– А что такого? – говорили ей. – Мы придем поздно, когда старушка уснет, уйдем рано до вашего подъема.
Постепенно сложилась странная ситуация: в спальнях для гостей всегда кто-нибудь жил. Случайные люди с чемоданами и мешками покупок с блошиных рынков, “челноки” из России и бывших республик СССР, влюбленные, которые не могли найти укромного уголка, чтобы уединиться, нелегальные эмигранты без документов, девушки “трудной судьбы”…
Оленька никому не могла отказать в крыше над головой, ведь в ее распоряжении были четыре спальни! Можно устроить на ночлег целый полк несчастных, которым нечем платить за гостиницу или квартиру!
Антонина Антоновна о гостях на половине Оленьки ничего не знала. Как всегда они вместе завтракали, обедали, читали, беседовали, вечеряли.
Иногда приезжал Франсуа, сын Антонины Антоновны – сорокапятилетний бизнесмен приятной наружности. Он вежливо здоровался с Оленькой, осведомлялся о делах, давал полезные советы.
Старушка часто вздыхала, когда говорила о сыне, дескать, до сих пор не женат, детей нет, и посматривала на Оленьку, которую искренне полюбила и прониклась ее судьбой.
Антонина Антоновна много распрашивала про Россию и нынешних эмигрантов. Ее родители бежали из Петрограда после революции в 1918-ом, сама она родилась в Париже. У Оленьки хватало драматических историй, старушка охала и прикладывала кружевной платочек к глазам.
После одного из рассказов, расчувствованная Антонина Антоновна позвонила давнему приятелю мужа, министру внутренних дел, и договорилась о Виде на жительство для Оленьки.
Для сотен тысяч страдальцев из многих стран эта французская грин-карта – сокровенная мечта, годы и кучи денег уходят, чтобы ее получить. Сколько народу живет во Франции нелегально, а Оленька на следующий день держала заветный пластиковый квадратик. Повертела в руках, пожала плечами, дескать, чего не бывает!
В конце осени, когда в саду Тюильри облетела листва, Антонина Антоновна простудилась во время прогулки и слегла с воспалением легких. В восемьдесят девять лет заболевание крайне опасное и ее на Скорой помощи отвезли в госпиталь возле собора Нотр-Дам.
Оленька переживала за добрую старушку, навещала каждый день, задерживалась допоздна, приносила букеты свежих цветов для поднятия настроения.
На девятый день активной терапии Антонине Антоновне стало лучше. Она охотно разговаривала, интересовалась событиями в городе, премьерами в театрах. У нее проснулся аппетит – верный признак выздоровления.
Больничная кухня старушке не нравилась, и врач разрешил готовить для нее домашние блюда, только бы они соответствовали его предписаниям. Оленька приносила судки с овощными супами, паровыми котлетами, сырниками, запеканкой, картофельным пюре. Врач надеялся выписать Антонину Антоновну недели через две.
Вернувшись поздно вечером из госпиталя, Оленька застала на кухне давнюю подругу: Олёк бросила армянскую булочную, завела любовника рок-музыканта, выкрасила волосы в фиолетовый цвет, сменила скромный костюмчик на черную кожаную мини-юбку, мотоциклетные сапоги и куртку с цепями и заклепками. Оленька ее даже не узнала с первого взгляда.
– Мы припаркуемся у тебя на пару дней, – вместо приветствия выпалила Олёк.
– Пожалуйста, одна спальня как раз освободилась…
Утром на кухне, позевывая, потягивая пиво из банки и приходя в себя после бурной ночи (“О, бэйби, что за мальчик этот гитарист!”), Олёк предупредила, что у нее сегодня День рождения, она хотела бы устроить небольшой дружеский ужин, и просила Оленьку не задерживаться в госпитале.
Тот день для Оленьки выдался тяжелый – у Антонины Антоновны поднялась температура, временами она впадала в забытье, держала Оленьку за руку словно за спасательный круг. После полуночи жар спал, Оленька высвободила руку и отправилась домой. Решила подышать свежим воздухом после госпиталя, пройтись пешком – от Нотр-Дам до Елисейских полей недалеко. Перешла через мост к Лувру, дальше – вдоль музея по Рю Риволи до площади Согласия, оттуда по Елисейским полям мимо театра Лидо и направо – на свою Рю Бальзак.
