Рене сдавленно хихикнул.

- Вот видишь, мой веселый братец, я все же был на той охоте. И я видел собаку, лежавшую у входа в твою палатку - эта собака и сейчас, наверное, еще бегает в своре фон Бюренов.

- Два молодых человека вместе напились и уснули, - насмешливо произнес Рене, - Сколько раз мы засыпали так с тобой. Никто же не скажет, что мы с тобой содомиты.

- Вам следовало бы сразу задуть свечу, - деревянным голосом отвечал Гасси, - Вас было видно, как в театре теней. Хорошо, что у вас было всего два благодарных зрителя - я и тот егерь, мир его праху.

- Что же ты не убил и остальных - и нас, и ту злосчастную собаку?

- Не знаю. Может, чересчур сильно любил тебя, Рене. Или надеялся, что ты окажешься слишком труслив, чтобы продолжать эту игру и сейчас. Что судьба де Монэ научит тебя чему-то, и ты отступишься. Или честь и благополучие семьи окажутся для тебя важнее, чем счастье проходимца фон Бюрена.

- И десять лет ты ждал, чтобы мне об этом поведать?

- Десять лет я ждал - кого ты решишься выбрать. И сегодня, кажется, наконец дождался.

- В своей колыбельной ты назвал меня и трусом, и содомитом. Ты зря вернулся, Гасси. Нам не ужиться вдвоем в этом городе.

- Боюсь, что да. Но стоит ли ждать - кто первый подошлет убийцу с отравленным кинжалом? Я не стал бы драться с тобой на шпагах - ты ведь не умеешь фехтовать, да и дуэльный кодекс запрещает драться двум братьям. Но есть оружие, которым владеем мы оба одинаково хорошо. Как тебе такой поединок?

- Ты болен, Гасси, - ласково и печально проговорил Рене, - ты проиграешь, если прежде не вылечишься.

- Завтра, в полночь, на мосту, где я дрался с фон Кауницем. Никаких секундантов, но можешь взять своего врача. Твоя тофана против моей, твое противоядие против моего. Если ты откажешься, я назову тебя содомитом и трусом уже публично - и смогу это доказать.

- Мне даже интересно, чему ты научился за эти годы, - мягко сказал Рене, - Жаль, что мы проверяем, кто из нас сильнее - вот так.

- Завтра в полночь, не опаздывай. Спокойной ночи, мой мальчик, - я услышал, как Гасси поднялся с кресла, его тяжелые шаги прогрохотали по коридору, по лестнице - и стихли. Я поднялся со своего трона и выглянул из-за шпалер. Рене сидел на постели, обхватив колени руками, он медленно повернул голову и взглянул на меня - глаза его были темны, как провалы в ад:

- Можешь больше не притворяться глухим, этот спектакль меня уже не развлекает. Ты же слышал - завтра, в полночь, на мосту памяти бедняги фон Кауница. Ты должен взять с собой все эти твои штуки для промывания желудка и все остальное. Я не хочу умереть, как бедная Хеда.

- Хорошо, ваше сиятельство, - ответил я , - Что я должен буду делать?

- То, что я тебе прикажу, - успокоил меня Рене.

- Почему бы вам просто не дать ему цианида? - спросил я его.

- Унюхает и не станет пить, - рассмеялся Рене, - И потом, это неспортивно. Ты же слышал - тофана против тофаны. Иди же спать, друг мой Бартоло - завтра ты нужен мне бодрым и отдохнувшим.

Стоит ли говорить, что до утра я не сомкнул глаз?

За час до полуночи я стоял на пороге графского кабинета со своим саквояжем и с флягой воды - как и велел мне Рене. Граф уже ждал меня - он расстался со своим золотым оперением и был одет скромно, как принарядившийся пастор. Даже шляпа на нем была вроде той, что носил дома господин Остерман. Всем хороша была маскировка, но Рене выдавала его текучая придворная пластика. Он был как ртуть, переливающаяся на дне реторты, ртуть, поглотившая золото.

- Ты ничего не забыл, братец лис? - Рене смерил критическим взглядом меня и мой саквояж.

- Только если ваше сиятельство желает еще что-то дать мне...

- Не желает, - Рене надел на лицо бархатную полумаску - такие носят любовники и дамы полусвета.

- Маска вам не нужна, - сказал я ему.

- Почему это?

- Никто в столице не видел вас с умытым лицом.

- А ведь верно, - весело рассмеялся Рене, но маску не снял, - Жаль, что ни один из нас не умеет править каретой - тогда мы могли бы отказаться от кучера.

Он говорил глупости - наверное, от волнения. Рене взял со стола серебряный кубок, и мы спустились к карете - впервые я выходил из дома с парадного хода.

