Они спустились вниз, вышли на библиотечное крыльцо. Слева – старый корпус факультета журналистики, впереди в сквере заснеженный “Боцман” – памятник помору Михайле Ломоносову, справа за оградой на другой стороне Моховой улицы – Манеж, раньше там ездили верхом, теперь устраивают художественные выставки.

Артемий достал пачку сигарет, закурил. Оленька не курила, пробовала в компаниях, но кашляла, удовольствия не получала.

Рано темнело. Зажглись старинные чугунные фонари. Оленька встала на ступеньку выше, чтобы быть глазами на одном уровне с Артемием:

– Что сказали врачи?

– Рак. Надо оперировать.

– Когда?

– Как можно скорее. В обычной больнице ее просто зарежут или она не выдержит послеоперационного периода.

– Что ты будешь делать?

– Искать вход в блатные клиники. Нужны деньги, много денег.

– Где ты их возьмешь?

– Не знаю. Друзья-философы бедны как церковные мыши. Продать нечего. Гонорар за учебник выплатят неизвестно когда. Зарплата – смех один и той больше нет.

– Не понимаю…

– Сегодня на заседании кафедры меня уволили.

– Как???

– За аморальное поведение со студентками.

– То есть?

– Зав. Кафедрой хотел переспать с тобой, я ему мешал. – Артемий ткнул окурок в урну, полную снега. – Разбирали “товарищеский” донос про наши с тобой встречи: всюду любопытные глаза и уши.

– На что ты будешь жить?

– Пойду вагоны разгружать или могилы копать: на Ваганькове однокурсник работает.

Оленька обняла Артемия, тесно прижалась к нему. Дверь в библиотеку поминутно открывалась-закрывалась, их тактично обходили.

– Артемушка, а что с нами будет?

Он поцеловал ее заплаканные глаза, розовые щеки, молодые прекрасные губы.

– Я люблю тебя, Оленька. Люблю сердцем, умом, всей душой. Буду любить всегда. Но я не могу оставить Дашу в таком положении. У нее, кроме меня, никого нет. Пойми… Если она поправится, уйду к тебе, если болезнь затянется – я должен быть рядом.

– А если болезнь будет тянуться долгие годы?

– Буду с ней…

– А как же я?

– Ты молода, вся жизнь впереди… Зачем тебе безработный преподаватель философии, с больной женой и детьми от прошлого брака?

– Я люблю тебя, какой ты есть!

– Ты не представляешь всех тягот подобного бытия. Не хочу приносить страдания! Поезжай во Францию, развейся в Париже от московских проблем. Вернешься – начнешь новую жизнь. Забудь про нашу любовь, про меня…

Артемий тихо поцеловал Оленьку в лоб, развернулся и закрыл за собой дверь в библиотеку.

Снежинки плавно кружились, опускались на Оленькину смешную шапочку, волосы, плечи…

* * *

Артемий вернулся с кладбища. Опустился в кресло у письменного стола. Тикали часы.

– Даша умерла, – сказал вслух, – отмучилась. Тридцать два года…

На столе – реферат докторской диссертации, стопка курсовых работ, гранки книги “Философы и женщины”.

На стене напротив – две фотографии. Слева – Даша и Артемий на лыжах в заснеженном еловом бору. На фотографии справа – молодой преподаватель Артемий ведет семинар со студентами. За вторым столом у окна – Оленька…

41. Мальчики

Черный гигант сидел, низко опустив голову и глядя в пол. Наручники на его широких запястьях выглядели тонкими блестящими украшениями. На ногах тоже были кандалы – охрана строго соблюдала все предписанные меры безопасности.

Дежурный надзиратель пропустил Оленьку в камеру, закрыл за ней решетчатую дверь на ключ и отошел в конец коридора, чтобы его не было видно, но в случае тревоги он с помощником в считанные секунды влетел бы вовнутрь.

Оленька присела на стул, привинченный к полу, поставила портфель рядом. Гигант молча смотрел на нее.

