Диглер заулыбался и сбежал с крыльца:

- В нашу церковь, это совсем близко. Увидите, какой у нас оркестрион.

Бача шла за ним по широкой и пыльной венской улице, и никто на них не таращился, да и некому было - август, все в своих поместьях, из горожан - одни слуги да лавочники, а в таком районе, как этот, и вовсе никого. Бача подумала, что Диглер устроил для нее охоту, и помогает ей совершенно бескорыстно - не считать же за оплату вечернее его валяние в ногах - и вполне заслуживает того, чтобы услышать "Мессию" на своем несчастном оркестрионе.

- Вот и наша церковь, Базилис, - с достоинством произнес Диглер. Они стояли напротив небольшой кирхи, скромной, без привычного для Вены пышного серо-мраморного декора.

- Корректно и со вкусом, - похвалила Бача, - без венских кренделей.

Диглер усмехнулся углом рта и кивком пригласил ее за собою. Они вошли - в церкви стоял не оркестрион, а настоящий большой орган, в такой маленькой - и такой огромный.

- Йозеф! - позвал Диглер. Откуда-то сбоку выглянул сухощавый тип, наверное, сторож:

- Здравствуйте, ваша милость.

- Мой друг сыграет на органе, Йозеф, - утвердительно произнес Диглер.

- А священник? - спросила Бача, - Не будет против?

- Его сейчас нет, - ответил Диглер, и сторож согласно кивнул, - Прошу же, маэстро.

Бача взошла по ступеням и уселась за орган:

- А кто обычно на нем играет?

- Обычно приходит органист, а иногда - на нем играет мой папи, - ответил Диглер, и в голосе его звучала гордость.

Бача положила руки на клавиши - орган отозвался почти человеческим, живым голосом. Сторож спрятался, а Диглер смотрел на ее пальцы на клавишах, не сводил глаз - словно вот-вот из-под них должны посыпаться искры. Бача начала играть, и вскоре музыка поглотила ее, как поглощала другая, карточная игра - Бача забыла и про Диглера, и про свои невзгоды. Музыка возносилась под своды церкви, как весной прорастает из-под земли трава - неуклонно, непостижимо, властно и нежно. И душа летела в восходящих теплых потоках, за нею, выше и выше. Баче вспомнилось, что вот так же она играла, этого же "Мессию", в церкви Альбертины - и прекрасный блондин смотрел на нее из прохода, задрав подбородок и распахнув наглые глаза, и в глазах его стояли слезы. Чертов Яська...Он говорил, что увидел ее в тот день, в церкви Альбертины, и сразу влюбился - врал, наверное. Но она тогда, конечно, хорошо играла, ведь слезы дрожали в его глазах. Сейчас другой блондин смотрел на Бачу, с такими же слезами на глазах, быть может, не менее красивый, но совершенно ненужный.

- Я люблю вас, - произнес он беззвучно, и Бача прочитала по его губам, но сделала вид, что не слышит. Она доиграла - до места, где можно остановиться, и остановилась.

- Вы не слышали? - переспросил Диглер, - То, что я только что сказал?

- Нет, а что вы сказали?

- Мой папи послезавтра приезжает. Я получил от него письмо. Завтра мы должны завершить наш спектакль - потому что послезавтра маски упадут, и все вернется на круги своя.

- Круги ада, - вырвалось у Бачи.

- Бог свидетель, как вы правы, Базилис.

В доме Нордхофена их ожидало поистине феерическое зрелище. Диглеров лакей, тот самый, что дул в борщевик по дороге до Варшавы - посреди гостиной с висящими на стенах веселыми макаками целился из драгоценного ружья системы Лоренцони - в принца Герасима Василича. Герасим Василич сидел при этом в кресле, с веселеньким видом, и, судя по всему, получал немалое удовольствие от течения жизни.

- Что за волшебная мизансцена! - воскликнул Диглер и даже зааплодировал, - Михель, что бы это значило?

- Этот засранец, - лакей Михель кивком указал на принца, не прекращая при этом в него целиться, - собирался продать вас барону Плау.

- Продать - меня - барону Плау? - удивился Диглер, - И тот покупал?

- Не вас, ее, - Михель снова кивнул, уже откидывая голову в сторону Бачи. У него, у этого Михеля, была чудесная разболтанная пластика, он и целился, играя ножкой, и кивал, одновременно поводя плечами и бедрами - как танцор в кафешантане.

- Меня? - переспросила Бача.

