ударю! Не смей ее даже упоминать, дура! — Джонс в ярости сжимает кулаки.

— Правда? Может, тогда мне стоит упомянуть того щенка, которого ты тащишь повсюду с собой? Этот ублюдок… — она не договаривает.

Звонкая пощечина. Затем муж сильно хватает ее за волосы и толкает на пол.

— Паршивка!

Она падает. Джагхед бежит к ней. Его руки холодеют. Перед глазами все плывет. Мать, упавшая на пол, поранилась острыми осколками от стекла, вонзившимися в ее ладони, ноги.

На полу кровь. Отец в ярости выходит из дома, громко хлопая дверью.

— Мама, мамочка! — кричит Джеллибин, подбегая босыми ногами к матери.

— Нет, Джелли, ты поранишься! — Джагхед бежит ей навстречу и подхватывает сестренку на руки.

—Джагги, мама, мамочка! Ей больно… — девочка плачет, уткнувшись ему в плечо. Кашель раздирает ее горло, она долго отхаркивается. Каждый вдох причиняет малышке боль. Джагхеду невыносимо смотреть на страдания сестренки.

Мать все еще сидит на полу. Ее лицо неподвижно. Не плачет. Как и Джагхед. Он не может выдавить из себя ни слезинки.

Но больно все равно. Больно от того, что ты не можешь выразить эмоций. Больно, что ты ничего не можешь поделать. Больно от того, что внутри все погибло. Он ничего не чувствует. Только страх. Страх. Страх перед своей беспомощностью. Вину. Вину за то, что не смог ее защитить. Сожаление. Сожаление, что он жив. Никчемность. Чувство, от которого ему трудно избавиться до сих пор.

И снова страх. Бесконечный. Он всегда с ним. Слез нет. Они высохли очень давно. Появляются лишь длинными ночами, когда все давно спят, а он лежит в кровати, грустно смотря на горячо любимую и бережимую им сестренку.

Они появляются, когда Джелли бормочет во сне: «Джагги, защити меня, страшно…»

Они появляются, когда мать смотрит на него, как на стену.

Они появляются, когда ночью, однажды не выпивший отец долго смотрит в его глаза и просит прощения за то, что этот кошмар будет продолжаться. Снова.

Они появляются и сейчас, когда он, зайдя в социальную сеть, на страницу матери, замечает в графе дети одно имя: Джеллибин.

Они появляются, когда он смотрит в телефонную книжку, проводя пальцем по давно заученному наизусть номеру, и понимает, что его звонка не ждут.

Они появляются, когда он получает смс от Джелли с текстом: «Помни, что ты лучший в мире брат!»

Боль. Она всегда была с ним. Словно часть его самого, Джагхед неразрывно был связан с болью. Боль одиночества. Боль отвергнутости. Боль, боль, боль…

От нее невозможно убежать. Из нее состояла его душа.

Однако, день за днем, проводя все свое время с Бетти, он и не заметил, как она начала отступать, открывая место чему-то новому, светлому, чистому — любви. Она словно отгоняла тот мрак, ту тьму, что разъедала его изнутри, оставляла после себя одну пустоту и жестокость. Она давала ему надежду. Надежду на то, что ему есть, ради чего жить. Что она не такая.

Он знал, что он нужен ей, что без него она не сможет. Он знал, что никогда уже не будет одинок. Он знал это. Но также сейчас, сидя на старом растрепанном диване, где когда-то лежал его отец, он начал смутно осознавать, откуда появились причины. Почему отец стал таким, почему превратил их жизнь в ад.

Случайно пробудившиеся воспоминания о словах матери открыли ему глаза.

«Думаешь, я не помню ее? Как ты страдал по ней, лишь когда она родила первую дочь, ты смог, наконец, понять, что все кончено!»

— Она всегда говорила о какой-то женщине, я это прекрасно помню! — он взволнованно начал ходить по комнате. — Неужели эта женщина…

«Правда? Может, тогда мне стоит упомянуть того щенка, которого ты тащишь повсюду с собой?»

О ком же она говорила? Может, это и есть ответ на тот вопрос, что тревожит Бетти?

«Он был два года в депрессии… Два года, пока она не родила первую дочь…»

— Я должен его увидеть. Должен встретиться с ним лицом к лицу и задать этот вопрос, глядя ему в глаза, — парень собрался с духом и вышел из дома.

— Вставай! — грубый крик.

ЭфПи шевелится на койке.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Снова посетитель!

«Два раза за день? Ну ничего себе!» — подумал он, выходя из камеры.

Длинный, уже ставший таким знакомым, коридор.

Входит в комнату. Дверь за ним со скрежетом закрывают.

— Вот мы и встретились, папа, — Джагхед поднимает на него глаза. Взгляд у него какой-то больной, опухшие веки, под глазами покрасневшие круги, словно парень не спал несколько дней.

— Выглядишь неважно, — взволнованно говорит ЭфПи, внимательно оглядывая сына.

— Не вовремя забеспокоился, отец. Впрочем, я пришел говорить не о себе, а о тебе.

— Обо мне? — спрашивает Джонс.

— О тебе, — повторяет парень и вдруг спрашивает:

— Элис Купер — та самая женщина, из-за которой у меня никогда не было детства?

Эти слова заставляют пробежать по телу Форсайта миллионам мурашек, и он чувствует, что ему становится дурно.

— Ответь. Она та, по вине которой вы с мамой ссорились? Это из-за нее у тебя была депрессия? Из-за нее ты начал пить?

— Джагхед… — растерянно шепчет мужчина, не зная, что и ответить.

— Ответь, — упрямо настаивает парень.

— Мы раньше были друзьями… — выдавливает из себя он.

— Ложь. Вы были не друзьями. Она была твоей возлюбленной, — гневно процеживает Джагхед, сверкая потемневшими от злости глазами.

— Да, была, — тихо произносит Джонс, понимая, что упираться и отрицать у него уже не получится.

— Мама говорила о каком-то парне, я подозреваю, о моем брате, — его голос дрожит от негодования, — вопрос, от которого ЭфПи хочется далеко убежать, лишь бы не открывать эту наболевшую ему тему.

— Ты знал? — спрашивает он у Джагхеда.

— Я знал это много лет, но осознал связь с моими подозрениями лишь недавно.

— Джагхед…

— Отец, ответь на последний вопрос.

ЭфПи сжимает кулаки, готовясь услышать контрольные слова.

— У меня и Бетти один брат? — кровь стучит в висках Джагхеда, руки немеют от волнения, пальцы дрожат, вцепившись в край кожаной куртки, теребят замок.

— Да.

Ответ, которого он ждал. Ответ, который теперь разделил его жизнь на до и после.

Он ничего больше не видит. Ни встревоженного лица отца, ни физиономии охранника, кричащего, что время разговора окончено. Ничего. Он просто бежит, бежит со всех ног. Бежит, не останавливаясь. В голове путаются мысли, детские воспоминания.

»— Ты никогда не любил меня, Форсайт! Ты все еще не можешь забыть ее? — рыдающий голос матери.

— А если и так, то что? Что это сейчас изменит, Мари?»

Он любил мать Бетти. У них есть общий сын. И Джагхед прекрасно знает, кто этот парень. Потому что всегда замечал эту связь.

Отец часто проводил с Хоакином время. Тот состоял, как и он, в «Змеях». Учил играть Хоакина в футбол, учил его стрелять, учил ездить на мотоцикле, в то время как Джагхед одиноко сидел у окна и наблюдал за ними.