«Сухарик» озадаченно заморгал, и Дробанюк понял, что ему надо все изложить без намеков.

— Если я вдруг сегодня вечером с подругой приду, ты растворишься? — сказал он. И не дожидаясь ответа, хлопнул «сухарика» по плечу — Вот и договорились… Ты пойдешь в библиотеку и почитаешь интересную книгу, верно? Я потом тебя сам найду…

После обеда Дробанюка вызвали к врачу. В кабинете терапевта девчушка-медсестра предложила ему раздеться до пояса, и, недовольно косясь на нее, Дробанюк стащил с себя рубашку, а после некоторой паузы и майку, оголив-свой живот с плотным, бугристым накатом жира и в густых, рыжеватых волосах грудь, безобразно отвисшую у сосков, «Ты у меня как на сносях, — обычно любит шутить по этому поводу Зинаида Куприяновна. — Тебе бюстгальтер впору носить». Это очень сердит Дробанюка, и каждый раз он дает себе зарок засесть за диету. Но решимости ему всегда хватало ненадолго, и если он ограничивал себя в завтрак или обед, то, как правило, с лихвой восполнял все за ужином.

— Анна Петровна! — окликнула из смежной комнаты медсестра врачиху, и когда эта Анна Петровна появилась, голова у Дробанюка вспыхнула изнутри огнем — перед ним в белом халате предстала Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска.

— Ык! — вырвалось у Дробанюка, и он невольно опустился на стул.

— Здравствуйте! — с отчетливой иронией произнесла красотка. — Ну, вот мы и встретились. Иль не признали меня? Впрочем, при такой комплекции склероз вполне возможен… Ну-ка, встаньте…

Дробанюк с трудом оторвался от стула. Стоять ему было нелегко, ноги предательски дрожали. Он пытался втянуть поглубже живот, но взамен еще безобразнее стали выпирать неровности на груди. В довершение откуда-то появился врач-мужчина, муж этой красотки, как понял из реплик Дробанюк…

— Дышите, — скомандовала Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска, — только не сопите, пожалуйста. Теперь повернитесь лицом… — А когда он повернулся, она неодобрительно причмокнула:

— Не о ресторанах вам бы думать, а о диете. Дышите еще.

Дробанюк попытался делать выдохи ртом и вверх, чтобы не сразить красотку перегаром от выпитого в поезде, но та быстро уловила этот богатырский дух.

— Да и спиртное минеральной водичкой не мешало бы заменить…

— Ну, что ты лишаешь человека радостей жизни? — вмешался ее муж. — Может, человек приехал на юг развлечься…

Слова эти обожгли Дробанюка, он понял, что Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска, успела рассказать мужу обо всем…

К себе в комнату Дробанюк попал только вечером, еле держась на ногах, и рухнул в постель не раздеваясь.

Ему приснился кошмарный сон: будто бы Зинаида Куприяновна обо всем дозналась и приговорила его за легкомысленное поведение в санатории к лишению сна. «Разбудить неверного!» — приказала она палачам, и те со свирепостью стали тормошить его. Он отчаянно сопротивлялся, но палачи были неумолимы и заставили его проснуться. Дробанюк с усилием разомкнул веки и увидел перед собой наклонившегося к нему «сухарика».

— Мне можно войти? — робко спросил тот. — Или еще почитать?

— У-у! — словно от зубной боли поморщился Дробанюк. — Откуда ты такой взялся?!

— Как откуда? — опять с чистосердечностью идиота ответил тот. — Я из Лобинска…

Дробанюк тогда чуть не заплакал от злости. Ну, надо ж судьбе так издеваться над человеком! Ведь в довершение не хватало только земляка заиметь под боком! Чтоб распустил дома свой язычок…

Нет, не везет Дробанюку с женским полом! С Кармен тогда на речке ерунда вышла, теперь вот, когда он решил десант на Доброволье высадить, Степанеев наклевывается…

А посадку на самолеты объявляют все чаще. Стало быть, распогодилось. И вдруг раздается: «Желающие улететь на Доброволье могут приобрести билеты в шестой кассе. Вылет самолета через двадцать минут…» Была не была, подскакивает Дробанюк, — смелость города берет. Даешь Кармен! Конечно, лучше бы не попадаться на глаза тому гонористому типу, Степанееву, но коль такая планида, то пусть… Чихнем на летчика с высокой башни, с высоты в несколько сот метров!

Ровно через двадцать минут Дробанюк заходит в диспетчерскую, и молодой летчик с модной копной под фуражкой, увидев его, подается навстречу ему.

