Голоса. Голоса, которые доносились в его камеру, заменившую для него весь мир, где ему давали жидкость прохладного спокойствия, отчего порой его разум наполняло мягкое и послушное блаженство в сопровождении шепотом повторяемых слов: Империо, Империо… Два голоса вернулись. Третий тоже скоро появится.

Он чувствовал… слабость.

Он слабый, слабый, такой слабый… Нет, не слабый, он не может быть слабым, не должен быть… но…

Слабый, такой слабый.

В животе заурчало. Весь его мир, состоящий из четырех стен, кровати и одеял, пошатнулся и закружился, то темнея, то обретая яркость. Лица то появлялись, то исчезали, голоса что-то нашептывали; женщина со странным взглядом, темноволосый мужчина со своими сияющими склянками, наполненными жидкостями, и еще тот, высокий, который всегда стоял отдельно и только смотрел. Они приходили и уходили, глядели на него, бормотали; темноволосый мужчина с искривленными губами, а потом снова женщина, и ее глаза горели огнем и жгли, как кислота.

Это не имело смысла. Ничто больше не имело смысла.

Он смутно осознавал, что когда-то все понимал, что когда-то был сильным, и что слабость была неправильной, неправильной, неправильной, но он не помнил ничего, кроме этого неясного ощущения утраты, потери, которую никогда не удастся восполнить. Когда-то с ним был кто-то еще – кто-то, кто знал, как быть сильным.

А теперь остался только он. Одинокий и слабый.

Увядающий.

Хаос. Полная бессмыслица; он не мог думать, и никто не хотел думать за него. Он ждал и ждал, что вернется тот потерянный голос и снова сделает его сильным, но никто не пришел. Воспоминания того, что было до голоса, - вот и все, что он имел сейчас: вот небритый мужчина с сияющими золотом глазами напивается, а затем свисает на веревке, вот лица в мантиях, они улыбаются, но отпрядывают с ужасом в глазах, его дядя, который оставил его с теми, кто боялся, оставил ждать, пока придет голос… Но теперь голоса снова нет, и он ослаб, ослаб, ослаб…

Где мяч? Мяч имел смысл. Вперед-назад, вперед-назад, никаких мыслей, никакой слабости, никакой нужды в голосе, просто вперед-назад, вперед-назад, тихий разум, такой тихий. Но теперь весь его мир качался вперед-назад, тени поднимались и, казалось, что-то шептали: «Вот тишина, вот покой, тебе не нужен голос, если ты с нами».

«Но я не должен быть слабым. Тени слабы, тени слабы…

Тени тихие.

Я хочу тишины».

Разве быть слабым – так плохо? Что он получил от жизни, будучи сильным, кроме чувства утраты?

Темноволосый мужчина снова смотрел на него. Его взгляд причинял боль.

Но не так, как взгляд женщины. Он боялся глаз женщины.

Он хотел побыть в одиночестве. Он хотел оказаться в тени.

Он хотел быть слабым, потому что в слабости таилась умиротворенность.

Желудок жгло огнем. Сердце колотилось о ребра.

А затем остановилось.

Тени поднялись выше, выше и поглотили его.

И Авель Исаак позволил им это.

************

- Что?

Он знал. Подспудно он знал: эта боль в шраме, недомогание, странное отсутствующее состояние, умиротворение – отчасти он понимал, что жизнь того, что осталось от его кузена, от оборотня, который преследовал его всю жизнь, наконец подошла к концу. Где-то глубоко внутри он знал, что Каин умер.

Однако на сознательном уровне это все равно стало для него потрясением.

Не то чтобы он расстроился, но и радостью назвать его чувства было нельзя. Он просто…

Не чувствовал ничего. Он словно омертвел, даже близко не представляя себе, что должен ощущать.

Пальцы Тонкс мягко коснулись его запястья.

- Каин мертв, - повторила она тихо, отвечая на сорвавшийся с его губ вопрос. – Он умер после полудня. И не волнуйся, я уже сообщила Ордену. По официальной версии, его прикончила какая-то желудочная инфекция. Неофициально же… - Она поморщилась. – Скажем так: Фелиция сомневается, что он мог подхватить инфекцию в стерильных условиях уровня шесть. Она не знает наверняка, что произошло на самом деле, но не верит, что его смерть стала результатом естественной причины.

Римус попытался сосредоточиться на ее словах.

