- Беги, ты главное - беги, сердце подскажет тебе, куда... - опять сама себе проговорила Бача.
- И это тоже.
Вернулся Михель, вернул драгоценное ружье - положил с почтением на стол - поклонился, как на шарнирах, и беззвучно ушел. Диглер склонился над драгоценным творением великого мастера, погладил кончиками пальцев вороненый ствол, словно ласкал - мужчину:
- Не верьте, не бойтесь, не просите, Базилис. Делай что хочешь - и будь что будет. Это был бы девиз Диглера, если бы тот был дворянином. Только Диглер послезавтра умрет. И лишь Лоренцони - останется Лоренцони. Ступайте к себе, Базилис, этой ночью, пожалуй, я не помешаю вам спать.
- Спасибо, Кристиан, - Бача поклонилась - вернее, за нее - кавалер Оскура, - Я продолжу играть, даже если проиграю. Спокойной ночи.
Бача не могла уснуть. "Лошадям в таких случаях надевают шоры, - думала она, - чтобы бежали вперед и не отвлекались, не таращились на что попало. Тоже, нашла кому верить. Проходимцу и предателю. Правильно Диглер сказал - будь что будет". Баче почти что не хватало его - беловолосой тени в ногах. Вот ведь сумасшедший, и ему куда хуже приходится, чем Баче, и ведь не унывает... Бача встала с постели, оделась, собрала волосы в хвост. Если явиться к нему на порог, разбудить и потребовать "принимать в ней участие" - он, наверное, даже будет рад. Пусть не ей, пусть кавалеру Оскура. Бача подошла к двери - и по ту сторону послышался шорох. Она приоткрыла дверь - и почти не удивилась, когда его увидела.
- Давно вы тут стоите?
- Наверное, час, - он был полностью одет и даже, кажется, причесан и накрашен,- Я же велел вам ложиться. Почему вы не спите?
- А почему вы - не спите?
- Я зашел попрощаться, - Диглер вошел в комнату, приблизился к слабо светящемуся в темноте окну и присел на край подоконника - черный, словно из бумаги вырезанный абрис, - Ведь завтра все кончится, вас не станет, а чуть позже и меня - молодой Левенвольде это совсем другой человек, это не Диглер и не Нордхофен. Вы потом увидите меня - и мы друг друга даже не узнаем.
- Так вы не ко мне, вы к господину Оскура? - уточнила Бача.
- Помилуйте, я прекрасно знаю, что никакого господина Оскура нет в природе, - ответил Диглер, и в темноте все равно было понятно, что он улыбается, - но завтра исчезнет и госпожа Оскура, та самая Базилис, что играет в карты как Сен-Жермен, и держится в седле, как Сен-Жермен, но уже другой. Стреляет как Диана, и играет на органе "Мессию" - вся в каплях крови косуль... А с пани Сташевской я вовсе не желаю сводить знакомство. Мне кажется, она очень скучная дама.
- Вы правы, Кристиан, пани Сташевска - очень скучная дама. Свиноводство, садоводство, варенья...
Бача села на край кровати. Взяла подушку, прижала к животу и обняла руками - так ей делалось легче.
- Прощайте, Кристиан. Удачи вам в вашей новой жизни. Постарайтесь держаться и больше никого не убивать.
- Никто не удержится в этом седле... - отвечал грустно Диглер.
- Да ладно, Кристиан, не мне вас учить - шпоры и трензель, железо в рот пожестче и вперед, - усмехнулась Бача, - у вас ведь тоже неплохая посадка. Вспомните вашего дядюшку, этого призрака с его белым табаком - мне кажется, все в вашей семье лелеют за левым плечом недурного персонального демона. Вот только некоторые умеют держать его - на коротком поводке.
- И в жестком ошейнике, - продолжил Диглер, и Бача опять услышала в его голосе - улыбку, - Спасибо вам, Базилис. Мой невероятный Базиль Оскура. И прощайте.
Он поднялся с подоконника и подошел к кровати, и Бача отложила подушку и встала ему навстречу.
- Не сомневайтесь, ваш пан Сташевский вас любит, - прошептал Диглер, склоняясь к ней в темноте.
- Вы-то откуда знаете?
- Просто знаю, - Диглер наклонился к ее запрокинутому лицу, и поцеловал, осторожно и нежно, кончиком языка лишь раздвинув ее губы - и тут же отступив назад, - Спокойной ночи, Базилис.