— Ну что, будем лететь? — спрашивает он. — Если уж такое дело… Все равно больше никого нет. — И, кивком приглашая за собой, выходит из диспетчерской.

Длинными служебными коридорами они направляются к боковому выходу из здания аэропорта, где в стороне от больших самолетов выстроились в один ряд с десяток Ан-2, своими крыльями-этажерками напоминающие стрекоз. Одна из этих стрекоз, выкатившая вперед, уже вертит пропеллером, настраиваясь на полет, и именно к ней ведет Дробанюка авиатор-модник.

Они забираются в дрожащее от работающего двигателя нутро Ан-2, и модник, убрав за собой лестницу, захлопывает дверцу. Второй пилот, сидящий в кабине, поворачивается к ним, и Дробанюк с ужасом узнает в нем Олега Степанеева.

— Ты-ы? — спрашивает тот не то чтобы удивленно, скорее неприязненно. Серо-стальные его глаза тут же наполняются холодом.

— Ну я, — выдерживает его взгляд Дробанюк.

— Так это у тебя умерла мать?

Не мигая Дробанюк с настороженным ожиданием смотрит на него. Да-а, последний раз скрещивали свои взгляды они лет двадцать назад, когда Олег прикатил на каникулы из своего летного училища и узнал, что Дробанюк, пытаясь подбить клинья к его Оксанке, наговорил ей о нем кучу всяких небылиц.

— Так это у тебя умерла мать? — повторяет ужесточившимся голосом Степанеев.

— А что? — с вызовом произносит Дробанюк.

Модник с недоумением смотрит то на Степанеева, то на Дробанюка, не в силах понять, что происходит.

— Видишь ли, Толя, матушку этого типа я еще сегодня в обед видел, она жива и здорова, — объясняет ему Степанеев. И, повернувшись снова к Дробанюку, качает головой: — Да, жизнь тебя так ничему и не научила. Все пакостишь, все ловчишь?.. — И показывает кивком на дверцу: — Выметайся!

— Как это — выметайся? — возмущенно огрызается Дробанюк.

— А так! Не повезу я тебя в Доброволье, понял? Кыш отсюда к чертовой матери, если уж собственную закопал при жизни, подлец!

— Не имеешь права! — срывается на крик побагровевший Дробанюк. — У меня билет, вот он! — И выставляет, будто индульгенцию, билет. — Я буду жаловаться! Я этого так не оставлю, учти! Ты дорого заплатишь за это!

— Кыш, говорю, отсюда! — сцепив зубы, поднимается тот.

Но Дробанюк, плотно прижавшись спиной к стенке, с такой силой вцепляется руками в сиденье, что белеют пальцы. Одновременно он поднимает ноги, и джинсы врезаются ему в живот.

— Никуда я не пойду отсюда! — выдыхает он, и тут же — хлоп! — от напряжения отлетает металлическая пуговка на поясе и замок разъезжается.

Какое-то время Степанеев смотрит на него с явной насмешливостью.

— Ах, так! Ну, ладно, — с угрозой произносит он. — Погнали, Коля!

И быстро проходит в пилотный отсек.

Ан-2 выруливает на взлетную полосу и, неистово задрожав в предстартовом напряжении, стремительно берет разбег. И лишь когда он отрывается от земли, Дробанюк разжимает руки и подтягивает джинсы, готовые вот-вот сползти совсем. Сердце у Дробанюка гулко бухает, заглушая, кажется, рев двигателя, шея и спина вспотели так, что рубашка пристала к телу. «Ну и плевать! — успокаивает он себя. — Доставит, как миленький! Ишь, сразу поджилки затряслись, когда намекнул, что пожалуюсь…»

Набрав высоту, Ан-2 размеренно движется по курсу. Дробанюк пялится в окошко, наблюдая, как внизу медленно проплывают довольно четко расчерченные квадраты полей с вкраплениями рощ и перелесков, тусклые под серым, неприветливым сегодня небом зеркала прудов и прихотливые извивы речушек, глинистые щупальца яров, раскроенные улицами села и поселки. Время от времени отрываясь от этой картины, Дробанюк настороженно посматривает в сторону пилотного отсека, но там как будто все спокойно. Оба летчика спокойно сидят, изредка поворачивая головы друг к другу — видимо, о чем-то переговариваются. «Крути, крути свою баранку, — злорадно думает в эти минуты Дробанюк, обращаясь к Степанееву. — У тебя, дружок, иного выхода нет.