Ламенне не поддался на соблазны суетной славы. В Париже он задыхался и мечтал о свежем деревенском воздухе. Для него было истинным счастьем, когда он смог наконец поселиться в своей родовой усадьбе в Ла Шене, которая сделалась на этот период романтическим бретонским Пор-Роялем[232]. Там он собрал вокруг себя молодых людей, истосковавшихся по духовной жизни: это были аббат Жербе, аббат Лакордер, позднее — Бенуа д'Ази, Салини, Монталамбер, Морис де Герен[233]. «Я всегда завидовал счастью сельского священника в краях, где народ еще добр и простодушен», — писал он Гюго. Ему нравилось жить в окружении когорты учеников, которые благоговели перед ним и любили его. Рядом с ними он вновь обретал молодость. За его внешней саркастичностью скрывалась юношеская доверчивость, доброжелательная веселость. Если когда-нибудь он был счастлив, то именно в эти годы, промелькнувшие слишком быстро, когда в глубине лесов Ла Шене он вел жизнь, полную радостей дружбы и упоения верой.
В то время он ратовал за всемирное господство католицизма. Ультрамонтан, как Жозеф де Местр[234], Ламенне ждал спасения только от Рима. Он полагал недопустимым, чтобы галликанская церковь, состоящая в союзе с правительством, которое он считал обреченным, посмела противопоставить себя престолу святого Петра[235]. Подобно великим папам Средневековья, он желал, чтобы власть светская была полностью подчинена власти духовной. Все и вся — короли и народы, епископы и прихожане, пастыри и паства — должно склонить голову перед папой римским. «Прежде вы царили над царями, — говорил он, обращаясь к отцам церкви, — но затем цари поработили вас. Отвернитесь же от царей и протяните руку народам».
Ламенне выступает здесь противником Боссюэ, который мечтал видеть французскую Церковь, ревностно отстаивающей свои свободы. Но Боссюэ преклонялся перед Великим монархом[236], Ламенне же презирал правительства Реставрации. Он предсказывал их падение. Ламенне видел, как надвигалась буря. И он приветствовал ее приближение, ибо надеялся, «что она вынесет его в открытое море, где он сможет сражаться без командиров, на своем собственном судне»[237]. В 1824 году он совершил первое путешествие в Рим, где был принят с почетом. Папа Лев XII[238] встретил его как поборника папской власти. Некоторые утверждают, что Ламенне получил тогда приглашение остаться в Риме, причем в сане кардинала. Но об этом визите существуют сведения более достоверные и достойные упоминания, а именно отзыв о Ламенне папы Льва XII, который после отъезда аббата сказал: «Этого человека надо направлять, положив руку на его сердце». Суждение глубокое, и если бы ему последовали, трагедии можно было бы избежать.
Революция 1830 года не оказалась неожиданностью для аббата Фели; он предсказывал ее. Июльское правительство его разочаровало; он предпочел бы видеть Францию республикой. Какова же должна была быть позиция Церкви перед лицом этих потрясений? Церкви надлежит, как она делала это испокон веку, — говорит Ламенне, — принять то, что дозволил бог, и обернуть это к вящей его славе. Она должна, следовательно, быть в XIX веке демократичной, либеральной и научной. «Чтобы католицизм снова стал тем, чем был прежде, необходимо воссоединение веры с наукой, а как может осуществиться этот союз, если не через свободу?» Вероятно, кое-кому покажется странным, что этот теократ и ультрамонтан столь ревностно проповедует свободу. Однако он вполне последователен: «Надо мной нет иного владыки, кроме Господа, вечного и всемогущего, который есть владыка кесаря. И потому я требую от кесаря свободы вероисповедания, свободы обучения, свободы союзов. Если вы полагаете, что церковь от этого проиграет, то вы заблуждаетесь. Революция 1830 года была буржуазной, вольтерьянской. Она, в сущности, утвердила победу Беранже, певца антирелигиозного. Верующие католики остались во Франции в меньшинстве, а всякое меньшинство вынуждено быть либеральным».
