Однажды нам пришло в голову пошутить над одним из наших коллег, который отличался некоторой склонностью ко всему таинственному. Его звали Кэстон. Устроив как-то состязание в теннис, где Кэстон оказался впереди всех, мы перед самым концом состязания стали в шутку уверять его, что он ошибся в подсчете очков, будто бы сделанных им накануне. Когда же он начал доказывать, что сделал вчера столько-то геймов, мы, заранее условившись, изобразили на своих лицах полное недоумение и решительно отрицали все факты, которые он приводил в доказательство. Он подробно описывал, с чего началась игра предыдущего дня, что мы делали во время перерыва, вспомнил, как один из нас споткнулся и упал, — мы все это отрицали. «Значит, вчерашнего дня не было?» — спросил он. — «Того, что вы рассказываете, не было. Все это вам приснилось», — отвечали мы ему. Наше упорство сбило его с толку, и ему пришлось уступить. И так как эта проделка удалась, мы решили время от времени повторять ее.

Дней через пять после этого у Кэстона вдруг пропадает кольцо. Это была какая-то фамильная драгоценность, переходившая из рода в род к самому младшему из детей. Словом, Кэстон очень дорожил этим перстнем. Мы опять стали упорно уверять его, что никакого кольца у него на руке никто из нас не видел. Он спорил, горячился, но мы настаивали на своем и выразили предположение, что он забыл его в Лондоне. Кэстон снова стал напоминать случаи, когда он рассказывал нам связанные с этим кольцом легенды, — мы отрицали и это. Он смутился, стал задумчив, но, признаться, мы этого тогда не заметили.

Проходит еще несколько дней. Мы всей компанией отправляемся в ближайший порт, где должны были происходить состязания яхтсменов. Случайно в поезде Кэстон встречает своего старшего брата, известного политического деятеля, и знакомит его с нами. Брат, жалуясь на свое нездоровье, при нас упрекает его за слишком продолжительный отпуск и настаивает на том, чтобы Кэстон вернулся в Лондон. Мы начинаем его упрашивать, чтобы он разрешил Кэстону побыть с нами еще некоторое время и он разрешает. Но, когда мы возвратились обратно с состязания, Кэстон вдруг заявляет, что ему неловко перед братом и что он покидает нас. Тогда мы снова повторяем свой опыт: «О каком брате вы говорите?» Кэстон изумленно оглядывает нас и начинает рассказывать про встречу в поезде. Мы пожимаем плечами, делаем вид, что слышим об этом впервые и окончательно приводим Кэстона в бешенство. Я лично начинаю утверждать, что даже и не знал о том, что у него есть брат. Кэстона охватывает нервная дрожь и в азарте он заявляет, что завтра же напишет брату и это, конечно, разрешит ваш нелепый спор.

Мы видели, что дело зашло несколько далеко, переменили тему разговора, рассчитывая, что завтра мы ему честно раскроем нашу проделку. Утром нас, однако, ждал сюрприз: ночью Кэстон неожиданно уехал. Оставленная записка извещала нас, что он получил телеграмму о смерти брата и должен немедленно вернуться в Лондон. Тем дело и кончилось. Через несколько дней уехал и я и, признаться, очень скоро забыл о нашей проделке. Как вдруг месяца через два я получаю из Лондона письмо, повергающее меня в ужас: Кэстон сошел с ума. А автор письма, с искренним отчаянием порядочного человека, пишет мне, что помешательство Кэстона вызвано не чем иным, как нашей проделкой. Я немедленно пишу в Англию и прошу подробных сведений. В ответ я получаю длиннейшее письмо и, действительно, убеждаюсь, что случай с Кэстоном вышел за пределы человеческого понимания.

— Подробности болезни Кэстона, — продолжал наш спутник, — мы узнали от лечившего его врача. Из отдельных фраз, мыслей и замечаний больного ему удалось выяснить ту идею, для которой оказался тесным мозг нашего бедного друга. Единственное, что осталось для врача неясным, — это причина, вызвавшая болезнь, потому что никто из моих друзей не нашел в себе мужества рассказать врачу о той шутке, которую мы проделали. А между тем, вся суть была в том, что Кэстон искренне всему поверил. Вы удивляетесь?

