Люблю ее. Хочу ее. Боготворю ее. Увезу ее. Вернусь через неделю – ей надо закончить дела, объяснить и собрать детей, мне – подготовить дом, бумаги для ее переезда…
23. Санторини
Харлей-Дэвидсон низко рычал, проглатывая километр за километром. Луч фонаря мотоцикла выхватывал из темноты пунктир разделительной полосы, куски черных и красных скал, редкие дорожные указатели и предупреждающие знаки. Дорога прорублена в горах: слева высилась крутая стена, а справа – обрыв, пропасть. Оленька боялась даже подумать, какой глубины. Дорога петляла налево-направо, но пропасть всегда была рядом. Смотреть туда, в черную пустоту – страшно, на яркие звезды в небе – голова кружилась от частых поворотов, а вперед не получалось – загораживала широкая Людкина спина.
Люда уверенно вела мотоцикл по серпантину, закладывала виражи как при ясном солнечном дне, привольно держалась середины дороги – встречного транспорта не было, а единственную машину-малолитражку они давно обогнали.
Оленька сидела позади нее, крепко обхватив подругу обеими руками, от страха зажмурив глаза и уткнувшись носом ей между лопаток. Так чувствовала себя спокойнее и защищеннее, к тому же, теплее – в горах и на хорошей скорости ночной сентябрьский воздух холодил не на шутку. Людке – что? – она упитанная женщина, ей и в одной блузке комфортно, а Оленька мерзла на ветру, потому и прижималась как могла плотнее к теплой подруге.
На Санторини Оленька была уже третью неделю – Люда пригласила погостить вместе с детьми и матерью. Оленька долго вежливо отказывалась от такой щедрости: греческий Остров Номер Один в конце августа казался слишком роскошным подарком по ее безденежью. У Люды в деревеньке Ия образовался свободный домик – она удачно купила его несколько лет назад и обычно сдавала на летние месяцы, но в этом году конец августа оставила для себя и решила “угостить” Оленьку – жалко было ее, детей и пожилую мать, изнывающих в раскаленном Париже.
Каникулы были перенасыщены купаниями, весельем, пикниками на пляже, экскурсиями в археологические музеи, поездками на знаменитый вулкан и ближайшие острова, многочисленными концертами под открытым небом, ярмарками, дешевыми тавернами и толпами туристов со всего света.
Деревенька Ия широко славилась как лучшее место на островах для наблюдения заката. За час-два до захода солнца главную деревенскую улицу перекрывали огромные автобусы, из них высыпали тысячи туристов с фотоаппаратами, видеокамерами, смартфонами и запруживали все подходы к знаменитой Старой башне, откуда рекомендовалось смотреть лучший в Греции закат! Зрелище, безусловно, того стоило. Никакой объектив не мог запечатлеть непередаваемую красоту уходящего светила, но туристы старались сделать как можно больше снимков и видео, чтобы показывать друзьям и родственникам где-нибудь в Китае, Японии, Индии, Норвегии или России. Через пол-часа после окончания представления, все разъезжались.
Оленька несколько раз ходила с детьми и мамой на главную площадку любоваться закатом, но многонациональная шумная толпа портила впечатление от этого таинства природы. Затем, по совету Люды, нашли хорошее место ниже по склону возле стройплощадки, где возводился новый отель.
Вообще, на острове шло бурное строительство: иностранные инвесторы активно скупали недвижимость, реставрировали старые и полу-развалившиеся дома, превращали их в фешенебельные гостиницы, рестораны, магазины. По ночам верхушка острова сверкала огнями, которые отражались в темном море, плескавшемся далеко внизу. Взрыв до-гомеровского вулкана уничтожил легендарную Атлантиду, обрушил половину острова в море и образовал гигантский полу-кратер, кальдеру, заполненную теперь морем. Устрашали крутые обрывистые берега: стены достигали двухсот метров в высоту. Наверху был городок Фира – столица Санторини, и несколько деревень.
