- Хватит упираться, глухой ты наш, - Десэ выволок меня на улицу, - Помнишь трактир, где мы познакомились? Пойдем туда, поведаешь мне о чудесном своем исцелении.
Мы сидели в трактире, и Десэ выпытывал - давно ли я слышу. Я ответил, что уже несколько месяцев, и Десэ рассмеялся:
- Значит, я угадал. И готов поспорить - Красавчик давно знает, что ты не глухой.
- Он же сегодня сам... - начал было я.
- Придуривается. Считай, он так шутит. Он притворяется дураком, иначе ему не выжить, а на тебе оттачивает свое мастерство. Вот увидишь, он все знает.
- Но зачем ему мне подыгрывать?
- Такая натура. Смотрит, как мы кривляемся, и притворяется, что верит - и мне, и тебе, и княгине, и старшему братцу. Не врет ему только фон Бюрен, он не умеет врать, оттого что дурак.
Я подумал, что навряд ли бывает в мире канцлер-дурак, а Рене так уж искушен в познании человеческой натуры, а Десэ продолжил:
- В свое время меня пригласили быть чем-то вроде домашнего учителя для молодых Левенвольдов. Их было три брата - есть еще средний брат, Казик. Казимир.
- И каков он?
- Не фонтан. Вареная каша. "Прекрасный юноша" - так они его называют, это из шекспировского сонета. Он сейчас сидит послом где-то в Польше. Да бог с ним, с этим Казиком. Я был в их семье учителем алхимии, лет двадцать тому назад. Наш Рене был тогда совсем щенок, но угадай, кто оказался самым способным из трех братьев? Самым ленивым, но и самым талантливым? Он схватывал на лету все, что я им давал, а два других осилили ученье лишь благодаря своим чугунным задницам.
- Мне показалось, или у Гасси к брату какая-то нездоровая привязанность? - решился я спросить.
- Вполне здоровая - для древних греков, например, - съязвил Десэ, - Только Красавчика не заставишь делать то, чего он не хочет.
- А как же граф фон Бюрен?
- Ну ты вспомнил! - усмехнулся Десэ, - Эти три патентованных императорских аманта уже с десяток лет умирают друг по другу - Гасси по Рене, Рене по Эрику, а Эрику никто не нужен, его интересует только псовая охота.
- Неужели Рене - тоже? - не поверил я. Ни разу я не слышал о том, что Рене был фаворитом монаршей особы.
- А как же? В его списке нынешняя царица и предыдущая, и парочка принцесс впридачу. У нынешней царицы был даже ребенок от Рене, да только не выжил, и от одной из принцесс у него сыночек - тоже, бедняга, помер. Наш Красавчик с кем только не спал. Никто не в силах ему отказать. Это главный его талант, и мерзавец вовсю им пользуется. Собственно, оттого он и Красавчик.
- Так что мешает ему составить конкуренцию псовой охоте?
- Наивный ты, Бартоло, - сочувственно проговорил Десэ, - Наш Рене не приучен брать чужое. Он получил хороший урок еще в нежной юности. В Кунсткамере в банке со спиртом стоит голова кавалера де Монэ, красавчика, вроде нашего Рене. В свое время они были лучшими приятелями. Этот Керуб де Монэ покусился на святое - крутил любовь с царской метрессой. Метресса позже была коронована, а де Монэ - обезглавлен.
- Врешь ты, Десэ. Я был в Кунсткамере, там нет никаких голов. Одни уроды.
- Головы в отдельной комнате, запертой на ключик. Немногие особы имеют тот ключик, но у Рене он есть. Когда Рене ударяет в голову, и хочется плюнуть на все и наделать глупостей - он берет ключик и едет в Кунсткамеру. И смотрит на голову в банке - а кавалер де Монэ по забавной игре природы похож был на Красавчика как две капли воды. Рене смотрит на голову, голова смотрит на Рене - так наш Красавчик воспитывает в себе и смирение, и разумную осмотрительность.
- Мне жаль его, - признался я. Возможно, третья кружка пива была лишней.
- Себя пожалей. К слову - тот де Монэ и есть дядя прекрасной Натальи. Он был Керуб, она - Керубина.
- С такими же синими глазами?
- У головы нет - никаких глаз. Она месяц провисела на колу возле места казни. А тело - валялось рядом.
Я содрогнулся. У нас на родине много было глупостей, но никого пока еще не казнили за любовь.
- Помнишь, ты обещал мне, что выполнишь мою просьбу, - напомнил Десэ, - Так вот, пришло твое время, мнимый глухой.
