В дверь постучали. Бача задула свечу и бросилась открывать. Герасим Василич протиснулся в комнату бочком, глядел исподлобья, по-звериному - смущался того, что Бача оказалась дамой.
- На кого ворожишь? - кивнул он на коптящую еще зеленую свечку.
- На судьбу, - отвечала Бача.
- Чай, жених у тебя в Вене? - Герасим Василич старался рассматривать собеседницу незаметно, и Бача догадалась - он пытается понять, какая из нее выйдет дама, если переодеть в женское. И разочарован - кавалер-то блестящий, а дама будет так себе.
- Муж у меня там, - призналась Бача, - сидит в подвале у одного самодура. Обыграл его в карты, а тот его и запер. Так ведь и до морковкина заговенья можно просидеть - а мне муж дома нужен.
- У вас, выходит, вся семья играет? - предположил Герасим Василич.
- Выходит, что да. Не знаешь ты, здесь, в Варшаве - у Липманов еще можно в "двадцать и один" перекинуться?
- И в фараон можно, и в макао, - припомнил тайный принц, - вечером зайду, провожу тебя, если хочешь. А что за чудик-то в Вене мужа твоего пленил?
- Фридрих фон дер Плау, - со вздохом созналась Бача. Она не удивилась бы, если бы принц ее отказался наотрез связываться с Фрици, но тот только крякнул:
- Фу ты ну ты, сам Барон Ебанько...
- Это русские его так зовут? - удивилась Бача.
- Это я его так зову, - усмехнулся Герасим Василич, - с тех пор как он люлей мне в одном доме навешал, и ничего ему за это не было. Добре, красавчик, то есть - красавица. Помогу я тебе, заодно и с приятелем старым посчитаемся, и планчик у меня уже в голове вырисовывается... А рассчитываться будешь - половина от того, что ты выиграешь, ты ведь будешь играть, и здесь, и в Вене, и с Фрици - я как облупленную тебя вижу. Денег нет у тебя, а играешь ты лихо. И ведь без шулерских этих штук - аж завидно. Так договорились?
- Хорошо, - кивнула Бача, - зайди ко мне вечером, пойдем вместе к Липманам.
- Не, красавица, жди меня в гостиной. Не тот я человек, чтоб к замужним дамам по вечерам в номера стучаться, - отчего-то смутился Герасим Василич. Возможно, именно отношения с противоположным полом были его единственным уязвимым местом, - Ты спустись в гостиную и жди меня там. Часа через два. А я уж буду - как штык.
Герасим Василич поклонился, тряхнув редеющими кудрями, и скрылся за дверью.
Бача спустилась в гостиную чуть раньше, чем условились они с Герасимом Василичем - ведь в номере была скука смертная. А в гостиной кипела светская жизнь - томный Диглер наигрывал на расстроенных клавикордах мотив своей варварской песни, а из кресел наблюдал за ним всего один благодарный слушатель. Слушателю этому было, наверное, лет сто, но одет он был в щегольский черный наряд, издали казавшийся хрустящим, как гофрированная бумага. Черный парик из настоящих волос красиво обрамлял его густо набеленное лицо, на котором выделялись темные, глубокие глаза с опущенными внешними уголками - в трогательных кракелюрах морщин. Бача обрадовалась черному старичку - это тоже был знак, что папа Огун ее услышал. Ведь черный - это его цвет, темного лоа.
- Присаживайтесь, юноша, - вкрадчиво пригласил старичок, указывая Баче на кресло возле себя, - наш музыкальный вечер только начинается.
- Буду рад присоединиться к вашему обществу, - Бача склонила голову и представилась, - Базиль Оскура, к вашим услугам.
- Рейнхард Шкленарж, - представился и старичок, лукаво улыбнулся - брови его взлетели, глаза сощурились, и он кивнул на самозабвенно бренчащего на клавикордах Диглера, - а это Кристиан Нордхофен, он, увы, весь поглощен музицированием, но рад будет видеть вас, как только музы его отпустят.
Бача задумалась - то ли Диглер назвался им не своим настоящим именем, то ли черному старичку не повезло, и для него изобретен был Нордхофен. Она опустилась в кресло, и сосед - похожий хрупкостью и изяществом на черно-белую фарфоровую статуэтку - гостеприимно раскрыл перед нею свою табакерку. Странная это была табакерка - черная, как и ее хозяин, а табак в ней был белый и будто бы мерцающий, как кристаллы соли. Бача повела носом - ни табак ничем не пах, ни его хозяин - хотя столетним дедам сам бог велел вонять стариковиной.
