— Причём здесь Вы?

— Вина действительно лежит на мне (вернее, главным образом на мне), ведь именно я приказал Сириусу оставаться в доме, который он ненавидел с детства; я закрыл его в доме, не давая возможности вдохнуть свежий воздух. И даже в глубине души понимая, что долго это продолжаться не будет, я всё равно не сделал ничего, чтобы облегчить его участь.

Блондинка спрятала лицо в ладонях, не в силах слушать профессора. Тугой обруч сжимал изнутри, стягивая внутренности; было невыносимо больно и стыдно — за то, что она не может совладать с собой, не может быть сильной. Но даже с этим осознанием девушка приходила к мысли о своей беспомощности.

Некоторое время она молчала, давясь рыданиями, но не плача. Мизерная гордость за саму себя кольнула на мгновение, и тогда Хейг провела руками по лицу и, наконец, подняла глаза, но на Дамблдора и не взглянула.

— Вы не виноваты, — одержимо произнесла она. — Не виноваты. Никто не мог уберечь его от него самого. Я тоже не смогла… тогда, на площади Гриммо.

— Жизни близких людей Сириус всегда ставил превыше своей, — сказал пожилой волшебник. — В этом заключалось его очарование и одновременно слабость.

Ева вдруг вспомнила свой Патронус — именно то, как ринулся светящийся волкодав в бой. Она ещё тогда почувствовала, что это зрелище было знакомым, а сейчас убедилась окончательно — Сириуса она любила больше, чем кого-либо, и неважно, как, но но эта была самая самоотверженная любовь, доказательством чего служил телесный облик её Патронуса. И от осознания о потере самого дорогого человека ей становилось только горше.

— И всё же я не смогла, — сдавленно проговорила та. — Я никогда не смогу себя за это простить. Я настолько слаба, что не смогла защитить самое дорогое, что у меня было. А Гарри… как мне смотреть ему в глаза?

Она прикрыла лицо ладонью, будто рядом находился сейчас не Дамблдор, а сам Поттер; представила, как видит его перед собой, его искажённое мукой лицо и то, как в мыслях он проклинает слизеринку за слабость.

— Гарри прекрасно понимает, что в этом нет твоей вины, — мягко сказал профессор, но его слова не убедили блондинку. — Он видел, как Беллатриса Лестрейндж направила режущее заклятие в Сириуса, и он понимает, что ты делала всё для того, чтобы его спасти.

— Откуда Вам знать это?

— Потому что я разговаривал с ним сам.

Наконец, студентка подняла на директора глаза. Она не знала, правду ли он говорит, но хотела верить — доверять его словам в полной мере.

— Гарри так же, как и ты, винит себя в смерти Сириуса. Я долго разговаривал с ним, нам многое пришлось обсудить в тот день, когда ты ещё находилась в больнице святого Мунго, но то, что он не винит тебя в смерти Блэка, мне совершенно ясно.

На это Хейг нечего было ответить. Хоть она и поверила волшебнику, чувство вины не утихало — девушка во что бы то не стало решила встретиться с гриффиндорцем, как только полностью оправится.

Неожиданно в её голове вспыхнул яркий и запоминающийся образ человека, которого она боялась и ненавидела уже долгое время. Ева понимала, что ни с кем другим, кроме самого Дамблдора, не сможет обсудить то, что видела.

— Редсеб Маллиган, — тихо упомянула она имя, не узнавая свой голос — не до конца понимая, почему вдруг он вспомнился ей в эту секунду. — Мне казалось, что Пожиратели смерти не могут вызывать Патронусов — такая магия им просто не поддаётся. Так как…

Закончить такую страшную мысль означало лишь то, что она принимает эту реальность.

— Редсеб Маллиган для всех всегда оставался загадкой, — помедлив, проговорил директор, внимательно глядя на девушку. Она поняла, что и самого волшебника этот человек явно заинтересовал. — Это действительно редкость, чтобы Пожиратель смерти мог применить заклинание Патронуса, однако если он использует его, это говорит лишь о том, что что-то светлое ещё осталось в этом человеке. Значит, он ещё не полностью погряз в безумии и ненависти.

