Помимо пайка и обмундирования необходимы были еще деньги на прочие нужды, но наличием таковых беженцы не обладали. Первое время беженцы распродавали вещи, привезенные с собой из России, а затем, полуголодая, делали запасы из скудного пайка, которые по мере накопления продавались какому-либо греку — лавочнику или же собранные запасы у нескольких продавались в Константинополе на базаре, а иногда на мосту у пристани. Продавалось, конечно, все за бесценок.

Жизнь на островах была полна мертвящей скуки. Еще до некоторой степени были заняты женщины в своем весьма несложном и примитивном хозяйстве, но и то короткую часть дня. Большую часть дня проводили обыкновенно друг у друга или на улице в бесконечных спорах, сплетнях и т. д. Ни книг, ни газет, ни журналов не было, за исключением изредка привозимых из города «Вечерней Газеты», или старого номера «Крымского Вестника» из Севастополя. Все питалось и жило исключительно сплетнями и слухами. Политического здорового суждения ни у кого не было, ибо в течение последних двух лет весь кругозор мышления был сдавлен, с одной стороны фронтом, а с другой — «Освагом». Далее у самых ярых «монархистов», старых и испытанных, как они себя именовали, все понятия о монархизме, о борьбе, о происходящих событиях и т. д. были весьма примитивны.

Помимо споров и сплетен, в сильной степени процветали пьянство и флирт. Пили и флиртовали все. Не имея денег, продавали свои вещи, паек, даже за несколько дней вперед. Продавали полученное обмундирование и все, что могли. Случайный и неожиданный заработок, достававшийся неимоверным трудом, в тот же день пропивался. Никакие меры комендантов не помогали, Как следствие этого, развилось воровство. Праздный и животный образ однообразной жизни толкал женщин на флирт, сначала со своими русскими, а там и с иностранцами. Мужья и жены перепутались. У женщин появилась временно забытая потребность к нарядам, костюмам и шляпам. Простой флирт постепенно перешел в голый, ничем не прикрывавшийся разврат. Русские рестораны, кафе-кондитерские и прочие увеселительные места начали наполняться русскими женщинами в качестве кельнерш и просто гостей. Стыд, совесть были забыты и променялись на костюмы и бриллианты. Об этом все знали и с этим примирились. Но этот образ жизни не исключал и других положений, когда женщины, вообще не знавшие никакого труда, чтобы добыть 60–80 пиастров, не отказывались ни от какой черной работы.

Жизнь на островах настолько разлагала и развращала своим животным, вынужденным безделием, что впоследствии, когда было прекращено довольствие союзниками беженцев на островах, многие из них появились на улицах прося милостыню, а лишь редкие перешли на американский паек «Ара».

В Галате, в одном из громадных шестиэтажных зданий, распложенных на набережной «Золотого Рога», помещалась международная морская база и в том же здании бюро международной полиции. В этом бюро полиции сосредоточено было все управление оккупированного союзниками Константинополя и его окрестностей. Каждая союзная армия, в районе своего расположения и влияния, имела свою полицию и суд. Исключение составляли американцы, которые не имели ни района, ни армии. Лишь для подбирания на улицах пьяных американских матросов, они по вечерам выпускали свои полицейские патрули, вооруженные дубинками. В каждом таком районе имелось соответствующее полицейское управление, у англичан — «кроккер», французов и итальянцев — «секстьон». Английская полиция и французская жандармерия были настоящей грозой и пугалом не только для местного населения — турок, но и для русских беженцев. Наибольшей жестокостью и осведомленностью отличались англичане и французы. Помимо своей собственной, хорошо поставленной, тайной агентуры, навербованной из состава местного населения и, главным образом, из среды греков, в их распоряжении находилась и русская контрразведка, выехавшая из России после эвакуации Новороссийска со всеми своими аппаратами и материалами.

