– Если хоть пальцем тронут меня или цветы, я убью тебя! – подумал, глядя в глаза вожаку, – голому по пояс потному бритоголовому “качку” лет двадцати пяти. – Ты не успеешь вынуть нож, что у тебя в кармане – я вырву тебе глаз, а когда закричишь от боли, сломаю шею. Твоя банда струсит и разбежится, увидев мою жестокость и фонтан твоей крови.
Главарь что-то сказал своим ублюдкам, те притихли. Все вышли на остановке Георга Пятого, я вслед за ними.
На Елисейских полях бесновались многотысячные толпы алжирцев: безусая молодежь, толстые бородатые мужики, женщины в национальных нарядах, родители с малыми детьми. Головорезы в платках с кистями гоняли по тротуарам на мотороллерах, размахивали зелеными мусульманскими флагами, взрывали петарды, сигнальные ракеты, дымовые шашки.
Полицейские в полном боевом снаряжении для разгона демонстраций, в касках, с дубинками и щитами усмиряли толпу, хватали самых активных, надевали наручники, запихивали в зарешеченные автобусы.
Я шел к тебе через безумную толпу с букетом роз, передо мной расступались самые оголтелые фанатики. Ни один лепесток не упал на асфальт…
Приняв цветы, ты недовольно пожала плечами: опять на длинных стеблях, а у тебя дома нет подходящей высокой вазы.
Мне в ту ночь показалось, что ты похожа на своего мужа-садиста: поела, попила чаю, сходила в туалет, поправила прическу, поудобнее устроилась с ногами на мягком диване и занялась “допросом с пристрастием”.
Моя Единственная Любимая Женщина мучала меня и с мягкой улыбкой смотрела на мои страдания. Твои Прекрасные губы тихим голосом убивали мою Любовь – позднюю, единственную, желанную, неповторимую, взаимную, полтора года озарявшую мне светом радости все вокруг. Любовь, о которой хоть раз в жизни мечтает каждый человек. Немногим судьба посылает такое счастье. И такое испытание.
Я бывал неправ. Как мужчина, виноват в большей степени – нельзя допускать собственных срывов и недостаточно бережного отношения к тебе, тяжело работающей женщине, в одиночку воспитывающей сына.
Искренне сожалел об этом, извинялся за свои ошибки, старался подстроиться под тебя, объяснял, что меня тревожит и беспокоит, чего я не понимаю. Думал, моего доверия хватит на нас обоих: мы любили друг друга! В ответ – приступы гнева, передергивание моих слов и поступков, нежелание услышать.
В последнее время мы оба переживали изменение, трещину, неправильность между нами. В придачу, здоровье мое пошатнулось, возникли сложности с документами, навалилось безденежье, преследовали неудачи в делах. Неприятности и проблемы всегда завязываются в один узел.
С болью видел, что ты находилась под гнетом выматывающей работы, семейных и дружеских обязательств, что ты переутомлена – сказывалось многолетнее недосыпание, пусть ты бодрилась и не подавала вида. Нервное состояние, проступало в твоем поведении, походке, тембре голоса.
Изменилось отношение ко мне. Мои улыбки стали “ироническими”, отзывы или мнения – “пренебрежительными”, молчание – “высокомерным”. В одночасье, без видимых мне причин, перестала рассказывать о себе, о сыне, подругах, работе. Вопросов, где я, что происходит со мной, тоже не задавала, замкнулась, словно отрезала все общее, что у нас было.
Наша физическая любовь сократилась до ниже минимального уровня. Бесчисленные поцелуи, жаркие объятия, трепет от прикосновения к любимому телу, восторг и радость взаимного обладания – все куда-то исчезло. Твои неуемная страстность, вулканическая энергия иссякли, безграничная фантазия пропала.
Встречи превратились в монотонные процедуры с терпеливым и молчаливым (с твоей стороны) ожиданием, когда процесс закончится. Как у супругов в затянувшемся и опостылевшем браке, который нет сил прекратить из-за многолетней привычки, долгов за дом и кредитным картам.
