Спать не хотелось совершенно. Мелькнула мысль заказать чаю и тут же превратилась в шикарную картинку, развернувшуюся перед мысленным взором Ивана. Он на дежурстве, пялится в монитор, отхлебывая из треснувшей чашки крепкий чай, надоевший до полного одурения.
Можно еще выйти и прогуляться по коридору. Совершить увлекательное путешествие от купе проводника до туалета и обратно. Можно, правда, очень оживить экскурсию, купив у проводника бутылочку водки или, скажем, коньяка, но не с руки как-то брату Старшему Исследователю напиваться в одиночку. Да и проводник скорее в окошко выпрыгнет на ходу, чем станет продавать инквизитору не разрешенный в поездах товар.
Да, вообще, Иван классно бы смотрелся в своей новой форме — старую, чиненую заменили в Канцелярии — гуляющим вдоль купе. Пассажиры сидели бы и не высовывались. И в туалет бы не ходили. Из этого следует, что нужно переодеться.
Иван открыл сумку, достал спортивный костюм и переоделся. Глянул на себя в зеркало и отодрал с брюк и куртки бирки. Надел кроссовки.
В коридоре никого не было. Иван подошел к расписанию, глянул — до остановки было всего десять минут. И остановка была приличная, целых двадцать минут. Можно будет прогуляться. Размять ноги, не привлекая к себе повышенного внимания.
Иван успел аккуратно сложить свою форму, убрать «умиротворитель» в сумку, а сумку в рундук под диваном, постоял у окна минуты три, вглядываясь в наплывающие строения, потом появилось здание вокзала, перрон, освещенный ярким ядовитым светом, и поезд остановился.
Городок назывался Апостолово.
Иван спрыгнул на перрон, проводница отвернулась, вроде как вытирая поручни. И пожалуйста, подумал Иван.
И пошел вдоль перрона, ориентируясь на светящиеся витрины киосков. Водки не будет, понятно. Если попросить, то, конечно, найдется. Дорого. Но деньги у Ивана есть, можно не экономить. Как съязвил бы по этому поводу Круль, чего их беречь, свободно можно не успеть потратить. При нынешних-то делах…
Иван приказал себе заткнуться, не забивать мозги чушью, а дышать свежим прохладным воздухом, с привкусом неистребимого запаха железной дороги, и предвкушать грядущие житейские радости.
Ехать ему почти двое суток. Будет время и выпить, и протрезветь, и снова выпить… И затариться нужно с учетом этого. Выпивка и закуска на двое суток.
Людей на перроне почти не было. Не было даже торговок, обычно выносящих к проходящим поездам ведра-банки-пакеты-бутылки с едой-питьем-закуской-выпивкой. Это было немного странно, но Иван напомнил себе, что отдыхает, мозгами в том числе. Прошел здание вокзала и обнаружил, что люди на станции есть. Человек сорок. Все они собрались в толпу, которая, как ни странно, не шумела, не кричала, а тихо гудела. Даже ритмично как-то, словно подчиняясь каким-то сигналам.
Или дирижеру, подумал Иван, подойдя поближе. Ритм задавал коренастый парень. Правда, дирижировал он не палочкой. И даже не руками.
Парень отходил на шаг, потом делал шаг вперед и бил ногой по лежащему на земле телу. «Тело» еще было живым и даже не потеряло сознание, взвизгивало от каждого удара и пыталось подставлять руки, защищая лицо.
Шаг — замах — выдох — удар — стон — шаг — замах — выдох-удар-стон… И толпа, состоящая большей частью из сердобольных обычно бабок, на этот раз выражала, скорее, одобрение, вздыхая одновременно с ударами ноги.
Никто никуда не торопился, все были свои, местные, кроме, разве что, тела, лежащего на земле. Это, как показалось Ивану, был паренек лет семнадцати, одетый в очень городскую курточку, выглядевшую несколько неуместно под вывеской «Апостолово». Перевернутая пятилучевая звезда, выложенная металлическими заклепками на спине черной кожаной куртки, была уже изрядно запачкана. Крови пока на ней не было, но по всему было понятно, что именно пока.
Внешне все выглядело почти патриархально и по-патриархальному честно. Один на один. Старший учит младшего.
