*

– Чего колоть? – хмуро спросил мастер, приготовив иглу. Я нехотя снял майку. Сердце неприятно давило, подскакивая комком к горлу. С того памятного боя на триумфальном здании татуировки, что бы активизировать знаки мне были не нужны. Жившие под кожей рук призрачные драконы прекрасно помогали концентрироваться, у меня стали получаться знаки доступные только мастерам и то после принятия эликсиров соответствующей силы. Но я решил никому не рассказывать о новых свойствах организма – незачем. – Я на пахуньчика иду... – Понятно, – мастер был тоже лаконичен, наверно сердился, что я заставил его так долго ждать. Ну, ничего не поделаешь у меня должна быть легальная работа со всеми вытекающими неудобствами, в виде корпоративных пьянок с проститутками. Игла больно царапал спину, но против обыкновения, мне не приходилось напрягать всю волю, что бы, не закричать. – Защита от “магии” пахуньчиков, срок тридцать минут, знак смены личины. – Это все? – Все, – отрезал мастер. – У тебя и так меч длительного ношения. Надев майку, я не прощаясь, вышел из салона. У меня всегда не складывались отношения со склонными к вампиризму татуировщиками-оружейниками. Вот и сейчас мастер тату еле удерживался, что бы, не слизнуть кровь с иглы. И правильно сделал, я бы сразу почувствовал перерождение и убил его на месте или он меня. Машина породному пиликнула сигнализацией, впустив меня, и я поехал в сторону Киевского вокзала.

*

Только радикально настроенная молодежь, ратующая за Россию для русских и чистоту улиц, напившись для храбрости дешевой водки, раньше осмеливалась нападать на одиноких бомжей. Откуда в бритых башках, одурманенных травкой и алкоголем, могла поместиться крамольная мысль, что грязное, вонючее, бездомное существо, может оказать даже незначительное сопротивление? Поначалу бритым все сходило с рук, несколько бомжей были забиты насмерть мужественными бугаями, ведь как здорово отрабатывать полученные в зале знания, ни на ком-нибудь способным оказать сопротивление, а на безответном, уже первоначально забитом существе, и главное, это шанс не просто избить, а за великую идею. О, круто, брат славянин! Давай еще по одной, за великую Россию! И пускай за наши ниточки дергают те, кого мы так на словах ненавидим, зато есть водка, травка и бабы, будем брат! И ходили накаченные, но не мышцами, а пивными животами, поборники справедливости бить убогих, пока не встретился им Пахуньчик. От обычных бомжей и так пахнет невыносимо, любой из нас становился заложником своего носа, когда очередному бездомному удавалось проникнуть в вагон метро или сосиску автобуса. Пространство мгновенно расчищалось, давая изгою, давно привыкшему, внешне, но только на первый взгляд, не обращать внимание, на такую реакцию людей. Бомжи вынуждены жить на улице, в постоянном гонении, звериным чутьем угадывают настоящую опасность для жизни и всегда готовы дать деру или попытаться спасти свою жизнь. Ужасный запах и отвращение, лучшая, хотя и далеко не единственная защита бомжей. Никто не выкинет, не ударит, боясь замараться или подхватить экзотический вариант чесотки. Поэтому отвратный запах, первая надежда на относительный покой бездомного. Пахуньчики, маскирующиеся под бродяг веками шлифовали искусство пассивной защиты. Они достигли высот недосягаемых для обычных бомжей и даже скунсов. Аромат, исходящий от них, мог перешибить какую-нибудь парфюмерную фабрику средней руки. Находясь под защитой жуткого запаха, они не боялись ни милицию, поскольку ни один служитель правопорядка в здравом уме не вздумает приблизиться к источнику запредельной вони, рискуя потерять съеденное за день и следом сознание, ни бандитов, что взять с куска помойки? Они не боялись никого и не только из-за запаха. В тот беспамятный вечер, поскольку пахуньчики имеют короткую память, а больше никого, кто мог бы, припомнить события того вечера и ночи просто не осталось, молодые защитники России, решили навестить расплодившихся, недалеко от Киевского вокзала, загрязняющих Москву бомжей. Пятеро крепких парней на некрепких от богатырского количества выпитого алкоголя ногах, вооружившись звездочками, цепями и здоровой ненавистью к более слабым, пошли добывать славу. Самое забавное, что молодые люди, поддерживающие друг друга патриотическими лозунгами, были уверены, что идут мочить не просто бомжей, нет – бритоголовые видели перед собой евреев, кавказцев, негров, гомиков, которые назло добрым людям, маскировались и прятались под бомжацкие обноски. Наворовали у славян и жрут в три горла, суки. Еще не известно, как повернулось бы дело, если бы члены великолепной пятерки, как они себя называли, знали друг о друге некоторые факты. Ведь один из боевых товарищей, хоть и был славянином, любил в тихоря пощупать задницы покрепче, чем женские и волосатее, другой был чистокровным иудеем, третий хоть и носил русскую фамилию, но если бы ему был шанс заглянуть в историю своей семьи, понял бы откуда растут его кривые ноги, еще с татаро-монгольского ига, оставшиеся двое имели такой дикий примесь кровей всех народов и цветов кож, что могли рассчитывать только на интернациональную строфу в графе национальность: россиянин. Но, несмотря на это пятеро славян, шли восстанавливать попранную историческую не справедливость. Затерявшийся среди бомжей Пахуньчик, был уравновешенным существом склонным к философскому отношению к жизни. “Для своих”, Пахуньчик вонял сносно, а спрятаться от мирской суеты всегда лучше в коллективе если не подобных тебе, то хотя бы похожих. Тем не менее бомжи чувствовали в нем чужака, хотя не сторонились и даже пытались в их нехитрой манере подружиться, налить дешевой води, угостить жаренной кошкой, ведь с приходом незаметно прибившегося к бомжам, нового товарища их стали меньше гонять и замечать, жизнь стала спокойнее. А Пахуньчик не отказывался, от оказанных ему коллективом знаков внимания, наливали пил, предлагали – ел, только вот спать не соглашался с еще молодой, всего шестьдесят четыре года и очень козырной, по меркам бездомных, бывшей проститутки по имени Две Сопли. Прозвище бабка получила, за постоянно текучий нос, что делало ее наиболее пикантной и популярной среди некоторых уличных личностей, любителей экзотического интима. Две Сопли, как-то даже хвасталась, что к ней приходил один депутат, из новых. Бомжи, конечно, сомневались и высмеивали старую проститутку, но она в минуту слабости, показала зарвавшимся злопыхателям, заветную, зеленую бумажку с цифрой сто посередке, чем вызвала настоящее побоище, которое смог прекратить, только Пахуньчик. Выступив в своей обычной манере, дав всем нюхнуть реального “поруху”. Бомжи разбежались, а миротворец спокойно поднял истерзанного “Франклина” и отдал престарелой гетере. Две Сопли с достоинством приняла деньги и с тех пор считала пахуньчика, получившего с того события прозвище “Закон”, своим мужчиной, что не мешало оказывать ей знаки внимания другим уличным мачо и сильно обижаться, на что Закон отказывался исполнять свой мужицкий долг. Пахуньчик, впрочем, не был ханжой. Просто его физиология отличная от человеческой, полностью исключала саму возможность сексуальных контактов с представителями других разумных рас, разве только с Гошими, да и то, по большой любви либо по корысти... Две Сопли, как обычно, выполняла свой субботний ритуал: она очень любила читать прессу, для чего каждый выходной день, ходила и клянчила у прохожих свежую газету, как правило, стремясь отвязаться от ужасного существа, люди выкидывали скомканные листы, зажимая нос, они быстро удалялись, бурча непечатные слова. Жуя, застывшие на манер чурчхелы сопли, тезка своего лакомства, мечтательно закатывала глаза, видя на обложке очередной газеты, улыбающиеся только для нее одной фото памятного ей депутата. Из куртуазных мечтаний проститутку вывел радостный крик, нашедшего первым проклятых черномазых, лысого бугая с цепью наперевес. Не успела Две Сопли подать крик о помощи, как железные звенья опустились на ее голову, старуха, закинула залитую незаметной на фоне грязи кровью, голову и рухнула в стопку газет. Пахуньчик первым среагировал на появление нежданных гостей, еще до того, как первый подонок увидел старуху и выпустил в сторону проблем свою вонь. К его удивлению, пятеро защитников России, не только не бросились на утек, а даже не остановились, запах совсем на них не действовал. Пахуньчик не знал, что паленая водка производства подвал-таджик-подвал и сопутствующая ей травка, дают эффект, полностью выключающей обоняние. От удивления предводитель бомжей застыл и поплатился тем, что потерял Две Сопли. Когда цепь опустилась на беззащитную старуху, Пахуньчик молча стоял, открыв рот, не веря в происходящее, но когда подонок, а за ним толпа его друзей, с лицами искаженными ненавистью кинулись бить других бездомных, Пахуньчик не сдержался. – Я есть Закон, – раздалось как будто откуда-то свыше, голос, заставивший бритоголовых на секунду замешкаться. Мгновение стало незримо растягиваться, застывшие в нелепых позах нападающие, размылись в воздухе. Проявляясь и исчезая, как будто кто-то выдергивал их из привычного пространства, а возвращал уже измененных. Вот исчез любитель крепких задниц, появившись без правой руки, раздробивший голову проститутке, за ним стали мигать остальные, вываливаясь в привычный мир, уже инвалидами. А над пораженными бомжами стоял Пахуньчик, повелительно воздев указательный палец вверх, с каждым мерцанием, когда истекающие кровью бандиты вываливались из неведомых глубин, существо прозванное Законом, тоже проявлялась, сквозь грязные лохмотья, сквозь изуродованное струпьями лицо, глядело нечто невообразимо прекрасное, страшно прекрасное. Только в миг явления существа, можно было полностью осознать, вкусить понятие – страшная красота. И запах, запах вони и нечистот пропал, растворился в уничтожающей свежести. Никто из бездомных, не мог бы даже представить, что свежеть может быть настолько беспощадна, выворачивать на изнанку не хуже боевых газов, от которых хочется сорвать противогаз и расцарапать себе пальцами горло. Свежеть и красота Закона, бывшего вонючего предводителя бомжей убивала. Огромная исполинская трехрогая тень заслоняла небо, возвышаясь над умирающими бритоголовыми и пытающимися вдохнуть воздуха, пораженными бомжами. Беспощадные глаза затягивали в водоворот обожания и похоти. Любители поглумиться над убогими умирали в магическом мерцании, теряя конечности и члены, становясь кровавыми тушами, с торчащими обломками костей, но до последнего вздоха, бритоголовые не обращая внимания на увечья, испытывали не проходящий оргазм и обожание к прекрасному существу, пьющему их жизнь. Наконец все кончилось, из воздуха в последний раз проявились, пять истлевших скелетов, что бы рассыпаться прахом. Несчастные бездомные, катались по земле, тщетно стараясь наполнить легкие кислородом, но им не удавалось, свежесть выдавливала из них жизнь. Пахуньчик последний раз, показавшись в своей истинной ипостаси, опустил руку. Свежесть исчезла, вернув привычную защитную вонь, тень растворилась, в маленьком грязном мужчине, изуродованным жизнью...