Ни в одном французском ресторане таких водок не найти, да и большинству русских ресторанов не дотянуться до такого разнообразия и качества. Пожалуй, только “Рюмка” в Нью-Йорке, где Ашот был когда-то с театром на гастролях, имела похожий ассортимент и могла составить конкуренцию. Но “Рюмка” – далеко за океаном и американским таможенным контролем…
Ресторан “Арарат” открывался в двенадцать, правда, днем работал только бар, а кормили вечером, но зато по-настоящему: долма, шашлыки, горячий хаш, цыплята табака, прочие радости армянской и остальной кавказской кухни.
От Елисейских полей до ресторана один квартал – на недостаток посетителей жаловаться не приходилось: многочисленные туристы, французы – любители кулинарной экзотики, местные и приезжие армяне, другие кавказцы, (кроме азербайджанцев), русские, украинцы. Обслуживали их на французском, английском, армянском и русском языках.
Ашот работал в ресторане уже три года, привык, получал скромную зарплату и хорошие чаевые, имел много постоянных клиентов.
Фигура в углу с русской газетой и чашкой кофе показалась знакомой, Ашот подошел ближе:
– Мастер, какими судьбами!?
За столиком сидел Михаил Ульянов, учитель и наставник по Щукинскому училищу и Театру Вахтангова.
– Ашот? Рад тебя видеть! Сколько лет…
– Пятнадцать, Михаил Александрович, с половиной и сколько-то недель и дней!
– Что в Париже делаешь? На гастролях?
– Нет, Мастер, увы, водку в баре разливаю. В Армении после войны кому до театра? Перебрался к родственникам во Францию, пробовал здесь играть, спектакли ставить – никому ничего не нужно и конкуренция большая. Семью кормить должен, родителям помогать…
– Понимаю. Не отчаивайся, ты человек талантливый, верю, найдешь себя, свой путь в искусстве!
– Спасибо, Мастер, на Вашем добром слове, извините, пойду работать…
Двое у стойки бара уже несколько раз делали выразительные знаки. Оба пили с самого открытия, с полудня. Первого Ашот немного знал: русский из Москвы. В ресторане он разрисовывал окна, входные двери, ниши и стены: скачущие лошади, пирующие джигиты, заснеженная гора Арарат, национальный орнамент и прочая этнографическая ерунда, которая нравилась Самвелу, владельцу ресторана.
Обычно русский приходил рано утром, когда привозили продукты для кухни и появлялись уборщики, рисовал до полудня, до открытия ресторана, и, пообедав, уходил. Ему полагался хаш или яичница с колбасой – обычная еда для всех работников ресторана. Сегодня он задержался в баре.
Второго человека Ашот не знал. По виду тоже русский. Даже в фирменной одежде русские всегда узнаваемы: то ли манера себя вести, то ли моторика движений, пластика и мимика, но Ашот всегда и везде отличал бывших соотечественников – в толпе, на улице, на концерте, на пляже… Армян узнавал еще быстрее. Наверное, второй русский когда-то бывал в “Арарате”, иначе, откуда ему разбираться в фирменных водках, которые готовил только Ашот?
В баре царил полумрак, старомодные лампы с зелеными абажюрами висели низко над головами и ровно освещали надраеную медную поверхность П-образной стойки. На ней хорошо выделялись руки с бокалами и рюмками, чашки кофе, блюдца с купюрами и мелочью, а лица оставались в тени – их видеть совсем не обязательно.
Русские сначала сидели по одиночке за противоположными концами барной стойки, пили сосредоточенно, молча и угрюмо: видно, что каждый хотел напиться.
Двое взрослых мужчин в пустом баре – ясно, что скоро они переглянулись, познакомились, сели рядом, пожали друг другу руки, разговорились, и уже не первый час потягивали сладкие водки, под которые не требуется закуска – только орешки, сухарики или кукурузные чипсы.
Ашот налил им айвовой, те выложили по три евро (цены в “Арарате” вполне умеренные), звонко чокнулись и хлопнули залпом. Ашот даже крякнул от такой синхронности.
