Светоч сгорбился в кресле, завернутый в плед, и похож был на жидовского банкира - в зеленых наглазниках и в кепке с козырьком и ушами. Из-под пледа выглядывало несколько грелок. Пахло от светоча упоительно - словно он, как Людовик, мылся дважды в жизни, при рождении и при крещении. Я попросил принести еще свечей - комната была освещена очень тускло - и спросил у пациента, что его беспокоит. Первым ответом был ревматизм, но затем посыпались недуги, неизвестные даже самым современным медицинским справочникам. Я запомнил какие-то нутряные килы, затворение паховых жил и сгустки внутренних соков. Возможно, так пациент попытался описать altum vena thrombosis.
Поверхностный осмотр дал мне понять - передо мной здоровый человек и глубокий ипохондрик. Слабости, головокружения и нутряные килы были плодом его богатого воображения. Я как можно тактичнее намекнул на необходимость гигиены и порекомендовал при ревматизме смазывать колени оподельдоком. Разочарованный необнаружением в себе нутряных кил, господин Остерман презрительно фыркнул, отказался мне платить и попросил передать моему графу, чтобы впредь таких болванов больше не присылал. Я подумал о том, что сему пациенту нужен доктор, надевающий на своих подопечных рубашки с длинными рукавами, а вовсе не рядовой хирург, но, наученный горьким опытом, промолчал и откланялся.
Красавчик очаровательно хохотал, когда я рассказывал о подробностях своего визита к вице-канцлеру. Но я как-то забыл о том, что ипохондрики способны транслировать свои зловредные убеждения окружающим. Не прошло и недели, и я услышал о нутряных килах и затворении паховых жил уже от своего прекрасного нанимателя. Частое общение Рене с господином Остерманом дало свои всходы - имея дурную привычку сидеть ногу на ногу, Рене уверовал, что при этом паховые жилы непременно затворятся. Что уж говорить о ежедневных приемах, ежевечерних танцах, всего этого вынужденного пребывания на ногах без возможности присесть - ведь все это было неизбежной частью службы гофмаршала - и неизбежно сулило графу какие-нибудь нутряные килы. Господин Остерман помимо ума и таланта обладал несомненным даром убеждения, и Рене тут же ему поверил. Вице-канцлер был его путеводной звездой, и Рене доверчиво внимал всему, что лилось ему в уши - столь непререкаем был этот авторитет. Для домашнего хирурга настали черные времена. Ипохондрия накрыла наш дом, как чума Венецию. Вслед за хозяином в нутряные килы уверовал Кейтель, а за ним и вся дворня. Я спустился в людскую и прочел лекцию на тему "Что такое altum vena thrombosis, и почему он вам не грозит", но не очень-то это помогло. На Рене и вовсе доводы не действовали - он уже видел себя на краю могилы. Я вооружился мазью, состоящей на львиную долю из пресловутого оподельдока - о, как я жалел, что не подмешал в нее жгучего перца! - и принялся ежевечернее растирать этой мазью своего патрона, действуя одновременно мягким убеждением.
- Ваше сиятельство, нельзя принимать на веру все, что говорит вам почтеннейший господин Остерман, - уговаривал я, - Господин этот злостный ипохондрик, он выдумывает болезни. Вспомните, как почтенный вице-канцлер внушил графу фон Бюрену, что неумеренное обжорство ведет к утрате мужской силы.
- И что? Эрик стал меньше жрать, и сделался строен, как грация, и ему так лучше. Хайни подшутил над ним - так ведь они ненавидят друг друга. А меня он по-отечески предостерег от грозящего недуга...
Я лишь бессильно разводил руками, вымазанными оподельдоком.
В один из таких вечеров, посвященных непримиримой борьбе с нутряными килами, Рене в кружевной рубашке валялся на постели, и я обреченно втирал мазь в его изящные ступни. На антресолях копошился и хихикал гарем, за стеной циклично играли "Сарабанду" Генделя - граф ее обожал. Я невольно позавидовал своему патрону - он устроил жизнь именно так, как сам того пожелал.
Внизу хлопнула дверь, по лестнице загрохотали шаги. Рене побледнел, вскочил с постели и накинул шлафрок. Шаги слышны были уже в покоях. "Сарабанда" затихла. Рене поднял брови и сделал рукой неопределенный истерический жест - и я поспешно отступил за шпалеры, не выпуская из рук банку с мазью. За шпалерами прятался стул с дырой для ночного горшка, и я смиренно уселся на этот стул - как можно тише. Только двое из всех знакомых имели обыкновение вот так являться к моему патрону - заполночь, минуя Кейтеля, с грохотом топоча по комнатам - и я гадал, который это из них.