- Да, табак без запаха, - словно прочитав Бачины мысли, подтвердил ее черный собеседник, - Это нарочно так придумано, друг мой. У меня голова болит от любых запахов - вот и пришлось сделать так, чтобы табак ничем не пах. Возьмите ложечку, чтобы не выпачкать пальцы, - и он протянул Баче изящнейшую платиновую ложечку, - зачерпните, не бойтесь. Правда ведь, так удобнее?
Бача прежде нюхала табак раз или два в жизни, но тут любопытство взяло свое - и диковинная ложечка, и необычный цвет... Бача зачерпнула несколько белых кристалликов - этот табак и на ощупь казался твердым и словно колючим - и по очереди поднесла к ноздрям. И тут же - как следует чихнула. Бача не успела достать свой платок - и слава богу, потому что он был из самых дешевых и к тому же не очень чистый - как пожилой господин уже протянул ей свой собственный платок, белый-белый и такой же хрустяще-кружевной, как его хозяин. Бача прижала платок к носу - но тут же отчего-то неудержимые слезы хлынули у нее из глаз. Словно слезы за все ее несчастья решили отлиться вот именно сейчас.
- Не плачьте, девочка, - раздался возле самого ее уха тихий голос, и Бача подумала - не примерещился ли он ей, - Ничто в мире не стоит ваших слез. Не плачьте, девочка, оно того не стоит.
- А как же? - только и смогла спросить Бача. Как он понял, что она не мужчина? Но, наверное, в сто лет такие вещи видны, как на ладони? И что же делать - в самом деле - дальше?
- Не бойтесь, я не выдам ваш секрет, - в мягком голосе слышалось сочувствие, - Но и на вопросы ваши не в силах ответить. Я не знаю - как вам быть. К кому-то со старостью приходит мудрость, а ко мне моя старость явилась в одиночестве. Я оставлю вас ненадолго - выдохните, сотрите слезы и живите дальше. Платок можете не возвращать.
Черный господин поднялся из кресел и отошел к клавикордам. Бача различала сквозь слезы - как он и Диглеру предложил свой странный табак. С ложечкой. И Диглер щедро угостился. Бача ожидала, что он тоже разрыдается, но Диглер самозабвенно заиграл. Черный старичок стоял, грациозно облокотясь на инструмент, и доброжелательно слушал.
- Universelle große Liebе... - проговорил он мечтательно, - эту песню сочинил мой старинный приятель, мир его праху. Вернее, перевел одну грустную русскую балладу - казненного поэта Столетова. Отчего вы не поете, господин Нордхофен? У вас должен быть дивный голос.
- Мой дивный голос сел от вашего табака, - проворчал Диглер.
- Ничего, эта баллада исполняется именно низким, хриплым голосом. У меня голос был всегда высоковат для нее, а у вас сейчас - в самый раз.
- Как прикажете, мой господин, - загадочно согласился Диглер. Черный старичок вернулся в свои кресла.
- Вы уже повеселели? - ласково спросил он Бачу, усаживаясь рядом.
- Да, вполне, и могу вернуть вам платок.
- Оставьте себе, - "со своими слезами и соплями" - так и послышалось Баче в его брезгливо-снисходительной интонации.
Der Himmel ist von leerer Farbe.
Exodus aus einem blinden Sommer und nach einer zufälligen Jagd...
- начал хрипло и надрывно Диглер свою балладу.
- Пока он так заливается - может, расскажете, что вас гложет? - вкрадчиво спросил у Бачи ее черный сосед, - Не обещаю мудрых советов, но все-таки две головы лучше, чем одна. Достаточно взглянуть на баронские гербы - для иллюстрации этой поговорки.
- Меня гложет предстоящее свидание с Amoklaufer Фрици, - созналась Бача, сама удивляясь собственной откровенности. Или этот белый табак вызывал не только слезы, но и откровенные признания?
- Вы так зовете барона фон дер Плау? - уточнил старичок.
Все люди вокруг знали барона фон дер Плау - это ли не повод для гордости?
- Ага, - кивнула Бача.
- Я знаком был с этим милейшим господином, - проговорил черный человек отстраненным, сомнамбулическим голосом, - Лет тридцать тому назад. Или тридцать пять? Мы играли с ним в Петербурге...Фрици никогда не умел играть - а так любил...Помнится, в Петербурге он проиграл свое имение младшему фон Левенвольде. Хороша была парочка - два бездарнейших игрока, но Фрици оказался даже хуже графа. Продул ему в экарте все, что имел за душой - и написал об этом подробную расписку. Я помню эту расписку - она как живая стоит у меня перед глазами. Не смотрите на меня так - я нотариус, я заверял ее для них обоих. На счастье слабоумного Фрици, дурака Левенвольде через пару дней арестовали и отправили в ссылку в Сибирь - так что стребовать долг он никак не мог. А потом бедняга и вовсе в своей ссылке помер.