8. Vingt et Un
А в этой гостиной Фрици фон дер Плау стены были щемящего изумрудного цвета - как будто на дворе все еще тридцатый год, или как будто мода с тех пор не менялась... Сперва за столом сошлись адвокаты - составляли соглашение, по которому будут учитываться плюсы и минусы предстоящей игры. Диглер, изображавший адвоката Оскура, торговался с Липманом весело и ловко, и говорили они - на одном языке. Бача задумалась - кем же был Диглер прежде, какое образование он получил - если знает законы так хорошо и так легко их переворачивает в свою пользу?
- На людей играть нельзя! - злилась Вероника, хоть и сама она была первым инициатором этой игры. Она стояла возле манекена, наряженного в рыцарские латы, трогала его за наколенник и категорически не хотела замуж за Бачу. Затянутая талия и острые шпильки в высокой прическе только добавляли ей злости.
- На людей играть можно, фройляйн, - медово отозвался Диглер, - если предварительно грамотно все расписать.
- Нельзя играть на людей - без их согласия! - возразила Вероника.
- Можно, фройляйн. Опека, дееспособность, - завел глаза Диглер, и заметно стало - что женщин он и в самом деле терпеть не может, - Ваш дядюшка, конечно, не может вас продать, но может употребить всю свою законную власть.
- Все готово, господа, вы можете подписывать, - пригласил Липман, и игроки одновременно поставили на соглашении свои подписи. Фрици - сложный вензель, точно такой, как на первой, старинной расписке. Бача - крючок, заимствованный ею у настоящего Нордхофена.
Адвокаты очистили предстоящее поле боя от следов своего поединка - собрали бумагу, чернильницы и перья. Игроки сели за стол и по очереди проверили колоду. Нервная Вероника уже приготовилась отнять у поддельного рыцаря его тупой меч, но бдительный Диглер погрозил ей пальцем. Колоду разложили на старшую карту - карта выпала Фрици, и он начал раздавать.
В гостиную тем временем вошла горничная с подносом - кофейник и пять белоснежных чашек. Горничная у Фрици была арапка, шоколадно-бархатная, с белками глаз, как ее синевато-фарфоровые чашечки. Бача ощутила мгновенный укол, предчувствие - сейчас все будет, папа Огун не оставил ее. Веришь в это или нет - оно все равно сработает, например, как холера - веришь в нее или нет, все равно от нее помрешь.
Туз и десятка. Бача даже сморгнула и вгляделась еще раз - да. Так легко, что даже жаль. Опыт сидения в игорных домах учит не менять ни за что выражения лица - и Бача предъявила свои карты не с торжествующей, а с самой заурядной физиономией. Диглер даже не сразу сообразил, что пора радоваться, а как только понял - хлопнул в ладоши:
- U-la-la...
- Двадцать и один, герр Нордхофен, - бесстрастно констатировал Липман. Фрици сперва опал, как на ниточках, потянулся было инстинктивно к шпаге, потом злорадно уставился на свою Веронику. Та стояла возле рыцаря, с лицом меловым и тоскливым. Горничная разлила кофе по чашкам, воздушно присела и упорхнула из комнаты, как ни в чем ни бывало. Бача проводила ее благодарным взглядом.
- Дядюшка, умоляю... - прошептала еле слышно Вероника.
- Барон, - Бача сложила на стол победные свои карты и посмотрела Фрици в глаза, - Поверьте, я не чудовище. То есть чудовище, но увы, не с женщинами, тем более не с беспомощными и зависимыми от меня. Я предлагаю вашей милости равноценный обмен. Если согласитесь - здесь наши нотариусы, они тут же все зафиксируют на бумаге.
- Обмен? Какой же? - в лисьих глазах Фрици вспыхнуло любопытство.
- У вас в подвале сидит один господинчик, когда-то в Варшаве он крепко оскорбил меня и сбежал. Поверьте, денег у Нордхофена достаточно - и даже пять тысяч приданого не сделают для меня погоды. Невест в Вене тоже сами знаете сколько - если фройляйн Вероника не хочет, насильно мил я ей не буду. А вот моральное удовлетворение - это дорого стоит. Любое удовлетворение, но моральное - особенно. У вас есть то, что мне нужно, герр Плау. Жаль, мне поздно сказали - не было бы тогда никакого сватовства, я бы сразу выменял расписку на молодого Сташевского. Очень уж хочется наконец насовать ему редисов в шляпу...