Джозеф, – Оленька внимательно ознакомилась с его досье накануне, – приговорен семь лет назад к высшей мере за убийство полицейского и ранение двух других в перестрелке, ждал исполнение приговора в одиночной камере смертников, посетителей, кроме адвоката, не принимал, сирота, воспитывался в детском доме, ранее трижды судим за кражи и разбой, освобождался досрочно за примерное поведение, приличной профессии не имел, на свободе подрабатывал помощником повара в дешевых кафе и ресторанах.

Джозеф, не мигая, из-под лобья смотрел Оленьке в глаза. Взгляд спокойный и открытый. Так смотрят садовники, пчеловоды, пастухи – кто много времени проводит на природе и наедине с собой. Ожидать от такого человека агрессии? Как-то не вязалось с его обликом доброго и большого черного медведя. Или слона.

…Полицейские приехали в банк через пару минут, когда сработала сигнализация, открыли огонь без предупреждения и уложили сообщника Джозефа. Джозеф отстреливался, убил одного полицейского, ранил второго и прорвался к машине. Во время погони зацепил еще в одного. Помощник шерифа из винтовки прострелил шину и открытый Шевроле Джозефа перевернулся на полной скорости. Чудом он остался жив. В тюремном госпитале его заштопали, подлечили, затем судили и вот теперь он сидел напротив Оленьки.

Оленька кашлянула:

– Я пришла помочь Вам…

– Помочь? – Джозеф говорил с сильным южным акцентом. – Мне нельзя помочь.

– Как женщина.

– Не понимаю…

– Приговоренному к смерти не отказывают в беседе со священником или в последней трапезе. Организации Международная амнистия, Врачи без границ и Лига защита прав заключенных добились заметных успехов для облегчения участи приговоренных перед казнью.

– Кто Вы, мэм?

– Прежде всего – сострадательная душа. Затем – специалист по социальным и психологическим вопросам. Общественный активист. Писатель. Женщина.

Джозеф недоуменно поднял брови.

Оленька накрыла ладонями стальные наручники…

– Злата, ты ничего не понимаешь! Приговоренные годами находятся в камерах смертников после решения суда. В среднем, проходит пятнадцать лет между приговором и его исполнением. Некоторые ждут казни десятилетиями: Джек Альдерман был казнен через тридцать три года ожидания. Четверть приговоренных умирает по естественным причинам: Гари Альворд умер от рака мозга, просидев тридцать девять лет, Лерой Нэш ждал казни двадцать семь лет и умер в тюрьме в возрасте девяноста четырех лет!

Многолетняя изоляция, одиночное заключение, постоянный стресс в ожидании казни часто приводят к тяжелым психическим заболеваниям. Нередко такие смертники кончают жизнь самоубийством! В психологии и психиатрии это называется “Феномен ожидания смертной казни”.

…Да, Златочка, я теперь большой специалист по этим вопросам… Почему не казнят сразу? Не Гражданская война и не период Революционного террора: апелляции, прошения, пересмотр дел занимают уйму времени, к тому же, всего несколько тюрем, где совершаются казни. Да, на них тоже очередь… Не вижу ничего смешного!

Подумай: бесчеловечность нынешних психологических пыток в ожидании казни сродни средневековой инквизиции и “испанскому сапожку”!

Да-да-да, они преступники, убийцы, маньяки… Но мы-то – нормальные, совестливые и милосердные люди! Насилие рождает только насилие. От нашей жестокости преступник мягче и лучше никогда не станет!

Во Франции последнюю голову (Хамида Джандуби) отрубили гильотиной в 1977-м, а смертную казнь отменили только в 1981-м, в России последним расстреляли серийного убийцу Сергея Головкина в 1996-м.

Это не значит, что мы можем сидеть сложа руки! Надо требовать отмены смертной казни в мировом масштабе, а в странах, где она существует – облегчать страдания тех, кто ее ожидает.

…Да, я состою в нескольких организациях в защиту прав заключенных, борюсь как умею, участвую в демонстрациях, пишу петиции, статьи, работаю над книгой.

Златочка, если бы люди жили по Закону Любви, а не по законам джунглей, не было бы тюрем и казней. Надо бескорыстно и искренне следовать по пути любви к ближнему, не иметь злых умыслов, жертвовать собой ради облегчения страданий другого.