- Вот и он! - шепотом воскликнула Бача, - И за ночь он, похоже, помолодел на тридцать лет...
С крыльца сбежал вчерашний черный господин - и в самом деле, за ночь сделавшийся на тридцать лет моложе. Красивое хищное лицо его было гладким и свежим в свете утренней авроры. Впрочем, загадка мгновенно разрешилась.
- Герр Нордхофен, герр Оскура? - обратился господин к путешественникам по-немецки, и в голосе его теперь, поутру, отчетливо слышался французский акцент, - Это ведь вы говорили вчера с моим папи?
- А-а, с папи... - протянул разочарованно Диглер, он понял, что чудес не бывает, и старичок не превратился за ночь в молодого красавчика, красавчик всего лишь его сын, - Да, мы имели такую честь.
- Папи велел передать вам это, - черный человек извлек из-за пазухи свернутый в трубку лист и отдал Диглеру, - Пользуйтесь с осторожностью.
Диглер развернул рулон и всмотрелся:
- Настоящая?
- Всю ночь рисовали, - расцвел черный господин неожиданной и совершенно разбойничьей усмешкой - так, что на ум отчего-то пришли портреты на стенах полицейского околотка, озаглавленные: "Тати, ухари и лихие люди", - Но это очень точная копия, господа. Любой нотариус вам подтвердит ее подлинность. И сам господин фон дер Плау вам скажет, что это его почерк и его подпись. Видит бог, у папи - эйдетическая память. И - рука художника. Хотел бы я знать, за что он дарит вам такие подарки? - улыбка сошла с его лица, и в голосе послышалась ревность.
- Может, за то, что одному его другу мы вернули доброе имя? - предположил Диглер, скатывая расписку обратно и пряча за обшлаг, - Вернуть человеку его иллюзии - это дорого стоит. Передайте вашему отцу нижайшую благодарность - от господ Нордхофена и Оскура.
- Обязательно, - черный человек развернулся на каблуках и зашагал к гостинице. Уже на крыльце он оглянулся и произнес, обращаясь к Диглеру:
- Совсем забыл. Папи просил вас не бросать господина Оскура. Теперь - все, - он коротко кивнул им обоим, показал в улыбке белые зубы и исчез за дверью.
- Я не брошу вас, господин Оскура, - пообещал Диглер Баче с долей издевки в голосе, - Ребята управились с поклажей, прошу в карету. Наш герр Прокопофф уже заждался на моих немецких подушках.
В дороге, подпрыгивая на развеселых литвинских ухабах, Диглер должен был непременно получить все заявленные им заранее массажные удовольствия. Но капризный душегубец не радовался, а вслух опасался разбойников и с тоской припоминал виденный им у черного "папи" многозарядный пистолет Лоренцони.
- Богатая вещь... - вздыхал он завистливо, - шестерых с одного раза можно уложить...
- Если только феномен сей не взорвется в вашей длани и не оторвет ее напрочь, - напомнил Герасим Василич.
- А вы умеете стрелять, герр Оскура? - спросил Диглер у Бачи.
- Вообще-то да. А вы?
- Я предлагаю перестать нам ломать комедию. Я думаю, герр Прокопофф уже осведомлен о вашей тайне, - Диглер понизил голос.
Лакей путешествовал сегодня на облучке, в компании кучера - то ли изгнан был, то ли веселее им было вместе ехать. Вдвоем они задорно переругивались на австрийском наречии и вряд ли сейчас подслушивали.
- Я ведь так и не спросил - как ваше истинное имя, герр Оскура? - продолжил Диглер, - Но если это тайна - не говорите. Если вы непризнанная принцесса, вроде вашего Херассимуса...
Диглер явно пребывал не в лучшем расположении духа - то ли растрясло, то ли желчь разлилась. Бача отвечала ему миролюбиво:
- Я обычный человек, и не претендую на корону. Базилис Сташевска, урожденная Оскура. Дайте взглянуть - что за документ передал нам тот разбойник. Ведь он принес его нам обоим.
- Любуйтесь, - Диглер вытянул из-за обшлага свернутую расписку, - Если вы предъявите ее фон дер Плау и его нотариус признает ее подлинность, вы сможете вить из бедняги Фрици любые веревки. Но есть один момент, способный обратить вашу карету в тыкву...
