Важный вывод из трактовки глобальной истории как ракурса или подхода (аналогичного гендерной или экономической истории) состоит в том, что исследование не обязательно должно охватывать весь земной шар. Это весьма существенная оговорка. Определение «глобальный» может внушить мысль о том, что речь непременно идет о всеохватности; но многие темы гораздо лучше раскрываются в сравнительно малых масштабах. Это также означает и то, что в большинстве случаев глобальная история не стремится заместить устоявшуюся парадигму национальной истории некоей абстрактной сущностью под названием «весь мир». Цель состоит не в том, чтобы написать тотальную историю планеты. Чаще она заключается в рассказе об ограниченных (то есть «неглобальных») пространствах, но с учетом глобальных связей и общих структурных условий. Многие современные исследования, уже ставшие эталонами исторической науки, покрывают не больше двух-трех мест. Глобальная история, следовательно, не является синонимом макроистории. Наиболее интересные вопросы часто возникают на пересечении глобальных процессов с их локальными воплощениями.

При этом, однако, глобальная история – это не только «всего лишь один из подходов»: его нельзя применять безоглядно; для одних периодов, мест и процессов он окажется гораздо эффективнее, чем для других. Любая попытка глобальной контекстуализации должна предваряться оценкой степени применимости метода в данной области. Последствия краха венской биржи в 1873 году несопоставимы с последствиями экономических кризисов 1929 или 2008 года: степень экономической и медийной интеграции в 1870–е годы еще не достигла того уровня, к которому она подойдет в XX веке. В этом отношении глобальная история как подход часто оказывается внутренне связана с представлениями о том, насколько межгосударственные структуры способны влиять на те или иные события и общества. Мы вернемся к этому вопросу о сложном взаимодействии процесса и подхода в последующих главах[22].

Диалектика отношений подхода и процесса – непростой вопрос. С одной стороны, представлять в глобальном ракурсе чайную торговлю имеет больше смысла для 1760–х годов, чем для Средневековья – эпохи, когда глобальные динамические факторы не оказывали такого влияния. С другой стороны, глобальные связи, судя по всему, необыкновенно важны для современных историков в нашем глобализированном настоящем – гораздо важнее, чем для тех, кто работал несколько десятилетий назад. Как ни странно это может показаться, в результате применения глобального подхода XVIII столетие предстает более «глобальным», чем оно было на самом деле. Таким образом, глобальные ракурсы и ход глобальной интеграции связаны неразрывно[23].

С эвристической точки зрения, однако, различать подход и процесс весьма существенно. В конце концов, подход куда «моложе» процесса: глобальная история как научная парадигма – сравнительно новое явление, в то время как процессы, которые она изучает, уходят в далекое прошлое. А если две хронологии не совпадают в точности, то при анализе их целесообразно разделять. Более того, поскольку наша дисциплина все еще находится в процессе становления, то историки, желающие применять глобальный подход, должны всегда помнить о методологии, и в последующих главах мы будем уделять этому вопросу большое внимание. Недостаточно предположить, что «где-то в мире» идет некий процесс, важно задуматься над методологическими проблемами его раскрытия, как и над тем, что следует из нашего выбора.

Интерес к глобальной истории вряд ли уменьшится в ближайшее время, и он уже способствовал многим важным переменам в исторической науке. Свидетельством этого является то, что ведущие исторические журналы, такие как American Historical Review и Past and Present, публикуют все больше статей, относящихся к этой новой исследовательской области. Ее уже нельзя назвать только «нишей» или «субдисциплиной» – она стала мейнстримом, вовлекающим в свою орбиту и научную работу, и университетское преподавание. Специализированные журналы, книжные серии и конференции образовали дискуссионные площадки, на которых ученые могут обмениваться идеями и обсуждать свои работы. И эти площадки существуют не в отрыве от остальной исторической науки, не являются какой-то экзотикой. Если «мировая история» – дисциплина, занимавшая место интересующей нас тенденции несколько десятилетий назад, – была по преимуществу сферой интересов заслуженных и, как правило, пожилых историков, то сегодня даже диссертанты обращаются к проблематике глобальной истории. Новый подход повлиял также и на преподавание – не только в рамках специализированных семинаров, но и при разработке обязательных общих курсов. Любопытно и то, что дискуссии об этом подходе проникли в самые разные области. Историки, занимающиеся окружающей средой и экономикой, столь же заинтересованы в глобальных исторических контекстах, как и специалисты в области социума или культуры. В глобальном ракурсе могут быть представлены любые аспекты исторических знаний.

Учитывая взаимосвязанность современного мира, трудно представить, чтобы данная тенденция повернула вспять. В то же время необходимо преодолеть еще немало трудностей. С институциональной точки зрения создание пространства для нового подхода может оказаться нелегким делом. Даже в Западной Европе и в США никто не гарантирует, что историческая наука, традиционно подчиненная задачам изучения истории отдельных национальных государств, окажется восприимчива к проектам, преследующим глобально-исторические цели. И даже в тех местах, где глобальный подход в целом находит поддержку, ему приходится конкурировать с другими за финансирование и преподавательские ставки. Принять на работу сторонника глобальной истории означает пожертвовать специалистом по средневековой истории или по какой-то другой почтенной области знаний, связанной с национальным прошлым. Глобальная история обходится недешево[24].

Подъем глобальных подходов – несомненно важная перемена, помогающая уйти от предвзятого узкогруппового отношения к действительности. С появлением сомнений в безусловной важности территориальных границ история стала сложнее. Если оглянуться в прошлое, то многие старые работы теперь могут напомнить репортаж о футбольном матче, когда вам показывают игру только одной команды и ничего не сообщают о других составляющих ситуации, таких как зрители, погодные условия и принадлежность команд к определенной лиге. Глобальная история, напротив, дает широкоформатную панораму процессов, долгое время остававшихся недоступными академическому знанию или, по крайней мере, считавшихся для него нерелевантными.

Итак, перед нами в определенном и важном смысле благотворная и даже в чем-то раскрепощающая практика. Но, как гласит старая поговорка, за все приходится платить. Глобально-исторический подход – не панацея от всех бед и не отмычка от всех дверей. Далеко не всякий исследовательский проект требует подобного ракурса: часто для решения задачи ключевую роль играет отнюдь не глобальный контекст. Нельзя утверждать, что все связано со всем. И было бы, разумеется, ошибкой рассматривать глобальную историю как единственно эффективный подход – как в отношении его точки зрения на историю, так и в отношении плотности изучаемых им сопряжений. В любой ситуации, какие бы силы ни были задействованы в игре, нельзя априори исходить из того, что самую важную роль играют транснациональные процессы, не говоря уже о глобальных. Многие явления будут по-прежнему изучаться в конкретных, четко очерченных контекстах. Сходным образом не следует терять из виду тех исторических акторов, которые не были интегрированы в сетевые связи, иначе они легко могут стать жертвами сегодняшней зацикленности на мобильности. При всех этих оговорках нам уже трудно было бы повернуть назад и забыть все те открытия, которые породило обращение к глобальному.