Таков тактический аспект его позиции. Однако она имеет и аспект гуманистический, более возвышенный. Ламенне всей душой верит в народ. В своем знаменитом «Рассуждении» он основывает веру на всеобщем приятии. Это демократизм, идущий от сердца, и потому Ламенне с большим правом может быть назван революционером, чем, скажем, Лафайет[239] или тот же Беранже. Ему не дает покоя нищета народа. И он добровольно избирает для себя высокий и достойный путь бедности. «Вы, служители Того, кто был рожден в яслях и умер на кресте, — говорил он, обращаясь к своим братьям- священникам, — вернитесь к своим истокам, окунитесь в бедность, в страдание, и тогда слово Господа нашего, страдающего и неимущего, обретет в ваших устах первозданную действенность. Как двенадцать апостолов, идите в гущу народа и с помощью одного лишь слова божьего начните заново завоевание мира».
Он за отделение церкви от государства. Церковь потеряет на этом свои субсидии, зато выиграет свободу и вместе с ней еще более высокое благо — бедность. Эти идеи он отстаивает в основанной им газете «Авенир» («Будущее»), выходящей под девизом «Бог и Свобода» и прекрасно оправдывающей свое название, ибо, поистине, в мыслях аббата Ламенне была заключена частичка будущего. Он угадал, что всеобщее избирательное право будет разумно, понял, что церковь только выиграет, отделившись от Гордых; он обратился к демократии, чтобы преподать ей Евангелие. Другой великий бретонец-католик, Шатобриан, тоже был недалек от того, чтобы встать на эту точку зрения. Однако политик барон де Витроль[240], друг Ламенне, призывает к осторожности: «Мой дорогой, вы одиноки… Все это очень возвышенно, но того, кто витает в облаках, никто не понимает…» Действительно, газета вскоре вызвала опасения и справа, и слева. Церковь не приняла ее. Тираж упал.
И вот тогда-то Лакордер предложил отправиться в Рим просить поддержки у самого папы, и трое пилигримов — Ламенне, Лакордер и Монталамбер — двинулись в путь. О наивная неосмотрительность! Рим еще мог закрывать глаза на действия этих партизан веры, но разве мог он дать им официальное одобрение? Уже не было в живых папы Льва XII, чтобы положить руку на это мятущееся сердце. Григорий XVI[241] принял Ламенне, предложил ему табаку из лазуритовой табакерки, ни словом не обмолвился о газете и, когда аббат отбыл, испепелил его энцикликой «Mirari vos»[242]. То был страшный удар для Ламенне. Он вознес Рим выше всех земных тронов, и Рим же его сразил. Он склонил голову, но, распрямляясь, прошептал, как Галилей: «Е pur si muove»[243]. Что не помешало его врагам торжествовать, а многим друзьям — с неумеренной поспешностью отвернуться от него.
Мрачный, охваченный апокалипсическими настроениями, Ламенне укрылся в Ла Шене. Там, рядом с Жербе и Лакордером, он на некоторое время вновь погрузился в созерцательную жизнь, скрашенную дружеским теплом. Но душа его пылала стремлением вернуться к великой схватке: «Мы должны соединиться с народом, с подлинным народом; именно его нужно учить отстаивать свое дело, учить хотеть, действовать. Пришла пора сказать все…» Это «все» оказалось маленькой, полной апокалипсических образов книжечкой, гениальной пародией на пророков, которую он назвал «Речи верующего». Сент-Бёв, который взялся опубликовать этот красноречивый памфлет, был восхищен его силой. «Эта книга, — сказал ему издатель, — наделает много шума. Мои рабочие не могут спокойно набирать ее. Она захватывает, будоражит их; в типографии все вверх дном». И это соответствовало истине. Печатники выучили книжку наизусть и цитировали ее с лихорадочным воодушевлением.
