- Вы знали его? - Диглер прекратил пение и резко повернулся к беседующим на своем рояльном табурете.

- Фрици? - поднял черный господин свои высокие, словно тушью подведенные, брови, - Или покойника-графа?

- Графа, - хрипло проговорил Диглер, волнуясь.

- А, так вы тот самый Нордхофен! - осенило его собеседника, - Да, я неплохо знал вашего бедного дядюшку. Они ведь с вашим почтеннейшим отцом - были в ссоре. И не примирились даже на краю могилы. Я слышал, что в ссылке своей ваш дядя до самой своей смерти все смотрел на дорогу. Зимою - в окно, а летом сидел на лавочке перед домом и все смотрел на эту несчастную дорогу, и бог знает, чего ждал. Так и просидел, дурачок, шестнадцать лет и, наверное, сошел с ума. А братец так и не сделал ничего, чтобы ему помочь, - черный человек произнес все это безучастным размеренным голосом, но Баче почудились в этом безжизненном голосе металлические нотки.

- Вы не знаете правды, - возразил ему Диглер, - мой отец писал русской царице. Просил помиловать его бедного брата. Письма вернулись к нему назад, и ни одно из них даже не было распечатано.

- Правда? - подведенные брови опять изумленно взлетели, - Это правда, мой Кристиан?

- Вовсе и не ваш, - проворчал смущенный несколько Диглер, - но это правда. Мой отец, Фридрих Казимир фон Левенвольде, просил за своего младшего брата, и унижался перед русской царицей, и все напрасно.

- О, Казик! - чуть слышно прошептал черный господин, и трещинки явственно обозначились на его фарфоровом гриме. Он выдохнул и произнес, обращаясь к Диглеру:

- Спасибо вам, юноша. Я и не ждал, что услышу от вас - такую новость. Вы заставили меня плакать.

Но он при этом не плакал. Глаза его, бархатные, без блеска, остались совершенно сухими.

- Вот вы где! - к Баче спешил Герасим Василич, принарядившийся для посещения игорного дома. Баче безумно интересно было, чем закончится беседа Диглера и загадочного обладателя белого табака, но дела не позволяли ей остаться.

- Господа, к сожалению, я вынужден вас покинуть, - Бача раскланялась с господами в гостиной и последовала за своим принцем - за приключениями и газартами.

5.Расписка

Чтобы выиграть в фараон или в экарте - не нужно особенного ума, одно только везение, но "двадцать и один" - игра, где происходит настоящий поединок интеллектов. Здесь необходимы и тонкий расчет, и долгосрочное планирование, и смекалка, и дар предвидения - в рамках математической статистики. Бача ощущала себя за карточным столом - совсем как в старые добрые времена, только вместо Джиро за ней присматривал теперь Герасим Василич. Так же отечески опекал молодого игрока и заворачивал на подлете лихих девчонок, разлакомившихся на жгучую испанскую красоту. Потому как нечего кавалера отвлекать - от его работы. Герасим Василич издали любовался игрою молодого Оскура - самому ему никогда не удавалось так быстро запомнить стос и держать его в голове. Когда игра закончилась, и Бача с ее принцем разделили пополам многочисленные "плюсы", Герасим Василич спросил:

- Как мы с тобою, красавица, до Вены едем - опять на Диглере или собственным ходом?

- Боюсь, собственным, - вздохнула Бача, - я спрошу его, конечно, если застану. Но боюсь, мы ему наскучили. Да и мало радости путешествовать в компании убийцы...

- И то верно, - согласился Герасим Василич.

- Ты приходи утром в гостиницу, - Бача с надеждой посмотрела на своего принца, - Карета будет. Деньги есть у нас теперь, так что приходи. Ты ведь не бросишь меня?

- Ни за что, - патетически отвечал Герасим Василич, - Очень уж охота насовать господину Плау редисов в шляпу.

Бача хихикнула - она впервые слышала подобное выражение.

В "Черной стреле" Бачу подстерегала нечаянная радость. Слуги и горничные уже отправились спать, и старичок с табакеркой давно пропал из гостиной, а белокурый миллионщик Диглер все наигрывал что-то на клавикордах в свете одинокой свечи. Видно, с его деньгами и характерцем - хозяева гостиницы предпочли с эксцентричным постояльцем не связываться, оставили его в покое - пусть бренчит сколько влезет. Диглер почти без фальши воспроизводил сейчас "Сарабанду" Генделя, переложенную для клавишных. Бача невольно заслушалась - музыка была как механическая шарманка, шкатулка с крутящейся на ней балериной, мышеловка. Безжизненная повторяющаяся мелодия, зацикленная сама на себе, как уроборос.

- Доброй ночи, герр Диглер, - проговорила Бача, проходя за спиною музыканта, - Или же герр Нордхофен?

- Для вас все еще Диглер, - господин музыкант развернулся стремительно на вертящемся табурете - аж хвост взлетел, - мне нравится быть Диглером, а Нордхофеном - вовсе нет. Да и Нордхофен я только до Вены, там мое имя изменится на третье...

- В любом случае, спокойной ночи, - Бача поклонилась ему, взмахнув шляпой, - И прощайте. Поутру я возьму наемную карету и более не обременю вашу милость своим обществом.

- Отчего же? - явно огорчился Диглер, - Я вам наскучил?

- Наоборот, не желаю быть в тягость.

Бача не думала, что Диглер умеет быть столь стремительным. Он вихрем сорвался со своего винтового табурета - тот аж раскрутился от ускорения ввысь. Секунда - и Бача очутилась в ловушке, прижатая спиною к деревянной стенной панели, а темпераментный Диглер возвышался над нею, опираясь одной рукой на стену за Бачиной спиной. Теперь, когда он оказался напротив, стало понятно, что он ненамного, но выше, но и это не помешало бы Баче при необходимости наподдать ему коленом между ног. Правда, Бача собиралась сейчас ходить - с другой карты.

- Не оставляйте меня, - страстно прошептал Диглер в самое Бачино ухо, и трепетные ноздри его раздувались, как у горячего жеребца, словно запах кожи, и темных кудрей, и пудры, и отзвук давних духов его визави приводили беднягу в экстаз, - Не бросайте меня - в эту бездну, в мой вечный ад одиночества. Мне ведь не так много надо - лишь видеть вас напротив себя в карете, и все. Я знаю, что на большее преступно надеяться, но хотя бы это одно...Не бросайте же меня - хотя бы до Вены.

- Вы сами не пожелаете со мною ехать, - лукаво улыбнулась Бача.

- Вы больны? Женаты? Да бог с ним со всем, - Диглер совсем зарылся носом в черные кудри прекрасного испанца, и проговаривал эти слова - в мерцающую шею, в трепещущее от его дыхания нежное кружево галстука, и Бача видела лишь его склоненный затылок и бархатный черный бант в лунных волосах, - Я ведь никогда не решусь...Вы же поняли - какой итог у всех моих амурных приключений. Нет, мне довольно будет просто видеть вас рядом, смотреть на прекрасное ваше лицо - в карете, напротив. О, друг мой драгоценный! Слово дворянина - а Нордхофен дворянин - что я не откажусь от вашего общества, что бы вы мне сейчас не сказали.

Бача с нежным усилием отстранила от себя уже трепещущего от страсти Диглера.

- Напрасно вы так. Лучше возьмите назад свое слово, пока не поздно. Ведь пожалеете...

- Не-а, - углом рта усмехнулся Диглер и вдруг поцеловал ее - осторожно, очень нежно, одними губами, без языка. Но и это было слишком. "Ну что ж, так тебе и надо", - подумала Бача, отодвинула от него свое лицо и сказала весело:

- Диглер, я дама.

Дурак был бы Диглер, если бы поверил на слово. И он протянул руку, и проверил, и с отвращением отшатнулся - словно перед ним был сам сатана. Бача испугалась, что он вот-вот ее ударит, и приготовилась дать сдачи. Но Диглер лишь отстранился, убрал руку с панели за Бачиной спиной, и вернулся на свой вертящийся табурет - после тигриного его прыжка ставший выше. Опустил глаза, и пальцы его побежали по клавишам, воспроизводя по-новой - все тот же механический уроборос.

- Вот видите, - сказала Бача с укоризненным состраданием, - Спокойной ночи.