Да, он поверил тому, что мы не видели, как он играл в теннис; поверил тому, что мы не замечали его кольца; поверил также и тому, что мы не заметили его встречи с братом. В то же время, сам он был глубоко убежден, что все это происходило. Отсюда — всего только один шаг к тому, чтобы предположить о существовании мгновений, которые недоступны обыкновенному евклидовскому уму. Кроме видимых и осязательных, переживаемых в течение суток 24-х часов, — решил он, — есть еще время, не поддающееся измерению ни нашим ограниченным умом, ни приборами, нашим же умом придуманными. Эта идея очень скоро окрепла у него до того, что все являвшиеся ему сновидения он стал принимать за правду: «Это не сны, — говорил он себе, — это воспоминания о том, что происходило со мной в часы, не отмеченные на циферблате». И он стал жить в мире тех бесплотных образов и видений, которые приносит с собой ночь и разгоряченная фантазия. Для него перестали существовать ошибки памяти, предположения, догадки. Все, что только приходило ему на ум, становилось для него реальным фактом, который отличался от обычного осязаемого факта лишь тем, что происходил в иные часы. Так перепутались у него всякие представления о правде и вымысле. Более того: вымысел просто перестал для него существовать и стал непререкаемой правдой…

Не знаю, к каким выводам придете вы, но я сделал вывод, что мозг человеческий слаб и становится подвластным тем ничтожным событиям, которые упорны в своем проявлении и которым мы часто не придаем значения. В сущности, мы ничего не знаем.

Когда письмо было расшифровано, Прэг вызвал своего помощника Свэна и вполголоса прочел ему:

«В срочном порядке снимите помещение для конторы не ниже 5-го этажа. Желательно даже в 6-м. Сам дом должен быть угловым, помещение конторы должно выходить на две улицы. Необходимо также, чтобы на крыше в любой момент можно было установить радиостанцию. Осторожно, не возбуждая толков, запаситесь провиантом (консервы, сахар, сельтерская вода), вместительной посудой для питьевой воды и свечами. То, другое и третье должно хватить на 4 дня. Контору зарегистрируйте, как бюро по покупке фильмовых сценариев и манускриптов. Поместите об этом несколько объявлений в газетах и для начала действительно приобретите два-три сценария, а затем от покупки воздерживайтесь под предлогом того, что ожидаете ответа от своего начальства относительно уже посланных вами манускриптов. Старайтесь развернуть обширную, но ни к чему не обязывающую переписку. Сами себе посылайте телеграммы и заказные письма. Когда контора будет устроена, пришлите подробный доклад, после чего получите дальнейшие инструкции».

Свэн мрачно выслушал приказ и недовольным тоном заметил:

— Не люблю потемок. Зачем эта таинственность? Либо нам можно доверять, либо нельзя. А если можно, то для чего эта препошлейшая авантюристическая манера выражаться загадками?

Прэг ответил:

— Вы же знаете наших. Они никому не доверяют.

Свэн сердито отмахнулся рукой.

— Мне обещали, — обронил он неприязненно, — лабораторную работу. Пока что речь идет о каких-то консервах, сельтерской воде и сахаре. К химии это не имеет ни малейшего отношения.

— Не нужно нервничать. Подождем дальнейших инструкций, — сказал Прэг. — И займемся поисками помещения.

Оба замолчали, недовольные друг другом.

Свэн пожал плечами и, выколачивая трубку, говорил:

— Я человек глубоко штатский и совершенно неопытен в этих военных ребусах. Поэтому не могу догадаться, в чем дело. Но вы в таких вещах, должно быть, собаку съели. Как вы думаете, — что это все должно означать?

Прэг бросил небрежный взгляд на письменный стол, затем аккуратно переложил карандаши и линейки и, как бы нехотя, сказал: