*

Маленькая чехославатская машина весело летела, флиртуя с километрами дурацкой московской дороги. Оставленные открытыми, от большой любви ближнему, канализационные люки, перевернутые стоковые решетки, родные ухабы, выбивающие дух при приземлении не мешали полусотни лошадкам развивать скорость в 2,5 раза превышающую, скучные 60 км/ч. У всех людей есть способ самовыражения, который очень часто оказывается и способом снять стресс. Так некоторые, приняв боевые пол литра, лезут в драку, мысленно видя себя победителем Тайсона. Кто-то обожает бильярд, видя в нем чуть ли ни модель жизни. Возможно, найдутся люди, для которых помощь дрожащей у метро старушки десяти рублями снимет напряжение и даст ощущение благородства. Продолжать можно до бесконечности, сколько людей столько и способов. Я не люблю водить, меня бесит необходимость часами стоять в пробках, раздражают надменные куклы на машинах стоимостью в квартиру, душит ярость на угрюмых мордоворотов или сопливых подростков, игнорировавших такие с их точки зрения ненужные вещи, как включение указателя поворота. Если возникнет чрезвычайная необходимость научить священника ругаться матом или немого вылечить от безмолвия, посадите его за руль автомобиля в Москве и наслаждайтесь универсальной возможность русского языка емко и поэтично описать сексуальные пристрастия и родословную водителей, дороги, автомобилей и самого города, не забыв при этом власть страны. И я, никогда не ругающийся матом в мирской жизни, исключение составляет слово “сука” по мелодраматическим причинам, находясь в автомобиле, в одиночестве позволял себе такие геометрические фигуры, что мог бы посрамить не одну тюремную камеру. Но не это служило своеобразным выбросом накопившейся неуверенности, усталости и боли. Я, обожаю водить на бешеной скорости, играя машиной, как шахматной фигурой, чувствуя за каждым движением руля биение своего сердца, которое вопреки всем законам медицины и биологии, начинало замедлять свой ритм, стуча четко и ровно. Эта бесшабашная езда была только вступлением в психоз, в который я добровольно погружался. Включив громкость магнитолы на максимум, так что рев динамиков, пробивался сквозь продуманную звукоизоляцию автомобиля, а тело ощутимо содрогалась от вербального воздействия я, вторив музыке на пределе возможности человеческих связок, коверкая себе горло, ревел: – Я не узнаю себя назавтра, – Голос чужой в зеркалах не тонет, – В ожидании чуда, в никуда ниоткуда, – Для кого Иисус, для кого Иуда... Любой, ставший свидетелем самовыражения существа, в которое я превращался, решил бы, что человек не просто болен, а смертельно опасен. В гримасе, в которую трансформировалось лицо, оставалось мало человеческого, распахнутый зев рта исторгал не речь, но рык раннего зверя, не могущего ни издохнуть, ни принять вечную боль. Наверно я был болен, как любой человек в нашей стране, чувствующий, что происходит. Великая страна была растащена шакалами на удельные владения, в которых похотливые князьки насиловали остатки понятий честь, родина, патриотизм. Всех интересуют только бабло, учителей, врачей, политиков, даже церковь не смогла полностью закрыться от нашествия всепоглощающей жажды жрать все в приделах видимости. Мой друг журналист Эдик Лютнев, проводящий журналистские расследования часто “радовал” ведьмака очередной благородной выходкой залезть в карман социально незащищенного населения. – Представляешь, – возбужденно рассказывал, затягиваясь сигаретой на моей кухне Лютнев, – новая гениальная афера, какой-то шишки. Если беременная женщина встает на учет в консультацию до двадцатой недели, то государство выплачивает потенциальной маме сумасшедшие деньги, аж целых пятьсот рублей, на покупку всяких мелочей для малыша: памперсов, игрушек, сосок и т.д. Но это сокровище не выдается просто так, – Лютнев воздел указательный палец в воздух, – сначала надо оформить социальную карту москвича, которая сама по себе является хитом мошенничества начала века. Проходит три недели, и малоимущая допустим мама, хочет эти деньги снять. Тут ее поджидает веселый прикол. Государство считает, что ему видней, как надо потратить деньги, еще бы из своей же кровной мошны достали! Женщине предлагаются специальные магазины, в которых можно потратить виртуальные деньги. – В банковской сфере это называют прокачкой... – В самую суть, – подтвердил журналист. – Это еще не все, есть второй прикол. – Оказывается нельзя приобрести понравившуюся соску или игрушку, нет сестры женщины, не все так просто. Есть строгий перечень из просроченных, вредных товаров, который нужно быстренько впарить. Конечно, до кучи, на каждый товар есть санитарно эпидемиологическое заключение и сертификат соответствия. Хавай быдло и радуйся неслыханной щедрости. Магазин избавляется от ненужного товара, пользуется налоговыми