Они были немного похожи: среднего роста, среднего возраста, с седеющими бородами, у Первого – коротко стриженая трехдневная, у Второго – крестьянская, ниже воротника клетчатой рубашки. Первый – спортивного вида, Второй – склонный к полноте, очевидно, вел сидячий образ жизни (программист или шофер такси). Ашот-драматург для себя назвал их Тонкий и Толстый.
– …Женщина не может достичь такого же интеллектуального и умственного развития как мужчина, – услышал Ашот, отходя, слова Толстого, – психо-физиологическое строение другое, более примитивное…
Для Ашота начиналась трудовая вахта – в бар потянулся случайный народ и завсегдатаи. Вовчик, сутулый продавец сувенирных открыток возле Нотр-Дам, пришел с Рашидом, уличным торговцем всякой мелочью.
Рашида недавно депортировали в родную Татарию за незаконное проживание и ведение бизнеса во Франции, но через две недели он, как ни в чем не бывало, опять разложил в метро свой коврик с аксессуарами для мобильных телефонов, а после работы заходил в “Арарат” пропустить рюмку- другую. Для бодрости духа Вовчик и Рашид выпили чесночной.
– …с любимой женщиной расстался, а меня жена из дома выставила… – донеслось до Ашота.
“Пусть лучше говорят о женщинах, чем о политике”, – подумал Ашот.
В модном клетчатом кашне заскочил “на минутку” Гарик, бывший киевский архитектор, который когда-то поймал удачу за хвост: выпустил первую во Франции голограммную карточку с изображением Эйфелевой башни, за один день и ночь заработал шесть миллионов франков, ушел от жены, купил пент-хаус, въехал туда с молоденькой любовницей, быстро просадил все деньги, любовница ушла от него к более надежному “спонсору”, а жена отказалась вернуться, отсудила по разводу половину всего мужниного достояния и зажила в свое удовольствие в скромной квартире на Трокадеро.
Гарик выпил земляничной и поудобнее устроился на высоком стуле напротив телевизора.
– …Жена и любимая женщина – две совершенно разные особи, – возражал Тонкий. – С женой у тебя подгоревшая картошка, дети, сопли, квартплата и прочие заботы. С любимой женщиной каждый день и час – праздник души и тела, – двое русских перешли на “ты”.
Ашот не заметил, как за стойкой появился Зураб – доктор физико-математических наук, профессор, один из организаторов боевых отрядов Мхедриони, недавно объявленный вне закона в Грузии и России. Зураб был как всегда в “форме”, отличавшей Мхедриони от остальных законных и незаконных военных формирований: джинсы, пиджак, водолазка и темные овальные очки. Эту “форму” он сам придумал и внедрил, в ней даже отъявленные головорезы смотрелись импозантно и походили на сотрудников Службы безопасности президента США.
– Слушай, а мы с тобой раньше нигде не встречались? – спросил Толстый Тонкого. – Голос твой мне, кажется, немного знаком.
– Вряд ли…
– Я раньше бороду брил, худой вроде тебя был, а поседел недавно из-за одной неприятности…
– Мы с тобой крепко выпили и тут темно, но у меня зрительная память хорошая: я бы вспомнил.
Зураб снял мхедрионовские очки, надел обычные, вежливо кивнул, приветствуя. Зная его привычки, Ашот налил стопку тутовой, поговорил немного по-грузински: как семья, работа, что нового с получением политического убежища – обычные эмигрантские темы, которые никогда не кончаются, никогда не исчерпываются.
– …Приходится платить за невозможность быть вместе, – голос Тонкого звучал глухо. – Слишком много обязательств во внешней жизни…
К бару подошел Самвел, хозяин ресторана – забрать наличность и проверить, как идет бизнес.
Время двигалось к вечеру, любители апперитивов все прибывали. Стулья вдоль стойки и два столика, приписанные к бару, были заняты, разговоры звучали громче и оживленнее, курильщики с бокалами в руках топтались на улице, мешая прохожим, все ждали обеденного времени.
– …Я свою держал в узде, – Толстый стиснул пальцы в кулак, – строго, но справедливо. Все равно, стерва, изменяла…
Ашот отнес от себя бокал коллекционного коньяка задумавшемуся Ульянову – расчувствовался от встречи со своим Учителем актерского мастерства и режиссуры, хотел поблагодарить и уважить.
