— Ты знаешь, что тебя ждет? — сказал он, стараясь заглянуть в моё лицо.

Я молчала, глядя на изгибы его ботинок.

— Тебя поведут на алтарь, — вкрадчиво прошептал он, протягиваясь ко мне всё ближе и ближе, — там ты предстанешь перед всеми Ракъят, перед всеми воинами, а после того, как Цитра произнесет свою речь и объявит смертельный приговор, тебя будут иметь под быстрый стук барабанов. Каждая из обезьян, которых ты так ненавидишь, оттрахает тебя, но не переживай, я буду наблюдать за этим издалека. Пачкаться об убийцу моего брата, знаешь, у меня нет никакого желания. Считай, что я милосерден, потому что имей тебя я, ты бы не дожила и до клинка Цитры.

Я медленно подняла на него взгляд, а он хмыкнул. От его слов внутри меня всё покрылось инеем.

— Надо же, в тебе ещё не совсем погасла эта твоя искра, — заметил он. — Какой взгляд у тебя выразительный. Но я его разбавлю, пожалуй. Психопат Хьюз тебя больше не спасет, потому что я убил его. А смерть Вааса лишь дело времени.

— Ложь, — отчеканила я.

— Что "ложь"? — поинтересовался Алабама.

— Не убил ты Бака, — проговорила я. — Если бы убил, то притащил бы и его башку сюда. И Вааса ты не убьешь.

— Почему?

— Я знаю, — прошептала я, опустив голову. Сил не было совсем, и от недостатка еды и воды голова слегка кружилась.

Его рука сомкнулась на моих волосах, и он заставил меня поднять голову. Он жестко и кровожадно улыбался мне, но в глазах его отнюдь не было веселья, в них была та же жгучая ненависть, которую я видела в глазах Равима, однако теперь на его месте была я, поверженная и скованная цепями.

Как много ненависти в этом мире.

— Я отхуярю Ваасу язык наживую, — вкрадчиво прошептал Алабама. — А затем я суну его в его же клетки и он сгорит заживо. Его обгоревшую башку я принесу Цитре, а пока воины Ракъят будут трахать тебя, сюда прибудут люди Тхисарака, а потом он сам займет место...

Моё сердце забилось вдруг так сильно, как не билось уже давно.

— Что? — перебила я. — Тхисарак?

Алабама хмыкнул.

— Да, сука, знакомое имечко?

Как же забудешь имя того, кто вытащил тебя с трущоб в тесную, зато свою квартирку? Имя того, ради которого ты убивала и толкала людей в рабство. Имя того, кто расколол меня и мою сестру.

Я закрыла глаза, и прошептала:

— Мне было похуй на твоего брата. Единственный человек в моей жизни, которого я убила не для того, чтобы выжить — Равелиан, ему я отомстила за смерть моего друга, — я открыла глаза. — Он был для меня всем на этом острове.

Губы Алабамы дрогнули.

— Мой брат был для меня всем, — тихо, чтобы его никто не услышал, проговорил он. — И я отомщу за него сполна.

— Я знаю.

Сощурив глаза, он резко долбанул мою голову о каменную стену, а его пальцы разжались. В глазу сразу потемнело, и я обмякла без сил, слыша лишь краем уха, как покидает меня мой посетитель.

Как блаженно было, когда меня освободили от оков. Своих онемевших рук я не чувствовала, но краем глаза взглянув, как цепко за них схватились мужчины, я поняла, что синяки там точно останутся. Они подняли меня, и не дав возможности привыкнуть к стоячему положению, потащили прочь из моей каменной тюрьмы. Голова дико кружилась, и я не могла стоять, не то, что перебирать ногами, но от такой резкой смены положения ничего другого не ожидаешь. Я смогла сфокусировать взгляд уже тогда, когда оказалась во внутреннем дворе храма, с огромным и величественным деревом посередине. На нём было что-то нарисовано белой облупившейся краской и, приглядевшись, я распознала голову какого-то чудовища... одну из трех. Трехглавый дракон.

Я слабо улыбнулась самой себе, а потом оказалась в коридоре. Затем еще в одном дворике. Ещё один коридор.

Я поняла, что мы на месте тогда, когда увидела в конце каменной аллеи большой круглый алтарь. Что-то ударило в голову, я представила себе Вааса и Цитру, совокупляющихся на этом алтаре, а затем представила, что на этом алтаре будут делать со мной.

