— Размах у тебя, — качает головой Дробанюк. — Смотри, чтоб не подзалетел!
— А я здесь ни при чем. — Плечи в кровавом бархатном халате с протестующим удивлением у Ярозубова высоко вздымаются. — Домишко будет строить моя тетя — Кира Максимовна Перелетаева. Это, к твоему сведению, весьма почтенная старушка лет восьмидесяти, но — живая, жадная до впечатлений и многообразия действительности. Деньгами, а ей покойный муж оставил весьма приличное наследство в крупных купюрах, — сорит, представь себе, направо и налево, по горизонтали и вертикали. А теперь вот вздумалось старушке домик на живописной окраине соорудить. «Ты — говорит, — Лексей, одно для меня сделай — квитанции достань какие-нибудь, чтоб для предъявления на случай чего…» Шифер, кафель и даже три голубых унитаза у нее лежат еще с времен нэпа, представь себе…
— Для чего ей три унитаза? — спрашивает Дробанюк.
— Один в гараже, второй на первом этаже, третий — повыше. У старушки, оказывается, все продумано, — продолжает издевательски ерничать Ярозубов. — Все теперь упирается в несколько квитанций. «Если ты, внучек, — говорит, — достанешь эти квитанции, я из благодарности дарственную на этот дом тебе составлю». Так что, Котенька, выручай. Бумажка за бумажку. Ты — квитанции, я — больничный.
— Сделаем, конечно, — заверяет тот, хотя не имеет ни малейшего представления о том, у кого можно раздобыть эти самые квитанции.
Ухлюпину сейчас не до них, ему вообще не до жиру, за него нарконтроль взялся, так что у Юрика бледный вид и вряд ли он в своем креслице удержится. Остается надежный Лузик, но тот недавно наконец-то вскочил в кресло начальника управления, и кто знает, как поведет теперь себя. Дробанюк невесело усмехается, вдруг ловя себя на мысли о том, что кто-кто, а уж он подзалетел действительно дальше некуда, ему с кабинетом зама прощаться пора, а он варианты тут прикидывает, у кого разжиться насчет липовых квитанций. Да-а, если б только знал велеречивый Ярозубов, кто перед ним сидит, кого он упрашивает!.. Вот бы сказать ему все как есть? То-то был бы фурор! Это заставляет Дробанюка улыбнуться, и словесные кружева Ярозубова теперь кажутся ему забавными. Мели, Лешенька, рисуйся!.. Ох, как ты рассмеешься, когда все узнаешь…
На прощание они опрокидывают еще по рюмке «Наполеона», и Ярозубов провожает Дробанюка до выхода. «Конспиратор, однако», — думает Дробанюк, невольно соизмеряя довольно скромную обстановку в квартире с красочно обрисованным теремком, где на каждом этаже свой голубой унитаз, а в сауне цветомузыка.
— А насчет розочек-то, Котенька, подумай всерьез, если хочешь иметь в холодильнике «Наполеон», — советует напоследок Ярозубов. — Видел у одного типа: нет слов! Три теплички в огороде, котел для обогрева, агротехника ухода на уровне мировых стандартов… Так что намотай на ус…
Улица встречает Дробанюка все тем же занудным дождем, которому, кажется, не будет конца. Блестит мокрый асфальт, уныло замерли деревья, укрывшись от сеющихся с неба капель растопыренными листьями, словно зонтиками. Обычно оживленные по воскресеньям улицы почти пустынны, а те, кого нужда заставила выйти из дома, спешат поскорее нырнуть в трамвай или троллейбус.