льготами, помогая беременным, а умный дядька в думе реставрирует собственный замок в Англии. Вот такие дела творятся в монголо-славянском королевстве. Мой приходящий друг, бывший священник, разочаровавшийся в вере, дал очень точное определение тем процессам, которые охватили людей – нравственная педерастия. Всеми силами я стараюсь не думать о том, что твориться вокруг, концентрируясь на выполнении своей работы, но иногда, что бы ни сорваться, еду и ору, во всю глотку. А на встречу падала к ногам Московская ночь. Вот, махнул ручной зеброй, привидением выросший из-под земли, мелкий хищник, служитель культа полосатых палочек. Я дал по тормозам, проскочив фосфорицируещего, как моча в деревенском туалете ночью ДПСника метров на пятьдесят. Непорядок, я не стал дожидаться пока обрадованный, налоговый инспектор ночных дорог рысью подбежит к машине, врубил задний ход и резко затормозил, чуть не сбив радостного сотрудника ДПС. – Ты что творишь, твою мать! – заорал во всю луженую глотку, почуявший наживу паук. – Ты маму мою не трогай, кровосос, – веско сказал я. – И форма у вас товарищ инспектор дерьмо. Я бы такому Кутюрье не доверил коровам на вымя варежки вязать. Инспектор задохнулся от приступа праведного возмущения, сразу даже не нашлось слов, что бы заполнить весь вселенский вакуум, сдавивший многотонной ношей грудь доблестного сотрудника специального отряда дорожного патрулирования старшего лейтенанта Шлюхто. Многоэтажная конструкция должна была быть немедленно сконструирована, что бы снять груз с тела милиционера и рухнуть на этого наглого, не по машине ничтожного человечишку, когда две зеленые бумажки с грамотным американским рисунком, каким-то магическим образом оказались в руке лейтенанта. – Вы хоть не пьяный? – для отстраски спросил инспектор, повернувшись спиной к правильному автолюбителю. – Не пьяный, – подтвердил лучшие надежды я и добавил, – даже йод в аптечке есть. – Засранец, – не глядя, сказал сотрудник ДПС и, скорчив скептическую мину, пошел к своему пролетарскому рабочему Форду. Въехав в пределы садового кольца, я благоразумно решил сбавить скорость. Доехав до моста, не ушел в туннель, немного поднявшись вверх свернул на “малую Брестскую”. Проехав еще немного, повернул в переулок и остановился возле салона татуировок. Ни одно окно не горело. Но мастер ждал меня и даже проявлял нетерпение, мобильный телефон надрывался воем пропущенных звонков. Трубку поднимать я не стал. Заглушив мотор, посмотрел привычно на запястье, циферблат показывал три часа ночи.

*

Мастер татуировок был лучшей рекламой для своей высокохудожественной профессии. Изображения, которые покрывали его тело, носили ярко выраженный, воинственный характер. На каждом свободном и не очень, участке его тела существовали, как живые, различные орудия членовредительства, а проще говоря, убийства. Даже щеки, и абсолютно лысая макушка, были отданы под средства уничтожения себе подобных. Тату салон располагавшейся в самом центре Москвы, не был известен широкому бомонду, реклама об его услугах не пестрела на модном глянце, новоявленные звезды не сверкали обнаженным копчиком, заряженным милитаристической татушкой. Сюда приходили избранные, люди критерием отбора которых становился не пухлый кошелек, а особое, мистическое состояние души и умение держать язык за зубами. Стоимость одной татуировки в этом салоне не исчислялся денежными знаками, ценой была Услуга, именно так с большой буквы. Характер услуг носил динамический характер и сводился к одному: максимально быстрому и беспрекословному выполнению. Никогда от завсегдатаев салона не требовалось невозможного. Хозяева салона твердо следовали принципу “не загоняй человека в угол, требуй в оплату только возможное”. И все же, очень редко случались отказы. Если точнее, то дважды за 15 летнюю историю салона. Первый случай произошел при правлении меченного. Заемщик татуировки отказался подписать амнистию десяткам тысяч заключенным, ради того, что бы освободить всего одного единственного крайне нужного человека. Итог известен всей стране, меченный потерял власть и часть денег, хотя жизнь сохранил. Второй же случай произошел в 1998 г., тогда один известный журналист, отказался отправить с почты письмо, в котором содержалась информация о расхищении благотворительных фондов, созданных государством для оказания помощи Чечни. Журналисту ничего не угрожало, общественный резонанс на тот момент мог принести одной из политических партий победу в войне за депутатские кресла и власть. А нужный человек занял бы президентское кресло. Но случай не поддается прогнозу, вмешивается в повседневную жизнь, создавая немыслимые конструкции. Конечно, умный человек всегда с пользой может воспользоваться любой шуткой судьбы, но тогда был не тот случай. Карты спутались, козырь оказался битым. Журналиста убил неизвестный