Каникулы пролетели быстро, детям надо было собираться в школу и детский сад, а у Оленьки оставалась еще одна неделя отпуска. Мама великодушно предложила ей остаться на Санторини – с детьми она как-нибудь справится. Оленька колебалась, но потом согласилась на уговоры мамы и Люды: одна она отдыхала давным-давно, еще до рождения детей. Пожить без обязательств, почувствовать свободу, как в юности, было очень заманчиво.
Люда тоже обрадовалась шансу провести неделю с подругой без “обоза” – от чужой семейной жизни она несколько устала. И подруги закружились в вихре средиземноморского бархатного сезона…
По утрам долго валялись в постелях, неспеша завтракали, к обеду выбирались к морю, пару раз съездили на нудистские пляжи, но Оленьке там не понравилось: много старых мужиков, демонстрирующих сизо-фиолетовые достоинства и глазеющих на женщин по-моложе. Люда, наоборот, чувствовала себя вольготно – раскладывала свои масшабные прелести на песке, принимала аппетитные позы и лениво болтала с Оленькой.
После купаний подруги что-нибудь перекусывали и “ударяли по культуре” – по всему острову кружил водоворот самых разных музыкальных концертов, театральных и поэтических выступлений, выставок, фестивалей, кукольных представлений.
Потом до глубокой ночи ужинали в какой-нибудь колоритной таверне – Люда знала их множество, пробовали недиетические вкусности, выпивали кувшинчик дешевого вина, “отрывались” на кондитерских радостях, танцевали сиртаки с туристами и аборигенами.
Мужчины из разных стран охотно выражали восторг и интерес обеим подругам – загорелым, отдохнувшим, посвежевшим и помолодевшим.
На острове господствовал английский язык, местные греки бегло на нем говорили. Люда шпарила почти без акцента, а Оленька спотыкалась на каждом слове – в московской спец-школе учила французский, в Париже другой язык не требовался, и на Санторини впервые почувствовала себя отстающей.
С мужиками, конечно, можно объясниться и двуми словами, но Оленька отдыхала душой и телом, приключений пока не хотела, да и Люда не очень то воспламенялась на перспективу курортного романа или one-night-stand.
…Когда приехали в Ию, Оленька совсем замерзла. Весь день они налегке путешествовали по острову из конца в конец: купались на Красном пляже на южной оконечности, потом заскочили на пол-часа в музей в Акротири – там выставлялись экспонаты последних раскопок, оттуда – на концерт в соборе в Эмпориуме, в темноте – в таверну Наусса в Фири, где до закрытия слушали дуэт гитаристов, на выезде из Фиры кончился бензин, и пришлось “голосовать” о помощи – благо двум эффектным женщинам помог проезжающий пожилой грек (добрая душа и ценитель женской красоты), затем бесконечный серпантин и холодный ночной воздух.
Оленька наскоро почистила зубы, юркнула в постель, укрылась одеялом с головой, свернулась калачиком, но продолжала дрожать мелкой дрожью.
– Что с тобой? – заглянула в комнату Люда, удивленная столь быстрому укладыванию Оленьки.
– Замёёрзлаааа…
– Давай я тебя согрею, бедняжка! – она залезла под одеяло и прижала к себе Оленьку.
Оленька благодарно уткнулась в большую и мягкую Людину грудь. В теплых объятьях Оленька согрелась. Люда баюкала ее как ребенка и тихонько что-то напевала. Уставшая, перегревшаяся за день и замерзшая ночью Оленька умиротворенно задремала. Люда покачивала Оленьку, нежно гладила по спине.
…Оленька проснулась – в комнате темно, натоплено – чувствовался горячий радиатор возле постели. И очень приятно…
Оленька сообразила, что происходит: мягкие губы целовали ее левый сосок, шелковистые пальцы перекатывали сосок правой груди, и ухоженая ладонь гладила низ живота. Голая Люда умело ласкала сонную подругу…
Почему-то неловкость, смущение или стыд Оленька не испытывала, ей было хорошо и спокойно. Люда почувствовала, что Оленька не спит, но продолжала свои действия, немного сильнее покручивала правый сосок и чуть покусывала левый.
Оленька глубоко вздохнула…