Ага, подумал Иван. Учит не писать на стенах в общественном месте. Судя по тому, что на свежевыбеленной стене было выведено всего лишь две буквы, бедняга только начал наносить вред имуществу. Буквы он выбрал неудачно.
«Д» и мягкий знак. Большие, по метру в высоту каждая. Что же мог такое писать обладатель такой замечательной куртки? Правильно: «Дьявол не врет». Дьявол, конечно, не врет, но писать подобные вещи в таких тихих и благостных местах, как провинциальные городки, — не стоило.
Иван был знаком со статистикой. Показатели по самосудам на религиозной почве росли именно за счет таких вот небольших городов, с богобоязненными и искренне верующими обитателями.
Вот сейчас обитатели искренне верили, что не происходит ничего такого, к чему стоило бы привлечь внимание представителя власти. Посему особо не шумели. Еще они верили в то, что ничего страшного не будет, если приезжего засранца поучит кто-то из местных. Не до смерти. Они искренне уверены, что получится вовремя остановиться.
А Иван в такие вещи не верил.
Еще минут пять крепыша и толпу будет развлекать сам процесс, а потом окажется, что результата-то нет, что гаденыш в пыли все так же скулит, удары ноги в корпус ничего не меняют ни в мироздании, ни в мировосприятии всех участников, кто-то из толпы непременно вбросит идею, что по роже было бы нелишним врезать, просьба зрителей будет исполнена, потом повторена на бис, потом кто-то решит, что Васька-то и бить толком не умеет, и предложит свою помощь, а Васька пошлет его подальше, но рвение удвоит, а помощник все равно подключится, и оба заспешат, станут бить наперегонки, все сильнее и сильнее… И все точнее.
— Стоять! — выкрикнул Иван, пробираясь к центру мизансцены. — Ноги убираем, и тогда никто не пострадает…
— Чего? — не понял главный исполнитель, замерев с занесенной для удара ногой, — чистый памятник неизвестному футболисту. — Это ты мне?
— Вам, — подтвердил Иван самым уверенным тоном, насколько получилось.
Он вдруг вспомнил, как прятал пистолет в сумку, а сумку в рундук. И удостоверение тоже. И форма осталась висеть на плечиках возле зеркала. То есть это сейчас не Старший Исследователь и даже не Специальный Агент Ордена Охранителей портит отношения с разогретой праведным делом толпой. Это проезжий придурок нарывается на неприятность и рискует совсем опоздать на свой поезд.
Но не извиняться же, в самом деле.
Бок начал болеть на все четыре сломанных ребра. То есть сломанных было два, но два треснувших раньше, чем мозг Ивана, сумели просчитать свое будущее в ближайшей перспективе.
Крепыш осторожно переступил через лежащего и, прищурившись, посмотрел на Ивана.
— Тебе делать нечего? — поинтересовался памятник футболисту. Крепкому такому футболисту. И неприятному. — Без пилюли на ночь и не спится?
— Не спится ему, Вася, — подтвердил женский голос из толпы.
Таки Вася, чуть не засмеялся Иван, не переставая искать все-таки выход из нелепой ситуации. Можно отморозиться и двинуться назад. Но нет уверенности, что толпа, легко расступавшаяся перед ним по дороге туда, так же легко раздвинется при обратном движении.
Замкомвзвода говорил в таких случаях, что проблема — как шишка в задницу. Входит легко, а выходит с кровавыми клочьями.
И, опять-таки, бить двоих — это куда зрелищнее.
— Они вдвоем, наверное, Вася! — высказал предположение мужичок лет пятидесяти справа от Ивана. — Тот непотребства пишет, а этот на стреме стоит. А потом отмазывает.
— Ага, щас, — кивнул Вася. — Щас я его отмажу. Вот его отмажу, а потом снова художником займемся.
Ребра у Ивана нервничали, наперебой напоминали о том, что ситуация накаляется, и просто требовали принять меры к их, ребер, спасению.
Иван смотрел не в глаза футболисту. Чего там смотреть? Разве что рассматривать внутреннюю стенку затылка через их незамутненную сомнениями прозрачность. Руки — вот на что нужно смотреть.
Крупные, крепкие руки, костяшки пальцев не набиты до мозолей, как у профессионального бойца, но заставляют задуматься. Особенно когда сжимаются в кулаки.