В карете Рене обуяла нервическая болтливость. Экипаж наш подпрыгивал на выбоинах, Рене играл своим серебряным кубком и трещал, как сорока:

- Знаешь ли ты, друг мой Бартоло, чем приходится заниматься обер-гофмаршалу императорского двора? Злюка Гасси зовет меня бездельником и бездарностью, но неужели организовать императорский двор легче, чем свору лифляндских помещиков? Заставить слушаться себя весь этот выводок придворных животных, и следить, чтобы они чистили ногти, выводили вшей и не ржали в голос за спиною китайских посланников...Помимо организации приемов, встреч с послами, устройства дворцовых праздников, всех этих опер, балетных представлений, - Рене забавно картавил, произнося свою речь, и я догадался, что с такой вот нарочитой картавостью он и разговаривает на своей службе, - И помимо всего вот этого на мне лежит обустройство дворцовых фонтанов. А недавно пришлось устраивать фонтан из шампанского прямо посреди бальной залы... Бог мой, отчего мы бессильны, как герои итальянских опер моего концертмейстера Арайи? Мы стоим на сцене в наших красивых нарядах, богини и боги сходят к нам с небес и говорят с нами, и убивают нас - а мы можем всего лишь любить их. Или отказаться любить.

- Почему вы не приняли антидот, прежде чем ехать? Или хотя бы не взяли с собой? - спросил я, вклинившись в краткую паузу в его взволнованной речи.

- Что же я приму, если не знаю, чем буду отравлен? - удивился Рене, - Противоядие - это конструкция, которую следует собирать в лаборатории.

- Как вы определите, чем вы отравлены? - признаться, и испугался, что мой наниматель спятил.

- Не бойся, братец лис, - спокойно и весело произнес Рене, - я еще в юности перепробовал множество ядов, с подачи нашего друга Десэ, и знаю, каковы они на вкус. Тофаны не убивают сразу, но чтобы определить состав, нужно дать яду подействовать.

- Ради чего вы рискуете жизнью! - не выдержал я, - Ну назвал бы он вас этим словом, а вы бы его - еще как-нибудь. Вон посол Ягужинский живет, названный этим "содомитом" и горя не знает, и никого на дуэли не зовет.

- Наглец ты и дурак! - фыркнул Рене, - Пашка и есть настоящий содомит, а я - нет. Гасси не должен был так меня называть.

Я подумал - знает ли он русскую поговорку, ту, что про один раз?

- И потом, дело не в несчастном содомите, - грустно продолжил Рене, - Ты просто не все знаешь...

Мы давно выехали за город - карета тряслась по неровной проселочной дороге и наконец остановилась перед хлипким деревянным мостиком.

- Гасси еще нет, - криво усмехнулся Рене.

- Хоть бы не приехал, - понадеялся я и, как назло, на мостике возник силуэт всадника, словно вырезанный из черной бумаги на фоне ночного неба.

- Ты как всегда точен, Рене, - всадник спешился, привязал коня к перилам.

- Где твой доктор? - звонко спросил Рене.

- Он мне не нужен. Еще одна поправка к дуэльному кодексу.

- За неимением секундантов я предлагаю тебе примирение, - Рене легко выпрыгнул из кареты и направился ему навстречу. В одной руке он держал свой кубок, в другой - флягу с водой.

- Прелестная маска, малыш, - в голосе Гасси звучала насмешка, - Но помириться сейчас - значит поссориться завтра. Я и так больше не доверяю тебе...

- Мы можем воспользоваться шпагами, - предложил Рене, тоже не без сарказма.

- Уволь, я не людоед, - Гасси снял с пояса фляжку, меньше нашей раза в три, - Приступим, мой мальчик.

"Идиоты..." - я смотрел из кареты, как Рене льет воду в кубок, и братья одновременно снимают свои фамильные перстни и высыпают из них яд - Рене в кубок, а Гасси - в свою крошечную фляжку. "И для этого папа учил вас алхимии?" - вертелось в моей голове. Рене протянул брату кубок, взял у него фляжку и первым сделал глоток. Гасси осушил кубок, глядя поверх него на Рене горящими глазами, его волосы серебрились в свете луны и вились на ветру, как змеи Медузы Горгоны. Он отбросил пустой кубок, и Рене допил свою отраву и швырнул флягу под ноги, на обледеневший деревянный настил моста. Под маской не было видно, какое лицо у Рене, но он улыбался. Гасси же смотрел на него с отчаянием, как убийца смотрит на недавнюю жертву. Они протянули друг другу руки. Мне было жаль их обоих - они были так красивы сейчас, на этом жалком мосту, под тусклой луной, зачем они выдумали себе эту игру, блестящие кавалеры, не видевшие в жизни ничего страшнее перекрученных чулок? По крайней мере, я так о них думал.