Слизеринке вспомнилось, как он напару с братом уничтожал маленькое поселение Африки и то, как явил самого большого и светлого Патронуса в её жизни; вспомнились его глаза, в которых в то самое мгновение не было ни капли сумасшествия — всего лишь страшная усталость. Соединить безумного Редсеба и того, что мог защититься от собственных страхов самостоятельно, в один образ ей совершенно не удавалось. Ненавистный ею человек вводил в смятение — она чувствовала, что обязана ему жизнью, и это чувство грызло изнутри не хуже, чем тоска и боль от потери Сириуса.

***

Окончание учебного года была крайне омрачено минувшими событиями. Хейг буквально кожей чувствовала нависшее в Большом зале напряжение; все только и говорили о возвращении Волан-де-Морта и о произошедшем в Министерстве. При каждом упоминании студенты глазели на стол гриффиндорцев, за которым сидели одни из известных участников последнего сражения. Ева вернула хмурый взгляд к своему столу, отмечая, что Гарри среди них не было, и подумала, что и ей здесь не место.

Не сказав сидящей рядом Аяно ни слова, блондинка незаметно поднялась. О том, что и она тоже была в Министерстве магии в тот день, никто так и не узнал, чему она душевно радовалась — быть невидимкой сейчас было важнее, чем когда-либо.

С трудом одолевая невыносимую и давящую тоску, девушка ни на что не обращала внимания, но только резкий толчок в плечо заставил вернуться к реальности и замереть на месте, глядя в знакомые серые глаза. Драко, казалось, всего мгновение назад находящийся в таком же состоянии, глядел на однокурсницу так, будто видит впервые. Та поджала губы, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.

«Почему из всех людей именно ты сейчас столкнулся со мной? — с болью подумала она, глядя на то, как Малфой надевает маску безразличия и отворачивается.

Не в силах смотреть на то, как он уходит, слизеринка сама развернулась и стремительно направилась прочь. Внутри всё кипело.

Оказавшись за пределами замка, студентка остановилась, вдыхая жаркий летний воздух. Сердце отбивало сумасшедший ритм, отталкивая желанное облегчение, однако вокруг, к счастью, никого не было. Подгоняемая разнообразными воспоминаниями, Хейг неспешно направилась к Чёрному озеру, глядя на такое знакомое ей окружение. Казалось, что где-то вдалеке раздаётся шёпот Гремучей ивы, ставшей какой-то особенно родной.

Оказавшись у того самого дерева, под которым вместе с Сириусом она прятались от солнца в недавнем сне, Ева осторожно опустилась на землю. Тяжело вздохнув, она закрыла глаза и прислонилась затылком к стволу, слушая, как трещат вокруг цикады. Однако вопреки тени, духота изводила.

Блондинка сидела какое-то время неподвижно, но затем раскрыла глаза и, выпрямившись, стянула с себя пуловер, оставшись в одной блузке и школьной юбке. Краем уха она слышала слабый хруст, и её сердце пропустило удар, и девушка достала из кармана кофты свёрнутый в несколько раз немного помятый лист бумаги. Ей не нужно было разворачивать его, чтобы понять, что это, но она прижалась спиной к сухой коре и всё же развернула записку, вглядываясь в такие знакомые слова и родной почерк.

Студентка вдруг заметила, что букву «y» он выводил абсолютно так же, как и она сама, с размашистым хвостиком. У Евы почерк был полон закорючек, но Сириус писал аккуратно, ровно и красиво, почти каллиграфически, однако буква «y» как-то резко выделялась.

Слизеринка вздохнула и принялась за чтение письма, которое помнила практически наизусть с тех пор, как оно пришло таким же ранним летом два года назад.

«Привет, Волчонок!

Я, наконец-то, залёг на дно и смог послать тебе весточку! Будь осторожна, эта сова любит клеваться!

Не могу написать, где нахожусь сейчас, но здесь не так, как было там, рядом с тобой и Гарри. Здесь холодно и пасмурно, но для меня это не проблема. Я в порядке…»

Хейг перечитывала письмо, чувствуя, как начинают дрожать руки.