- Вас, миледи, - Михель передал ей ружье и отступил, - Так что дальше цельтесь в него сами.

- Ты что, следил за ним? - спросила Бача. Она не стала целиться - это было унизительно и не имело смысла. Принц смотрел на нее из кресла насмешливо и отчего-то с жалостью.

- Не совсем. Просто повезло, миледи, - признался развязный Михель, - Хорошо, когда у молодого человека везде есть друзья. Грача, выйди, не прячься.

Из-за фальшь-колонны выступила девушка, в чепце и переднике таких цветов, что род ее занятий не заставлял в себе сомневаться.

- Гражина, мой невольный агент, - представил девушку Михель, - Грача, скажи, что этот шустрик тебе поведал?

Грача хитрыми глазками пробежала сперва по Баче, сморщила носик, перевела взгляд на Диглера - и вот он ей понравился. Девушка улыбнулась лукаво, спрятала ручки под передник и заговорила нарочно поставленным высоким голоском:

- Он заходил ко мне сегодня, любезный господин, - она обращалась к Диглеру, и тот слушал, с неестественной ласковой улыбкой, - Он говорил, что его наняла дама, переодетая в мужчину, чтобы шпионить за бароном Плау. Но дама та платит мало, а барон богатый, хоть он и "говно на лопате", - Грача хихикнула, - и если барон узнает, что дама не кавалер, а дама - он не пожалеет денег за такую новость. А вы правда не кавалер? - спросила у Бачи бойкая девушка.

- Нет, - отвечала Бача.

- Жаль. Вам так лучше. Ну вот, а Михель пришел за ним следом, - Грача кивнула острым подбородком на принца, - ну, я ему и рассказала. Мы с ним приятели, с Михелем, любезный мой господин.

- В этом городе почти все приятели с Михелем, - отчего-то ревниво сказал Диглер. Он снял с мизинца колечко и мгновенным движением вложил в карман Грачиного передника, - Спасибо, девочка. Ты можешь идти.

Грача сделала воздушный книксен и была такова - каблучки уже стучали по лестнице.

- Ну и что дальше, Иуда Курляндский? - не без ехидства спросил Диглер у Герасима Василича.

- А что ты мне сделаешь? - невозмутимо поинтересовался коварный принц, - Прирежешь, как того, в Волковыске? Так здесь не Волковыск, да и папенька твой на подходе.

- Пожалуй, воздержусь и не прирежу, - согласился добродушно Диглер, - посидишь два дня под замком - и гуляй на все четыре стороны.

- Премного благодарен, - отвесил Герасим Василич шутовской поклон, - век не забуду...

- Гера... - тихо позвала Бача.

- Прости, девчуля, - сокрушенно проговорил Герасим Василич, - не утерпел, нажива поманила. Одно тебе скажу - брось эту игру, проиграешься.

- Отчего же, Гера?

- Пан твой - он более не твой, вот что я тебе скажу. Он любит Веронику, Вероника любит его, а ты в этой колеснице - пятое колесо. Зря только силы тратишь.

- А по-моему, кто-то врет. От злобы и бессилия, и осознания собственной гнусности, - тоном резонера предположил Диглер, и продолжил уже совсем другим тоном, - Михель, возьми у фрау Базилис ружье и проводи господина Херассимуса под лестницу. Там хороший замок и нет окон, зато есть матрас - и не сбежит, и будет где поразмыслить.

Михель взял из Бачиных рук драгоценного Лоренцони и стволом сделал принцу приглашающий жест. Тот поднялся с кресла и на прощание повторил для Бачи:

- Напрасно ты не веришь...

- Правильно вы не верите, - возразил Диглер, когда процессия из вооруженного Михеля и все еще веселого принца покинула гостиную, - И не вздумайте реветь. Идите к себе, я велю подать ужин к вам в комнату. Ложитесь пораньше. Я постараюсь больше вас не тревожить. Завтра вам предстоит серьезная игра.

- И стоит ли играть? Стоит ли мне вообще садиться за стол - если я проиграю? - спросила Бача скорее самое себя, чем Диглера. Но он ответил - и хрустальные глаза его были почти человеческими, пока он это говорил:

- Даже если игра проиграна - стоит садиться за стол. Да что там - только тогда и стоит играть, когда знаешь, что тебе нипочем не выиграть. Поверьте мне, я знаю это, Базилис. Вся моя жизнь перечеркнута крест-накрест с самого начала, но я ведь как-то живу.