- Какой же? - Бача развернула расписку и пробежала ее глазами, - А, теперь вижу.
"Санкт-Петербург. 1742 года генваря первого дня.
Пять месяцев считая от сего тысяча семь сот сорок второго года генваря первого дня по сему моему одинокому векселю повинен я заплатить графу Левенвольду (мл) десять тысяч яхимсталеров, ибо я ему толику сумму сего дня проиграл. В случае неотдачи отвечать обязуюсь имуществом своим, движимым и недвижимым, ибо душегубец сей слову дворянина не верит. Барон Фридрих Иоганн Густав фон дер Плау".
- Ни один из вас по этой расписке ничего получить не сможет, - Герасим Василич заглянул Баче через плечо и тоже все прочитал, - Чтобы получить по этой расписке, нужно быть этим графом Левенвольдом - в скобочках - мл., который, по-моему, уже двадцать лет как помер.
- Чтобы получить по этой расписке, - Диглер горделиво выпрямился на немецких подушках и резким кивком отбросил волосы со лба, - достаточно быть мною. Кристианом Нордхофеном. И если вы желаете иметь в своих руках Фрици - теперь вы накрепко привязаны ко мне, бедная моя Базилис Сташевска, урожденная Оскура.
- Вы наследуете покойнику? - догадался Герасим Василич.
- Ага, мой друг, - Диглер томно откинулся на подушки, - Оттого-то я давеча и решил, что вы смеялись надо мною, когда вы поведали ...э-э, Базилис историю о своем благородном происхождении. Не один вы в этой карете лелеете тайное сокровище. Только, в отличие от вас, я наследник признанный, и направляюсь в Вену - дабы вступить в законные права. Оттого черный нотариус и передал мне сию цидулку - он знал об истории Нордхофенов, и знал, что покойный кредитор приходился мне дядей. Я последний в своем роду, господа...
Диглер закрыл лицо рукою - на солнце вспыхнули самоцветами драгоценные перстни - и то ли зарыдал, то ли истерически рассмеялся. Бача и Герасим Василич переглянулись.
На облучке лакей и кучер затянули на два голоса оптимистическую дорожную песню - о том, как путников сперва обобрали разбойники, а потом и вовсе сожрали волки.
6.Перемена мест слагаемых
Вена даже лучше оказалась, чем Варшава. В польской столице архитектура отличалась сдержанной суровостью, а венские строители ни в чем себе не отказывали - целые торты лепили на фасадах. Архитектура пышная и рыхлая, как зад кокотки - так сказал бы Джиро Оскура, если бы вдруг очутился среди наших путешественников. Пестрящие первыми желтыми листьями августовские сады осеняли ажурными кронами жемчужно-серые здания, щедро украшенные кариатидами, амурами и гривастыми львами - непременно с носатыми человеческими ликами. Львы эти с физиономиями больных лепрой развеселили Герасима Василича:
- Как пить дать - вылитые ксендзы польские. Такие же постные морды...
- А вы когда-нибудь видели - котов на картинах? Какие у них лица? - спросил его Диглер, - Из кошачьей мордочки почему-то все время получаются у художников какие-то мрачные сифилитики.
Господина Диглера-Нордхофена уже поджидал в фешенебельном квартале целый дом, заботливо арендованный заранее - его отцом. Сам отец - благословенный граф Фридрих Казимир фон Левенвольде - обитал в роскошнейшем особняке неподалеку, но, как поведал Диглер - зачем-то отбыл по срочному делу в город Темишоары.
- Ему там вручают жезл,- туманно объяснил Диглер, и Герасим Василич тут же уточнил:
- Какой? Маршальский?
- Тамбурмажора, - почему-то обиделся Диглер. Слуги снимали багаж с кареты и резво заносили в дом, только жалкие пожитки Бачи и ее принца лежали, прислоненные к колесам.
- Прощайте, герр Диглер, - Бача подхватила с земли свой запылившийся мешок, - удачи вам с распиской.
- О нет, Базилис! - Диглер весь устремился за Бачей и даже схватил было ее за рукав - но тут же отдернул руку, - Погодите бежать! У меня в голове сложилась уже пьеса, которую мы сыграем.
