- К дьяволу «правильное». Я всё равно остаюсь тут. Можешь сколько угодно говорить, что я тебе надоел, что я раздражаю и прочая, прочая, прочая, но хрен ты меня отсюда выгонишь.

- Ты не понимаешь. Я не…

- Я знаю. Ты страна.

Рискованный ход. Россия мог понять всё неверно и даже не выслушать оправданий.

- Откуда ты…

- Нет, не перебивай! Я знаю. Знал в момент нашего знакомства.

- Это было подстроено? – холодно спросил Брагинский. Всё шло по худшему сценарию из возможных. Ещё чуть-чуть – и эта смесь удивления и обиды, что явственно отражалась на его лице, переросла бы в ненависть.

- В некотором смысле.

- Зачем? Европейцам стало скучно? Решили позабавиться? – голос Ивана сорвался, и Гилберт мысленно обматерил себя последними словами. Он сделал ему очень больно. Опять. Хоть и клялся этого не повторять.

- Нет, это моя выходка. Без злого умысла, – Байльшмидт осторожно подходил к Ване, боясь сделать только хуже. Это походило на приручение дикого зверя – нужно быть осторожным, чтобы не спугнуть и не испортить всё поспешностью.

- Ты мог утонуть, – тихо сказал Ваня. В голосе его не было злости, лишь усталость и беспокойство. Поверил?..

- Так было нужно, иначе ты не обратил бы на меня внимания.

Ладонь Гилберта потянулась к щеке Ивана, и тот покорно прислонился к ней, полуприкрыв глаза.

- Дурень, – кратко констатировал Россия. – Ты так и не ответил: зачем?

- Сложно сказать.

- Гилберт, – ещё настойчивее произнёс Брагинский и получил в качестве ответа на вопрос поцелуй.

- Понятнее объяснять не умею.

- Я зарёкся не привязываться к людям. Я не могу. Не вынесу этого снова.

- Боль от старой раны настолько сильна? – саркастично хмыкнул Гил. В этом весь Брагинский: создавать самому себе совершенно дурацкие проблемы и страдать из-за этого всегда было его отличительной чертой. Вот только, из-за кого он так переживает? Неужто до сих пор из-за Великой? Вот ведь абсурд. Хотя, как знать, это же Ванька.

- Это было несколько лет назад.

Подобный ответ стал для Байльшмидта большой неожиданностью.

- То есть… у тебя был роман с человеком… недавно…

Слова давались с трудом. Умом Гил понимал, что и сам-то не без грешков в прошлом, но Ваня… Это воспринималось очень болезненно.

- Мы встретились, когда у меня был сложный период в жизни. Не как страны, как отдельно взятой личности.

«Когда мы расстались. Ясно, без меня ты не скучал», - формально Брагинский был чист перед ним. Легче от этого не становилось.

- И как вы познакомились? В магазине потянулись за одной и той же банкой зелёного горошка или на улице был гололёд, и он упал прямо в твои объятья?

Но Россия не был бы Россией, если бы всё было настолько банально.

- Он был шлюхой, а я его снял.

Злость куда-то испарилась.

- Звучит как ремейк «Красотки». Ты водил его по барам-ресторанам, приучал к красивой жизни, а что потом? Он сбежал? Или ты застукал его с кем-то ещё?

- Он умер. Ничего нельзя было сделать.

Повисла тяжёлая пауза. Пруссия чувствовал, что должен что-то сказать, но слов почему-то не находилось. Утешать?.. Это нужно было не сейчас, а в прошлом, да и Гил скорее бы удавился, чем сказал что-то хорошее о неведомом сопернике. Расспросить?.. Это могло бы привести к нытью и слезливым историям, которые столкнулись бы лишь с гилбертовскими злостью и раздражением. Не самый лучший вариант.

Вот и выскользнуло ненавистное многим слово-безразличие:

- Ясно.

Иван неопределённо повёл плечом и нахмурился. Ожидал он явно не этого.

- Я ни с кем о нём не говорил после его смерти… Но теперь ты понимаешь, почему… – перебил его внезапный, чрезмерно настойчивый поцелуй, сбежать от которого было сложно. – Гилберт… Ты… Хватит… Это уже ни в какие ворота… я… да что ж это будет-то?!

Пруссия ничуть не расстроился, когда его оттолкнули, и тут же прильнул обратно, мурлыкнув куда-то в шею Брагинского:

- Скажешь, тебя ко мне не тянет?