Не доходя почты, увидела дюжину полицейских машин и фургонов, подивилась, что они делают на тихой респектабельной улице, и свернула под арку своего дома.
Весь внутренний двор ярко освещали прожектора. Полицейские в бронежилетах, касках, с пистолетами и автоматами обыскивали группу мужчин: разного возраста, длинноволосых, бритоголовых, татуированных, стоявших лицом к стене, широко расставив ноги и упираясь руками в кирпичную кладку. Какие-то полуодетые девушки и женщины в наручниках сидели на каменной мостовой внутреннего дворика. У Оленьки сжалось сердце от нехорошего предчувствия, ей захотелось развернуться и уйти.
Перед дверью в подъезд стоял бледный как полотно Франсуа, сын Антонины Антоновны, рядом с ним – консьержка. Она что-то оживленно говорила двум полицейским, те быстро записывали в блокноты. Заметив Оленьку, консьержка показала на нее польцем. К Оленьке бросились полицейские, ни слова не говоря, скрутили руки и защелкнули на запястьях наручники.
Потом был мучительный, долгий кошмар. На суде обвинение представило вещественные доказательства: пакетики с героином и кокаином, шприцы, кисеты с марихуаной, много фотографий: курящие, колющиеся мужчины и женщины, групповые оргии в спальнях, разбитая посуда, прожженые диваны, заблеваный паркет, гора усилителей и аппаратуры в гостинной.
Не выдержав громкости звука, соседи позвонили консьержке, та – сыну Антонины Антоновны, он примчался в квартиру и вызвал полицию.
Оленьку обвинили в производстве и распространении наркотиков, в незаконном содержании подпольного публичного дома, проституции, торговле “живым товаром”, обмане Антонины Антоновны, ограблении и в покушении на отравление.
Друзья и знакомые от нее отвернулись. Олёк пропала неизвестно куда – от облавы она сумела ускользнуть. О родителях в Москве и Антонине Антоновне Оленька ничего не знала.
Денег на адвоката у Оленьки не было, бесплатный общественный защитник, предоставленный французским правосудием, откровенно ее презирал.
Оленьке дали много лет по максимуму в тюрьме строгого режима. Произошло все настолько неожиданно, что Оленька не успела толком испугаться и понять, что с ней произошло. Отчаяние навалилось, когда за ней захлопнулись ворота тюрьмы в Нормандии.
Через год ее нашла Злата, с которой Оленька когда-то работала в ресторане, приехала навестить, долго распрашивала, что же в действительности произошло. Злата рассказала Оленьке, что Антонина Антоновна не сумела выздороветь и скончалась в госпитале. У отца в Москве случился инфаркт, когда до него дошли газеты с фотографиями и статьями с процесса, он умер, не приходя в сознание.
Новости подкосили Оленьку: она ходила, работала, делала, что приказывало тюремное начальство, остальное время сидела на койке, невидящими глазами смотрела в стену.
Финансы не позволяли Злате нанять адвоката, но она напечатала в интернете десяток статей об Оленькином деле и обратилась за помощью ко всем сочувствующим. На русском вебсайте “Одноклассники” о судьбе Оленьки прочел ее бывший однокашник по прозвищу Жирный Вадик. Он был влюблен в Оленьку с пятого класса, сначала тайно, потом – явно. Оленька над ним смеялась, щелкала по носу, Жирный Вадик терпел, сопел и ждал своего часа.
Когда началась перестройка и Россия ринулась в капитализм, Вадик оказался в правильное время в правильном месте и быстро разбогател. Олигархом не стал, но деньги сделал большие. Пару раз он встречался с Оленькой, предлагал жениться, обещал осыпать золотом. Оленька по-прежнему отшучивалась, от золотых гор отказывалась.
Жирный Вадик нанял самого свирепого питбуля из парижских адвокатов. Сколько это ему стоило – неизвестно, но через два месяца Жирный Вадик появился на лимузине у ворот тюрьмы.
Оленька вышла в оранжевом комбинезоне, ничего не понимая и не веря в освобождение.
В своем доме возле Версаля Жирный Вадик, запер Оленьку в спальне и насиловал две недели, потом отвез в Париж и высадил на углу Елисейских полей и Рю Бальзак – в новом платье Версачче и с тысячей евро, которые запихнул ей в лифчик.