Дробанюк долго стоит, не замечая дождя, на перекрестке, раздумывая, куда пойти, что делать, но мыслей на этот счет в голове решительно никаких, и ничего не остается, как направиться домой. Он ловит такси и вскоре, на ходу сбрасывая с себя верхнюю одежду, плюхается на кровать и, поплотнее укрывшись одеялом, крепко засыпает, как бы компенсируя потерянное ночью. Когда он, проснувшись, протирает глаза, в открытую балконную дверь уже заглядывает солнышко. Правда, оно пока не очень яркое, потому что небо все еще почти всплошную затянуто тяжелыми, набрякшими влагой тучами, но кое-где лучи пробиваются через их разрывы. После сна немного легче и на душе. Но проблема — куда деть себя? — опять начинает все настойчивее завладевать сознанием. «В кино пойти, что ли?» — размышляет Дробанюк. Полтора часа он убьет, а если повезет и фильм будет двухсерийный — то и все три. А потом? Снова одиночество, снова тоска, снова наедине со своими не очень солнечными мыслями? Была бы, допустим, Кармен в городе — был бы совсем другой табак. Но, увы, Кармен почти за две сотни километров, в Доброволье. Как выскочила туда замуж полгода тому, так и торчит там. Правда, уже успела разойтись, но в приданое от очередного муженька заимела двухкомнатную квартиру — видимо, выперла его из нее, а теперь пытается поменять на Лобинск. Звонила как-то по этому поводу. «Ты еще помнишь свою Кармен, Дробанюк?» Ла-ла-ла, ла-ла-ла… Помоги поменять. Есть, мол, подходящий вариант, да просят сверх квадратов две тысячи за разницу между современным Лобинском и райцентром со зримыми следами прошлого Добровольем. Нет ли требуемой суммы, чтобы стереть эту разницу? «Ну, ты же знаешь мою кобру, — безысходно вздохнул он. — Разве в доме что-нибудь удержится, если брильянты в жуткой моде?» Но пообещал содействие с помощью состоятельных знакомых. Правда, так ни разу и не написал ей, потому что пальцем не пошевелил насчет денег. Да и вряд ли кто дал бы две тысячи. Но черкнуть пару слов Кармен надо было бы, конечно. Что стоило расшаркаться перед ней этаким заботливым джентльменом? Мол, так и так, мое итальянское солнышко, присевшее передохнуть где-то за горизонтом в патриархальном Доброволье, твой Дробанюк расшибся в лепешку, по крохам его впору собирать, но все состоятельные знакомые оказались жмоты и вообще отродье. Но он, мол, все равно не теряет надежды… И порядок был бы, и тянулась бы ниточка между ним и жгучей брюнеткой. И будь Кармен сегодня в Лобинске — проблемы отвлечься не существовало бы…
И вдруг Дробанюка пронизывает смелая мысль, заставляющая его живо подняться с кровати и замереть с запущенной в волосы на затылке пятерней. А что, если податься в Доброволье? Взять да и махнуть прямо сейчас? Нагрянуть к Кармен без предупреждения — женщины любят подобные экстравагантные выходки в их честь? Конечно, плохо, что не изволил в свое время ответить на ее финансовый порыв, но как-нибудь можно будет выкрутиться. Или, как любит выражаться один спортивный комментатор: другого такого случая может и не быть. Что еще надо — дражайшая Ида Яновна далеко и не скоро вернется, на работу вроде идти и не обязательно — больничный лист обеспечен как минимум на месяц…
Увлеченный этой необычной идеей, Дробанюк лихорадочно мечется по квартире, укладывая в портфель бритву, зубную пасту, рубашку… Затем достает из шифоньера новенькие джинсы и, пыхтя, натягивает их. Жена, конечно, была права — они маловаты, налезают туго.
Дробанюк раздобыл их с большим трудом. Причем, достал сразу двое — себе и Иде Яновне. На жену они оказались настолько малы, что бесполезно было мерять их. Ему же не сходились в поясе, и лишь до предела вобрав живот, Дробанюк кое-как умудрился застегнуть их. Но вот присесть в этих джинсах оказалось невозможно. «Тебе надо на размер больше, а мне на два», — сделала вывод жена. И потребовала срочно поменять их, пока не поздно.
Дробанюк тут же мотнулся на базу, где брал их. На Иду Яновну нужные джинсы нашлись, а вот ему не повезло. И тогда, прикинув, что вряд ли ему еще удастся достать такие шикарные фирмовые джинсы с замками и металлической нашлепкой на заднем кармане, он решил оставить их.
«Они ж лопнут, как только ты сядешь!» — скептически хмыкнула жена. «А зачем в них садиться?»— возразил Дробанюк. «Стоя, значит, модничать будешь? — посуровела Ида Яновна. — Интересно, перед кем?» «Здрасьте! — огрызнулся он. — Я же у тебя об этом не спрашиваю!» «Что ты сравниваешь?! — возмутилась жена. — Я ведь женщина! Мне положено!» И пошло-поехало. Два дня они не разговаривали, но все равно он не отступил…
И лишь перед тем, как выбежать из квартиры — так его властно охватило нетерпение, — он спохватился, что не подумал о том, как и чем доберется в Доброволье. Почти две сотни километров ведь не шутка, поезда в этот тихий райцентр не ходят, потому что туда пока не проложены рельсы. Стало быть, надо добираться автобусом или самолетом. Но авиация — штука ненадежная, все у нее зависит от погоды. Вот и сегодня наверняка она на приколе, ждет, когда рассеются тучи.