- Здравствуй, Гасси! Дай мне обнять тебя. Ты неважно выглядишь, - послышался мягкий, ленивый голос Рене.
- Я был болен, Рене. Ехал в карете и гадал всю дорогу, не отравлен ли я. Вдруг наш с тобой недоканцлер подсуетился раньше...
- Что ты, Гасси, - и я услышал звук поцелуя, - будь ты отравлен, от тебя бы иначе пахло. Не печалься, ты не отравлен. Как дела в старушке-Европе?
- Моя миссия провалилась с треском, - голос его был спокоен, не один Рене умел носить непроницаемую маску, но я знал, что Гасси всю свою жизнь вложил в эту миссию, все поставил на эту карту, и вот жизнь его рухнула, кончилась - он проиграл ее, - Завтра я буду просить об отставке, сложу, наконец, с себя дипломатические вериги. И поселюсь в столице, со своей женщиной и со своим братом.
Рене молчал. Я подумал - тяжело ему сейчас держать лицо - без вуали из привычных белил.
- Ты рад? - подозрительно уточнил Гасси.
Рене ответил длинной французской фразой, которую я, к сожалению, не в силах был понять:
- Vous supposez que je suis debout près de la fenêtre et j'attends votre retour? Vous n'avez plus personne vers qui revenir. Vous avez été radié en tant que déchet...(Вы думали, что я стою у окна и жду вашего возвращения? Вам не к кому возвращаться. Вас давно списали со счетов...)
Таким тоном говорил он, наверное, когда был на своей службе - это был высокомерный, отстраненный голос обер-гофмаршала. Его брата ответ явно не обрадовал.
- Где сейчас твой француз? - спросил Гасси.
- Не знаю. Он недавно оставил меня. Быть может, где-то в Вене, или опять в Париже.
- Я так и думал, - я услышал, как скрипнуло кресло под тяжестью тела, - Я пытался угадать, с кем ты будешь, если заставить тебя выбирать. И лгал себе, выстраивая воздушные замки. Ты даже отослал Десэ - разве не вслед за мною? Недаром я опасался, что буду отравлен.
- Ты дурак, Гасси. Я никого не отсылал за тобою. Твои намеки как минимум оскорбительны, - холодно отозвался Рене.
- Ты прав, я дурак. Тысяча верст под снегом, под вой волков, в трясущемся холодном дормезе, с этой проклятой инфлюэнцей - и такая встреча на излете моего горестного пути. Ложись в постель, Рене, я расскажу тебе перед сном одну историю. А потом уеду домой.
"Только твоей истории мне и не хватало" - маялся я на своем горшечном стуле, не смея пошевелиться. Судя по звукам, Рене и правда забрался в постель, а Гасси продолжил свой рассказ:
- Лет десять тому назад, как ты знаешь, я только повстречал нашу муттер, нашу божественную Анхен, тогда еще герцогиню Курляндскую. Мои с ней встречи были нечастыми - впрочем, как и сейчас - но мы были весьма увлечены друг другом и старались не упускать ни малейшей возможности, чтобы увидеться. Когда я узнал, что моя любовь прибудет в Москву на коронацию императрицы Екатерины...
- Тебя же не было на коронации, - дрогнувшим голосом возразил Рене.
- На коронации меня не было, я не успел, - в голосе Гасси прозвучала насмешка, - я прибыл в Москву на неделю позже. Любимой моей в городе не оказалось, но мне сказали, что она за городом на охоте. Я пытался разыскать тебя, но ты тоже был за городом, на охоте - я еще подумал, на кого из фрейлин охотится мой легкомысленный братец. Что поделать - я оседлал коня и...
- Тебя не было на той охоте, - тихо проговорил Рене.
- Не будь так уверен, - отвечал Гасси, - К ночи я нашел вас. Я разыскал лагерь моей возлюбленной и упал к ее ногам. Слава богу, ее бездарный секретарь, которого Анхен возила с собою в качестве постельной грелки, валялся где-то пьяный, и нашему счастью никто не помешал. Я провел в ее охотничьем домике два волшебных часа, но далее оставаться было невозможно, не скомпрометировав мою прекрасную метрессу. Я решил переночевать в палатке своего младшего брата - благо, он тоже был на той охоте. Егерь взялся проводить меня. "Ваш братец сегодня не остался без добычи, - предупредил меня егерь, - возможно, он все еще не один". "Надеюсь, он поймал прелестную птичку" - пытался отшутиться я. Но егерь отвечал, что не назвал бы это птичкой - скорее более крупным зверем.