Вся знать и аристократия, эвакуировавшиеся из России, как знающие в совершенстве два языка: французский и английский, быстро нашли применение своим способностям на службе полиции англичан и жандармерии французов. Оплата труда была более чем прилична. Не редко бывали случаи, когда беженец, подойдя к английскому полицейскому, задавал ему вопрос на одном из иностранных языков и, к своему удивлению, получал ответ на чисто русском языке. Перед ним стоял какой-либо князь, граф, барон и т. д., но состоявший на службе в английской полиции. Бывало, по улице идут два три французских жандарма и среди них русский в офицерской форме или в форме гражданского ведомства, но обязательно с орденами, идут как будто на прогулке, весело и фамильярно болтая по-французски, но в то же время пристально и быстро вглядываясь в лица проходящей публики. Этих русских беженцев ненавидели сильнее нежели союзную полицию. В свою очередь, они мстили беженцам за это, когда кто-либо попадал в их руки. Самыми реальными и лучшими службистами были в полиции русские. Бесконечное количество арестов и смертей, в особенности после эвакуации Врангеля, было дело их рук.

Ненависть к англичанам у беженцев, как и у турок, была чрезвычайно велика, после непосредственного знакомства с их полицией еще более усиливалась. Знакомство же это бывало довольно часто, ибо слишком велико было поле их деятельности. Санитарная часть в городе была сосредоточена в руках англичан и находилась в бюро полиции. Каждый, откуда бы он ни прибыл, обязан был зарегистрироваться в санитарной части и через две недели получить обратно паспорт с отметкой врача. Здесь же, в бюро, выдавали всевозможные справки, пропуска на въезд и т. д. Целый день около входа томились тысячи русских, турок, греков, армян и прочих. В моменты, когда толпа начинала нервничать и волноваться, обычно выходили из здания 4–5 рослых англичан-полицейских и начинали бить резиновыми палками по голове, по лицу мужчин, женщин, всех кто попадал под руку, и до тех пор, пока толпа не рассеивалась в разные стороны.

Ясно, что в столь неожиданные моменты попадало и русским, находившимся в толпе; одному из русских офицеров, стоявшему здесь же в толпе, все же удалось благополучно и без побоев пройти внутрь. Получив свою санитарную визу, он пошел по коридору к выходу. У самых дверей, около выхода, стояли по обеим сторонам прохода человек 10–12 англичан-полицейских и забавлялись тем, что с дикими криками и хохотом пропускали сквозь строй проходивших. Первый хватал проходившего за шиворот, передавал другому, второй— третьему и т. д. и, наконец, последний ударом кулака выбрасывал его из дверей на лестницу.

Офицер шел спокойно по коридору и не предполагал, что с ним проделают ту же историю. В тот момент, когда он поравнялся с одним из первых англичан, его схватили и так же, как и всех, выбросили на лестницу. Весь бледный и трясущийся от гнева и оскорбления, офицер обернулся и хотел что-то сказать, но получил еще удар прикладом винтовки. Стоявший здесь же какой-то турок, перед тем вышедший оттуда таким же способом, подошел к офицеру и быстро по-французски сказал, чтобы он уходил, иначе его арестуют и изобьют. Ни слова не говоря, офицер вышел и уже на улице разрыдался. Немного успокоившись, он рассказал все происшедшее с ним своим подошедшим товарищам и добавил: «3 года безвыходно я пробыл в окопах в Германскую войну, имею Георгия, был в плену у немцев, но со мной так никогда и никто не обращался, как эти мерзавцы…» Другой случай, происшедший на улице с русским же, был более печален по своим последствиям.

Постоянных постов ни англичане, ни французы на улицах не имели. Это была единственная обязанность турецкой полиции. Союзники имели лишь передвижные посты, т. е., они день и ночь ходили по городу в своем районе группами в 2–3 человека. Однажды 3 человека англичан проходили по улице «Банков». На повороте этой улицы, в «Галату», дралась с ожесточением два грека. По обыкновению около дерущихся образовалась толпа, запрудившая собою тротуар и часть улицы. В числе зевак стояли несколько русских с видом знатоков высказывавшие свое суждение о происходящей драке. В самый разгар драки, когда все внимание толпы было сосредоточено на дерущихся греках, группа полицейских англичан поравнялась с толпой и неожиданно на толпу посыпался град ударов резиновыми палками. Били по головам, по лицу, по чем попало, с чисто английским спокойствием и хладнокровием. Один удар пришелся и по спине русского, который, обернувшись, в свою очередь ударил кулаком по физиономии ближе стоявшего англичанина. Затем остановившись и точно узнав нападавшего англичанина, набросился на него с кулаками, со словами: «Ах, ты, сволочь продажная, гороховая твоя душа…»