в собственном подъезде. Следователь выдвинул версию о связи убийства с профессиональной деятельностью жертвы, преступник найден не был. В этом деле был любопытный факт, не получивший широкой огласки. Поскольку тело жертвы было “покалечено” выстрелом, а на прощание с телом собирался приехать весь цвет российской журналистики, в морге пришлось сделать необходимый грим: что бы скрыть следы пули и люди могли попрощаться. Санитар морга Николай Петрович должен был обмыть тело убиенного, конечно такая повседневная работа, не может быть проделана с энтузиазмом и с надлежащим рвением. Тем не менее, Николай обнаружил на левой груди покойного журналиста татуировку в виде гусиного пера. Рисунок был настолько живой, что санитар даже поскреб его пальцем. Неопределенного хмыкнув, Николай Петрович, отошел от стола, что бы взять фотоаппарат. Была у санитара одна страсть: любил фотографировать жмуриков. Дело это помимо эстетического удовольствия приносила порой неплохой побочный доход: фото скупали всякие любители “остренького” и некоторые бульварные издания, а уж если попадалась знаменитость, то можно было неплохо погреть проспиртованные ручки. Николай Петрович вернулся к секционному столу и на минуту превратился в соляной столб: татуировка исчезала на глазах, выцветая, пока не стала одного цвета с телом и полностью растворилась. Проморгавшись, санитар все же отщелкал “материал” и в задумчивости присел на предусмотренную бытом кушетку. От происшедшего веяло тайной. Николай Петрович в отличие от коллег по цеху не употреблял, страдая печенью. На нервы не жаловался, хотя какие к черту нервы в морге, когда ежегодно, каждый из сотрудников, проходя плановую проверку у психиатра, приносил доктору зеленую бумажку с изображением Франклина. Тем не менее, душевное состояние санитара было вполне себе стабильным. – Попробуем рассуждать логически, – думал вслух Николай Петрович, привычку выговаривать свои мысли мертвецам он приобрел давно, когда его бросила жена, найдя помимо мелких денег снимки трупов во внутреннем кармане пиджака. – Могла татушка мне привидеться? Нет, я ясно помню изображение пера, и даже самолично поскреб его пальцем. Из этого, кстати, следует, что рисунок именно татуировка, а не картинка, которую можно стереть слюной. Николай Петрович на всякий случай сделал еще несколько снимков покойного журналиста и потянулся к телефону. Уже как пол года санитара зажопили. Вечером, когда Николай Петрович возвращался с дежурства к нему подошел невзрачный молодой человек в толстых очках и предъявил красные корочки, потом, не церемонясь прямо на улице, обыскал санитара и достал несколько снимков. В течение следующих пяти минут, перепуганному сотруднику морга было наглядно рассказано, что может грозить за такое художество. Перспектива попасть в милицию Петровича не очень напугала, а вот возможность потерять работу и стабильный доход, а так же накликать на себя гнев родственников усопших, многие из которых могли запросто устроить Николаю проводы на тот свет, подействовала, как клизма Эсмарха на гетеросексуала. Санитар затрясся и согласился выполнять любые поручения достойных работников правоохранительных органов. – Здравствуйте, можно Андрея к телефону, – заискивающе произнес Петрович. – Я слушаю, – голос в трубке был недовольный, словно его обладателя оторвали от очень важного дела, обеда например. – Это Николай Петрович, помните? – Чего тебе? Санитар, сбиваясь и спеша загладить свою несуществующую вину, поведал Андрею историю с татушкой журналиста. Несколько секунд в трубке напряженно молчали. – Ты кому-нибудь еще информацию сливал? – как-то странно спросил Андрей, словно пытался удержать в себе рвущийся наружу пук. – Нет, что вы! – поспешно запротестовал Петрович. – Я сразу вам... – Слушай сюда, – перебил его мент. – Через час жду в парке у метро Щукинская. С собой захватишь фотографии. Ты ведь сделал снимки? – Да, они у меня в фотоаппарате. – Хорошо, захватишь с собой. Ты молодец, правильно сделал, что позвонил мне, – похвалил Андрей. – Так может... – замялся Николай Петрович. – Получишь премию, – разыгрывая недовольство буркнул Андрей и бросил трубку. Николай Петрович премию получил. Его нашли в парке, три дня он просидел на скамейке мертвым, пока его не попытался обобрать патруль милиции. Медэксперт поставил диагноз – острая сердечная недостаточность. Информация о странной татуировке пошла дальше, через одного человечка к другому и осела в недрах финансово-промышленной группы одного карманного банка. Там сделали надлежащие выводы и провели оперативные мероприятия. Но выйти на салон, где делают экзотические рисунки, не смогли. Однако ничего этого Мастер татуировок не знал. Он скупо посмотрел на часы, и очередной раз набрал номер нелюбимого с некоторых пор ведьмака Геральта. Сволочной ведьмак трубку не брал.