…Меня перестали ранить присущие тебе необязательность, забывчивость и опоздания, научился спать в ожидании твоего звонка и не вскакивать по ночам к компьютеру – проверить, нет ли от тебя письма в электронной почте…
Я часто смотрел на твои фотографии, перечитывал нашу переписку, чтобы вернуть душевную опору, видел в ней другого себя, видел Оленьку, а не Ольгу, видел любовь и радость. Куда делось тепло и свет? Почему все превратилось в мокрый холодный подвал?
…Впервые в жизни рыдал ночью как ребенок, просил Господа вернуть тебя. На следующее утро была годовщина смерти мамы. Ты позвонила, когда я стоял перед ее портретом, и я воскрес! Летал весь день, окрыленный Надеждой, чувствовал себя выздоровевшим после долгой и тяжелой болезни. Город сверкал яркими красками, лучился теплым светом, прохожие улыбались мне навстречу! А потом все вернулось на круги своя…
Моя выставка послужила катализатором для взрыва. Я готовил ее в восторге любви к тебе, ты восприняла ее как оскорбление. Не мог представить столь неверного восприятия от самого близкого человека на свете!
Я писал твой образ Прекрасной Любимой Женщины, восхищался тобой, любовался, фантазировал, пел во весь голос о Любви к тебе.
Мои картины – не иллюстрации, не заказные портреты. Они – плоды свободного творчества! Ты назвала это “бредом сивого мерина”, картинками, “которые нельзя повесить в приличном доме”, вся выставка – “абсолютно никому ненужная чушь и глупость!”
Самый сильный и совершенно неожиданный удар! Сокрушительный…
Раньше я спешил показать тебе новую картину, открывал папки с рисунками и набросками, бесконечно дорожил твоими отзывами… Ошибка влюбленного, ослепленного своим чувством. Ты заснула в машине, когда я с жаром объяснял, что для меня самое главное и сокровенное в искусстве. Тебе плевать на мою живопись и творчество…
Не хочу, чтобы ты видела последние работы, потребую уйти с выставки, если вдруг ты там объявишься.
Почему я был с тобой, несмотря на все шипы? Любил!!! Многое не видел, многое в тебе не проявлялось. Наши короткие встречи наполнялись радостью, мы спешили на них как на праздник, бросались в объятия друг друга, торопились опрокинуться хоть на пол, прикипали друг к другу…Шипам не было причин колоться.
Я дышал тобой. Каждое утро просыпался с надеждой увидеть или услышать тебя, засыпал с улыбкой, что соединюсь с тобой во сне, днем ты всегда незримо стояла рядом. Мечтал: мы будем вместе все годы, что нам остались, строил планы на совместную жизнь, мысленно расставлял книги по полкам в нашем будущем доме, разжигал камин, укутывал тебя пледом…
Вчера, после нашей любви, ты откинулась на подушки, назвала номер и код камеры хранения на вокзале Гар Сан-Лазар, где хранила мои письма, подарки, рисунки, картины и попросила, в случае твоей смерти, все уничтожить, чтобы сын ничего не узнал.
Из-за “атомного”, как в лучшие времена, секса, до меня не сразу дошло, иногда я тугодум: ты хотела навечно скрыть нашу любовь. Разве в ней было что-то позорное или преступное? Неужели сын не понял бы и не простил чувств матери? Или мужчина не соответствовал, был недостоин твоей любви?
Начался Великий пост. Очень плохо: мне не хватило душевных сил в Прощенное воскресенье простить тебя за обиды, что получил, за горести и разочарования. Старался, молился, но не смог. Верил, что ты меня любила (все отвергнутые влюбленные – зануды). Исповедался у двух разных священников… Помогло.
Бог простит тебя, Оленька, и я прощаю. Прости и ты меня.
У меня больше нет гнева – все сгорело. Никого у нас с тобой не будет – ни мальчика, ни девочки... Ты оказалась права: не можешь дать мне счастья… Как не могла дать его всем мужчинам до меня. Оказалась права и в своем полу-шутливом предсказании, что я уйду от жены, а ты меня не примешь.
Не собираюсь сводить счеты, искать реванш. Никакие “профессиональные” или иные отношения невозможны. Надеюсь тебя не видеть, не слышать, не знать. Я тебе ничего не должен, отчитываться перед тобой мне не в чем.
В искусстве буду делать то, что считаю нужным, не спрашивая твоего разрешения или мнения, компрометировать тебя не собираюсь.
