«Севернорусские девушки берут землю из-под девяти столбов забора, бросают ее на каменку и приговаривают: „Байничек, девятиугольничек! Скажи, за кем мне быть замужем?“ 〈…〉…отправляются в полночь в баню, завернув подол на голову, обнажают ягодицы, пятясь, входят в баню и приговаривают: „Мужик богатый, ударь по ж… рукой мохнатой!“ Если к телу прикоснется волосатая рука, жених будет богатым, если безволосая и жесткая, он будет бедным и лютым, если мягкая, у него будет мягкий характер» 〈Зеленин, 1991〉.
Во время Святок, при огне, девицы приходят в баню, «снимают пояс, крест, распускают косы и расстегивают все пуговицы, ставят одну в середину, а вокруг нее водят черту и поочередно смотрят в зеркало со словами: „Придите сорок чертей с чертенятами, из-под пеньев, из-под кореньев и из других мест“. Черти должны „показать“ суженого или показаться в его облике. Если при этом покажется, что в зеркале выходит черт по пояс, то надо расчерчиваться (это опасно); если же черт является в полный рост, то девушкам грозит гибель» (костр.). В Сургутском крае на Святки баню топили для нечистого, который приходил париться; затем он либо благодарил ожидавшую у дверей девушку, просил подать ему чистое белье (к замужеству), либо требовал подать гроб (к смерти). Все такие гадания считались опасными: вызываемый нечистый, по поверьям, нередко покидал магический круг, которым его очерчивали, и губил гадающих.
Во многих районах России на протяжении XIX–XX вв. оставался популярным сюжет о явлении в бане про́клятой девушки, на которой женится впоследствии парень, решившийся ночью взять с банной каменки камень или сунуть руку в печную трубу (новг., владимир., вост. – сибир.). «Он, кавалер-парень, в одно прекрасное время на Святках пошел мимо бани и хотел спросить судьбы. Сунул руку в трубу, а его там схватили…» (костр.). «Дядя Костя ходил в баню гадать ночью. Показалось им, что сидит женщина на полке, и она ему заговорила… Платок ему подала: „Возьми меня замуж, я твоя невеста“» (мурм.). Этот сюжет, навеянный распространенным обычаем святочного гадания, соотнесен, возможно, и с некогда бытовавшими обрядами, обычаями (предбрачными, переходными).
Баня с ее коварными, но могущественными обитателями вплоть до последней четверти XX в. остается одним из самых подходящих мест для гаданий, «узнавания судьбы», а в сюжетах быличек – местом для обучения колдовству, искусству игры на музыкальных инструментах, даже для сватовства, и все это с участием банника-черта, «хозяина» бани, вершителя людских судеб.
В этой своей ипостаси банник ближе к наделенным универсальной властью языческим божествам (некоторые исследователи сопоставляют его с древнерусским Велесом – Волосом), к духам – «хозяевам» очага, покровителям семьи.
БАРАНЕ́Ц – фантастическое растение-животное.
По сообщению М. Забылина, русские, жившие в Поволжье, уверяли иностранцев, что баранец растет в низовьях Волги: он «приносит плод, похожий на ягненка; стебель его идет через пупок и возвышается на три пяди; ноги мотаются, рогов нет, передняя часть как у рака, а задняя как совершенное мясо. Он живет, не сходя с места, до тех пор, пока имеет вокруг себя пищу. Показывали меховые шапки и уверяли, что это шапки из меха баранца» 〈Забылин, 1880〉.
«В средние века и даже в XVIII в. хлопчатник (скрывающийся под именем баранца. – М. В.) был неизвестен в Европе, – дополняет Н. М. Верзилин. – В то время имели распространение только сказочные представления о дереве-баране, дающем растительную шерсть. Эти представления основывались на сбивчивых, неточных рассказах путешественников, прибывших из таинственных восточных стран. 〈…〉 В 1681 году была издана книга о путешествии Струйса, в которой имеется такое описание: „На западном берегу Волги есть большая сухая пустыня, называемая степь. В этой степи находится странного рода плод, называемый «баромец» или «баранч» (от слова «баран», что значит по-русски «ягненок»), так как по форме и внешнему виду он очень напоминает овцу и имеет голову, ноги и хвост. Его кожа покрыта пухом очень белым и нежным, как шелк. Он растет на низком стебле, около двух с половиной футов высотою, иногда и выше… Голова его свешивается вниз, так, как будто он пасется и щиплет траву; когда же трава увядает – он гибнет… Верно лишь то, что ничего с такою алчностью не жаждут волки, как это растение“» 〈Верзилин, 1954〉.
БЕ́ЛАЯ (БÁБА, ДЕ́ВКА, ЖЕ́НЩИНА) – явление смерти в образе женщины, девушки; покойница; предвестница несчастья; водяной дух; видение, призрак, угрожающий жизни человека.