- Да я и не отказываюсь, - с тяжелым сердцем сказал я.
- Я на днях уезжаю. Совсем уезжаю, под сень Британской короны.
- Ты же француз? Что тебе делать в Британии? Они же враги твоей родины, у вас то и дело война.
- Я не только француз Десэ, я и джентри по фамилии Мортон, - признался Десэ, и я увидел, что он тоже весьма нетрезв, - Я Смерть, всадник на коне бледном, у меня столько же имен, сколько в мире есть наименований у смерти.
Глаза его стали совсем стеклянные. Я с ужасом ждал - что у него будет ко мне за просьба.
- Не бойся, я не попрошу у тебя ничьей головы, - Десэ увидел мой страх и поспешил успокоить, - Это совсем простая услуга, но, зная тебя, я должен заручиться обещанием. У тебя ведь есть стилет для уколов как тот, что ты видел в моем доме?
- У всякого лекаря есть такой.
- Не у всякого, но это неважно. Если наш Красавчик попросит тебя - а он попросит, вот увидишь, - при помощи стилета ты введешь митридат ему или тому, о ком он попросит.
- Да что за митридат?
- Противоядие от тофаны. Тофаны бывают разные, и митридаты для каждой - свои. Рене знает о них все, что знаю я, но вот со стилетом он обращаться совсем не умеет. И крови боится, и руки у него кривоваты будут для уколов. А я не хочу, чтобы лучший мой ученик помер от такой нелепицы. Все же - люблю засранца.
- С чего ты взял, что я откажусь ему помочь? Клятва же! Гиппократа!
- Да хоть Демокрита. Я же вижу - ты злишься на него за бедную Хеду. Но Рене - хищник, и не знает иной морали. Он многое переломал в себе и от многого отказался, но жалеть крепостных - такому никто и никогда его не учил. Ты не заставишь волка есть траву, если только он не болен.
- А как же ты сам, Десэ? Тебе не было ее жаль?
- Я - Смерть, нет во мне жалости, - насмешливо и грустно признался Десэ. Он сидел, запустив длинные пальцы в белокурые спутанные волосы, красивый и страшный, его асимметричное лицо было как шаманская маска. Рот его кривился - то ли от выпитого, то ли в глумливой гримасе, в стеклянных глазах пеленой стояло безумие.
- Что же ты будешь делать в Британии? Найдешь себе там нового Красавчика? - спросил я его, и француз презрительно рассмеялся:
- Довольно с меня и этого, нашего. Нет, хватит. Куплю себе приватирский патент и буду плавать по морям - грабить корабли. Как тебе такая идея?
- А как же Мария?
- Что-нибудь придумаю. Будет ждать меня в порту - в каком-нибудь из притонов, - отмахнулся Десэ. Я понял, что Марии нет места в его дальнейших планах, и пожалел несчастную наивную девушку - что ж, зря она не пошла тогда со мною.
Я не видел больше Десэ после той беседы в трактире, и Мария исчезла вместе с ним - надеюсь, граф не обманул и дал ей вольную. Не стало в моей жизни Десэ - и камень упал с моей души, я словно выдохнул с облегчением.
Мне довелось свести знакомство с некоторыми другими столичными докторами, и общение с коллегами теперь значительно скрашивало мое одиночество. Наниматель мой утратил последний интерес к лаборатории, и я остался в ней безраздельным хозяином. Рене лишь изредка заходил, неслышно проскальзывал за моей спиной и грациозно снимал с полки склянку из серии "для восстановления волос" или "для мужской силы". Он по-прежнему говорил со мною, глядя в лицо и четко артикулируя, и я подумал, что Десэ ошибся, и граф по-прежнему думает, что я глухой. Ему и в голову не пришло бы подыгрывать мне - ведь и меня, и своих слуг, и даже самого Десэ Красавчик считал не совсем людьми.
Я всегда полагал, что ипохондрия заразна, как инфлюэнца или зевота. Зимой мне пришлось лишний раз в этом убедиться. У нашего графа был старый знакомый - вице-канцлер Хайнрих Остерман. Человек это был мудрый, почтенный, и с обязанностями канцлера справлялся, по слухам, куда с большим блеском, нежели фон Бюрен. Он был давним другом легкомысленного, непостоянного Рене и, насколько мог я судить, много лет они общались на равных, дополняя друг друга - одному не хватало рассудительности, а другому - легкости и блеска. Будучи наслышан об уме и талантах господина Остермана, я был весь в предвкушении, когда Красавчик по своей привычке "одолжил" меня ему - не терпелось взглянуть на светоч русской политики.