- Это не имеет смысла, - проговорил он. – Зачем им убивать единственного подопытного кролика?

Тонкс сильнее сжала его руку.

- Может быть, он что-то знал. А может, необходимость в нем отпала. Теперь у них есть дементор, Римус – они смогут создать себе столько подопытных кроликов, сколько захотят.

- Но какой в этом смысл? – спросил Римус, уже качая головой. – Даже если он что-то и знал, его показания будут… были бы бесполезными. Он был сумасшедшим. Если он умер не своей смертью, то это просто бессмысленно. Хотя…

Он умолк. Лицо Ребекки Голдштейн встало перед его мысленным взором.

«Думаю, это еще недолго останется проблемой…»

Римус осознал яснее, чем когда-либо прежде: у нее был мотив.

Она знала. Она знала еще до того, как пришло письмо…

Он резко посмотрел на Тонкс.

- Когда это произошло? Когда заболел Каин?

Тонкс удивленно моргнула, но ответила без запинки:

- Фелиция сказала, что, судя по воцарившемуся хаосу, Каин почувствовал себя плохо утром. По ее словам, Ребекка даже отложила семейный визит, но, когда он вроде как пошел на поправку, все же ушла. Однако после этого ему стало значительно хуже, и вскоре он умер. С ним тогда были только Кролл и Аливард.

Римус едва не рассмеялся.

- И я стал ее алиби, - заметил он. – Каин умер, а она была за много миль от института, болтая со мной на лугу.

Тонкс озадаченно нахмурилась.

- Римус, ты о чем?

Он посмотрел на нее горящими глазами и ответил:

- О Ребекке Голдштейн. Моей кузине Ребекке. Кузине Каина Ребекке.

- Твоей что? – воскликнула Тонкс, резко вскидывая голову с торчащими во все стороны зелеными волосами. – Римус, ты что, напился? Потому что симпатичные розовые гиппогрифы тебе не друзья.

Стараясь сбросить охватившее его оцепенение, он посмотрел ей в глаза. Это было очень серьезно, ему нужно сконцентрироваться. Он может позже решить, что же должен чувствовать.

- Это правда, - ответил он спокойно, хотя его слова звенели, как сталь. – Семейные дела Ребекки оказались моими семейными делами. Она дочь брата моего отца. Моя кузина. И кузина Каина тоже.

Темные глаза Тонкс потрясенно распахнулись.

- Черт побери, - с чувством выдохнула она. – Черт, черт, черт. Ох, Римус. А я-то думала, что мне с родней не повезло.

Римус криво усмехнулся.

- У нас есть что-то общее: у нас обоих имеются члены семьи, которые с радостью сплясали бы на наших могилах.

- Малфои слишком горды, чтобы плясать. Они, скорее, просто пройдутся с важным видом. Но Беллатриса, вероятно, станцует танго, - с широкой улыбкой заметила Тонкс, но потом снова посерьезнела. – Полагаю, очевидно, что ты не знал про Ребекку. Но стало ли это неожиданностью для нее?

- Нет, - состроив гримасу, ответил Римус. – Она знала с самого начала. Вот почему она не дала мне ни малейшего шанса. Каин убил ее мать и брата, и она никак не может простить меня за то, что я остался в живых, а они – нет.

Тонкс уставилась на него.

- Погоди, погоди. Каин убил ее мать? – Римус кивнул, и ее глаза потемнели. – А сейчас внезапно Каин умирает в ее заведении при таинственных обстоятельствах?

- Я думаю, она знала. – Была ли она пожирателем смерти или нет, но в этом Римус не сомневался. – Я думаю, она знала, что Каин умрет, еще до того, как получила письмо. Она практически сама мне об этом сказала.

- Меня это не удивляет, - заметила Тонкс и нахмурилась. – Нет ничего невозможного в том, чтобы убить кого-то на расстоянии, особенно, если речь идет о кишечной инфекции. Медленно действующий яд, полагаю, справился бы с задачей, и она знала бы, что будет далеко от места преступления, когда это произойдет, потому что у нее был намечен обед с тобой. Но Каин как бывший бешеный оборотень был довольно крепким малым. Предположим, она заставила его выпить яд утром, а затем обнаружила, что ему становится лучше. Она снова дает ему яд, на это раз более сильнодействующий, и оставляет умирать в ее отсутствие.