«Белая женщина в белом саване является тому из семьи, кто скоро умрет» (воронеж.); «Стоит белый человек – простыня вот так накинута» (новг.).
«Предвестник в белом» (в белых одеждах, белом балахоне, чаще всего очень высокий) – один из самых популярных персонажей поверий в XIX и XX вв.
«С бани в белом показывалось. Нонче о сенокосе, поздно. По камбалкам [за камбалой] пошли, и помро́чило: бела́, высока́ показалась. Я молитву зачитала, и исчезла» (мурм.).
В рассказе начала ХХ в. из Архангельской губернии явление женщины в белом на повети предшествует кончине девушки. «Девка ходила в нынешнем году коровам давать. Вышла на поветь и видит: женщина в белом сидит. Она ей ницего не сказала, потом побижала. Испугалась эта девка, чичас заворотилась, да в избу. Забралась она на пецьку. Дома-то не было никого… Пять дней она хворала и умерла».
В современном повествовании одетая в белое женщина выходит на дорогу и предсказывает будущее: «Слух пустил кто-то… Будто один шофер ехал, вдруг машина резко остановилась, он видит: женщина идет. Одета во все белое. Подошла и просит его купить белого материала с полметра. „А как купишь, сюда же приезжай. Потом рассчитаемся“. Он съездил, купил. 〈…〉 А как проезжать стал то место, машина опять остановилась. Спрашивает его: „Купил?“ Он отдал материал. „Что хочешь теперь проси, все исполню“. Он перетрусил, не знает, что спросить. Потом сказал первое, что пришло в голову: „Война будет?“ Она отвечает: „Войны не будет“» (вост. – сибир.).
Высокая фигура, «накрывшаяся всем белым», является отцу и дочери по дороге на ярмарку: «Стоит женщина… и все голосом читает. Высо-о-кая – высо-о-кая эта баба! Так голосом она и плакала. А потом через два года и папка помер. Вот мама все говорила, что это смерть ему пришла» (новг.).
Образ высокой белой женщины объединяет персонификации смерти и судьбы в облике белой колеблющейся фигуры, схожей с покойником в смертном одеянии. Умерший, по поверьям, может прийти за живыми и «увести», погубить их – он несет с собой смерть, воплощает ее.
Белый цвет в одном из своих основных значений – цвет смерти, небытия, он характеризует обитателей иного мира. Традиционна и персонификация «смерти-судьбы» в облике женщины: она дарует жизнь – и может ее отнять (сходное значение иногда приобретает образ женщины в черном или красном).
В поверьях XIX–XX вв. фигура в белом именуется и не вполне определенно («бела», «высока») и прямо называется смертью и, например, в современных рассказах Новгородской области трактуется как «обернувшийся простыней покойник».
Образ белой женщины предполагает и несколько иные трактовки. В поверьях ряда губерний России он связывается со стихией воды. Белая баба в рассказах вологодских крестьян напоминает русалку: «В каменистых реках она иногда выходит из воды, садится на камень и расчесывает себе волосы». Женщина в белом появляется у проруби: «…мы только подошли – стоит женщина! Вся в белом, как снегурка. Все у нее горит около головы так. У этой проруби конской стоит и грозит пальцем: „Вы знаете, что в двенадцать часов на прорубь ходить нельзя?“ Хоть у соседки ковшик воды попроси, а не ходи» (вост. – сибир.).
Белая женщина – покойник-колдун, «речной дружок» полупомешанной девушки: «…уж мы спать полегли, слышу я, стучится кто-то в окно, встала, глянула, 〈…〉 да так и обмерла со страху: стоит у окна Аксинья, вся как есть мокрая, и уж чего-чего нет у ей в подоле: и раки, и лягушки, и трава какая-то водяная… 〈…〉 Взбудила я помаленьку мужика своего, рассказала ему, в чем дело, – ён палку узял, а я – иконочку, родительское благословение, и пошли мы с ним вон из хаты, поглядеть, что будет. Только мы к углу подходим, женщина, вся в белом, метнулась было к нам, да, верно, благословение-то мое помешало – назад, да и пропала за углом. Только ента пропала, откель ни возьмись Аксинья вывернулась, зубищами ляскает, глянула на нас и говорит: „Графенушка, пусти меня заночевать, дуже я замерзла“. А я говорю: „Зачем ты ко мне пойдешь? Ведь твоя хата вон, рядом“. А она как захохочет, да пустилась бежать вниз, туда, к речке, да причитать: „Марья! Марья!“ Это она энтого-то, дружка-то своего звала… да энтого, речного-то… ну, ведь это ён женщиной-то белой обернулся да за углом ее поджидал…» (костр.).
