2. На полях книги «От Омара Хайяма до Экклезиаста» Не глазами, но сердцем Строк касаюсь печальных — Тех, что Герман Плисецкий Не сумел напечатать. Ах, стихи из архива Среди записей личных — Будто ветер охрипший В подворотнях столичных Лет простуженных, серых От печалей и пыли, Где по-своему все мы Гнетом мечены были. Сколько душ там сломалось, Что казались – из стали! Но остались слова ведь, Пусть в тени, но остались. Кунцевская ель, Или как однажды с друзьями я побывал у «второй дачи» Сталина Гнездо диктатора в Кунцево. Притихшие разговоры. Кусочек империи куцый За темным глухим забором. Хозяин давно сменился И кто там сейчас – бог ведает. Спросить бы воды, извинившись, Но лучше, конечно, без этого. Вдали силуэт охранника, Собачий лай голосистый, Казалось, что-то отравлено На этой земле российской. Природа летняя властвовала С завидным упорством воина, О генерале Власике Подумалось мне невольно. Случайно ли все еще помнится Средь зелени той сочно-рьяной Засохшая ель – покойница, Осыпавшаяся, но упрямая. По поводу открытия памятника Ивану Четвертому в Орле Тоска по опричнине. Грозный, Малюте Скуратову честь… О дух этот, схожий с гриппозным, Амбиций гремучая смесь. Язык был мне верной опорой, И в стужи грел словно очаг, Но что ж говорить на котором Приличнее нынче молчать. 14 октября 2016 года Будапештский блокнот (Сентябрь, 2017) Будапешт Не для ума, скорее, а для сердца — Листвы сентябрьской золотистый фон И дней стручки, что сродны связкам перца, И волн дунайских вечный марафон. А я, подспудной памятью ведомый, Здесь словно погружаюсь в прошлый век, Где пылью – пятьдесят шестой, бедовый, И незабвенной тенью – Валленберг. Гостиница «Леонардо», № 548 Окно гостиничного номера Выходит в сквер, где зелень старая Упорно не меняет колера — Желтеть, как будто, не пристало ей. Но ветер с северо-востока Упрямо треплет листьев кружево И разбивает на осколки Дорожки, залитые лужами. В такое время, право, надо бы Быть мастером перед подрамником, Чтоб краски на холсте, как ягоды, Взяв мастихин, слегка подравнивать. Размышления на скамейке в районе улицы Ваци 1 Ах, сколько минуло годков, Порой несчастных… Дружище, Юра Холодков, Где же сейчас ты? В венгерской жизни суету От скуки отчей Бежать хотел. Сейчас я тут С тобой – заочно. Луна двояка нынче (так Бывает в море) — То полустершийся пятак, То форинт. 2 Ты говорил, что падежей тут двадцать семь, Ошибочно накинув пару лишних, Что не было помехой, ведь гусей Пасти бы мог, с пейзажем здешним слившись. И, позабыв московской речи вздор, Не только откровенный – даже отзвук, Как сыр овечий, резал бы простор, И пил бы, как вино, мадьярский воздух. Как жаль, что нам не встретиться теперь — Поворошить времен минувших ветошь, Потолковать о горечи потерь И помянуть друзей, которых нет уж. Под сводами базилики Святого Иштвана Пели в храме, где служилась месса, Ну, а я душой, как будто в брешь, Улетел, услышав вдруг Бернеса — О солдате, бравшем Будапешт. Вспомнил патефона синий ящик, Черную пластинку под иглой… Вспомнил то, что было настоящим, Не покрытым патиной и мглой. По весне и яблони, и вишни Там цвели у изб и у дорог — Это я о тех, что здешний Иштван Знать не знал, и знать, увы, не мог. Меченые годы 45-й? Все, как будто, просто: «Смерть фашистам!», «Гитлеру капут!»… Это 56-й вопросом: Почему тогда мы были тут? Безутешная музыка Осень снова такая, Что забыл я почти. Воздух терпче токая Из ближайшей корчмы. Вечер стелется сизый — Пустота и тоска, Даже птиц на карнизах Взгляду не отыскать. Лишь рекламы цветные Приглашают к вину… В самый раз помянуть. О, печаль Будапешта, Все ж светла твоя явь, Где звучит безутешно Его старый рояль. вернуться Венгерский пианист Режё Шереш (1889–1968) вошел в музыкальную историю как автор «Венгерской песни самоубийц», в версии на английском языке – «Gloomy Sunday», в русскомварианте – «Мрачное воскресенье». Исполнялась она им самимв будапештском ресторане «Kispipa». |