Ноги инстинктивно уперлись в ступени, но лесные воины с шипением грубо пихнули меня вперед. Глупо сопротивляться, я знала, но, чёрт побери, всё не должно так закончиться! Не должно!

Босые ноги горели, руки не до конца обрели чувствительность, а в голове пульсировали мысли. Когда я краем глаза увидела Алабаму, он слабо помахал мне рукой с едкой улыбкой, и на меня накатила новая волна унижения.

Они грохнули меня на алтарь и тут же начали связывать руки. Я получила смачную пощечину, когда лягнула одного из них. Ноги они мне не связывали, и я догадывалась, почему. Когда руки одного из них коснулись моего ремня, я зарычала и начала брыкаться ещё пуще. В глазу потемнело, а острая боль пронзила висок от удара в лицо. То была уже не пощечина.

Я предстала перед ними во всей красе. Я желала утопить их в собственной крови.

— Среди нас фальшивый воин с татау, — её голос прошелестел где-то над моей головой.

Я всё ещё рычала сквозь зубы, рвано дыша, но мои руки были крепко привязаны многолетними веревками. Цитра с улыбкой обошла меня, словно видела диковинную зверюшку в клетке. Я сидела на коленях, стараясь притянуть руки к груди, а когда почувствовала прикосновение её руки к спине, сильно дернулась. Она провела по всему свежему рисунку, что я получила на этом острове, и с едва различимым восхищением произнесла:

— Amotekun.

Я готова была вцепиться зубами в её руку, но она соскользнула с моего тела. Отчаяние захлестывало меня волной, я не готова была сдаваться. Я смотрела на горящие глаза воинов, направленные на меня, они же с покорной готовностью расположились на протяжении каменной аллеи и молча ожидали. Алабама был в тени каменной колонны, и его улыбка была самым страшным из всего окружения. Цитра медленно проплыла передо мной: она ходила вокруг алтаря, словно стараясь запомнить каждую мелочь в происходящем, а в ее руке при свете огней блеснул каменный нож. Барабаны били стремительно, сильнее, громче, безудержнее!

Затем всё резко стихло, и я окунулась в давящую тишину. Шум прибоя приласкал мой слух, и я медленно повернула голову назад.

Вот она, моя свобода. Сделай лишь пару шагов и возьми её, окунись в неё с головой! В каменной арке уходящее солнце отбрасывало свои последние лучи, а океан мягко лизал песочный берег. Это так сильно ударило в мою голову, что проникло прямиком в сердце. Я стиснула зубы, чувствуя, как щиплет глаз.

Бам.

Первый удар по барабану заставил меня вздрогнуть.

Бам.

Второй удар заставил меня закрыть глаз, и свобода угасающими очертаниями утонула во тьме.

Бам.

Третий удар заставил меня склонить голову к рукам.

Бам.

Четвертый удар убил во мне последнюю каплю человечности.

Удары были медленные, затем постепенно набирали темп. Цитра говорила что-то своим воинам на своём певучем языке, треск огня рядом цеплял слух, а далекий-далекий шум прибоя угасал за звуками безумия. Цитра всё говорила, а моё сердце колотилось от накатываемого ужаса.

В такие моменты кажется, что жизнь заканчивается, и надежда медленно гаснет, как уголек, потерявший язычки пламени. Ты склоняешь голову в бессилии, готовясь к самому худшему — терпению, и твоё «я» опускается в глубины отчаяния и самоуничтожения. Но я была бы не я.

Когда один из них подошел ко мне, то получил мощный удар ногой в скулу. Место, куда выстрелил Алабама, отозвалось тупой болью, но это было неважно. Воин, которого я ударила, отшатнулся, но вернув взгляд ко мне, поиграл жевалками, а после бросился на меня. Без труда перехватил мои колени, сжав их со всей силы, вопреки моим сопротивлениям.

Я закричала раньше, чем это произошло, но даже собственного голоса мне было не узнать. Острая боль ослепила меня, я извивалась.

Я не понимала, что произошло. Он рухнул на меня, и я зарычала от отвращения, желая скинуть его на себя, но вдруг поняла, что он не двигается. Что-то мокрое растекалось на моей груди.

Я слышала крики, и дернула головой в сторону. Ракъят больше не сидели на коленях, они беспокойно носились вокруг, а когда я увидела красные пятна вдалеке и вспышки автоматных очередей, я готова была разреветься от переполняющих меня чувств.