Ваня рвано вдохнул, подавив стон, когда Байльшмидт чуть сжал зубами нежную кожу шеи, причиняя несильную боль.

- Тянет, но…

Гилберт заглянул ему в глаза и усмехнулся, довольный тем, что увидел.

- Тогда без «но», – вместо поцелуя Гил получил не слабый такой удар в челюсть. Хотя, бил Ванька и не со всей силы, надо отдать ему должное. – Ох ты ж…

Гилберт осторожно прикоснулся к месту удара, анализируя боль. Не перелом. Уже хорошо. А вот Брагинский выглядел так, словно ещё чуть-чуть и последует продолжение. Но в итоге он взял себя в руки и всего лишь злобно процедил сквозь зубы:

- Придурок озабоченный. Я перед ним душу раскрываю, а у него лишь одно на уме!

После чего свалил не только из гостиной, но и вообще из дома.

- Снова здорово, – раздражённо пробормотал Байльшмидт, – ну вот кто меня дёрнул? Покивал бы с умным видом, посочувствовал… он бы совсем расклеился-растрогался, сам бы на мне повис. Это ж Брагинский, с ним всегда так. Нет, взревновал, нахер всё испоганил…

Гилберт, почти смирившийся с тем, что его, скорее всего, утром выпрут за дверь, швырнув следом небольшую сумку с малочисленными вещами, дремал в гостевой комнате. Ворочался он долго, не способный заснуть из-за одолевавших воспоминаний. Не только этого дня. Первая встреча, начало отношений, ссоры, расставания, примирения, войны, союзы… всё это крутилось в голове ярким калейдоскопом, мешая успокоиться. Всё это могло навечно остаться в прошлом. И он сам был в этом виноват.

Да, он не очень хорошо обращался с Брагинским, за всё время почти ни разу не сказал ему о своих чувствах. Но не потому, что не любил или ещё что-то, а потому, что не умел об этом говорить. Ему гораздо проще было устроить скандал из ничего, а затем утянуть Ваньку в объятья, заявить, что он – собственность Великого, и оставить на теле множество меток, в том числе и на видных местах, как подтверждение своих прав на него. И если бы… если бы только Брагинский дал ему ещё один шанс… всё было бы иначе. Нет, на мгновенные кардинальные изменения Гил не был готов, но… он бы попытался. Ради Вани он попытался бы…

- Гилберт. Гил… – должно быть, подсознание подшучивало над ним, в точности воспроизводя голос России. Байльшмидт крепче сжал подушку и попытался думать о чём-то нейтральном. – Гилберт!

Подсознание с голосом Брагинского разошлось настолько, что практически кричало ему. А когда оно ещё и больно ущипнуло его, Гил не выдержал.

- Что?..

Нет, это был не плод воображения. Над ним склонился Иван. Всамделишный. В тусклом свете включённого светильника нормально разглядеть его лицо не удавалось, но, кажется, на Гилберта он больше не злился.

- Ты спишь?

- Брагинский, это один из самых идиотских вопросов. Чем ещё я могу заниматься в три часа ночи?

- Можно с тобой полежать?

- Если я скажу нет, тебя это остановит? И вообще, с чего это вдруг ты сам ко мне заявился? Погоди… Ты пил?..

Россия обнял Гилберта и положил свою голову ему на грудь, прислушиваясь к сердцебиению.

- Поговори со мной. Мне приснился кошмар.

Гилберт вздохнул. Ну и вот как на такого злиться за прерванный сон? Брагинский, он же как ребёнок. Пьяный ребёнок-переросток с нездоровой тягой к обнимашкам.

- Что тебе приснилось? – Байльшмидт приобнял его одной рукой и принялся успокаивающе поглаживать. Подобное происходило неоднократно, но ни разу Ваня не ответил ни на один вопрос о своих кошмарах.

А теперь был откровенен.

- Ты.

- Я настолько страшный? – фыркнул Пруссия.

- Мне приснилось, что я убил тебя, – голос Ивана дрогнул. Он действительно боялся своего сна и того, что мог навредить Гилберту.

- О. Вот как… В реальности ты этого делать не собираешься, я надеюсь?

- Нет. Кажется.

- Допускаешь такую вероятность? – Гил чуть приподнял его лицо за подбородок и ухмыльнулся.

- У тебя всё к этому сводится?

- Извини.

- Нет. Продолжай, – Ваня смущённо отвёл взгляд и, как предположил Гилберт, покраснел – в полумраке комнаты этого было не разглядеть.