Я чувствовала на губах не металлический привкус крови. Я чувствовала на губах вкус первой маленькой победы.

*Строки из песни Малинина "Леди Гамильтон и капитан Нельсон".

*Hermana -- "сестра". Не путать с hermano - "брат".

========== 13. «Он и Ты» ==========

Его мягкость проявлялась во всем. В тоне голоса, в движении рук, в походке, в чертах лица, во взгляде темно-карих глаз. Я видела её буквально во всем, что было связано с ним, для меня он был буквально её воплощением. И даже когда мы впервые встретились, я поняла, что передо мной не безликое жестокое создание: передо мной человек. Такой, каким бы я хотела видеть всех людей вокруг себя.

Но он был таким одним во всем мире.

И этот мягкий человек оттащил от меня ублюдка, желающего меня изнасиловать. Одного из двух. Второму повезло не так сильно, поскольку всего за пару мгновений до появления Его, я впервые убила.

Он буквально поднял меня на ноги, и потащил куда-то. Я не знала, куда, да и мне не было важно.

Но с тех пор я всегда следовала за Ним, куда бы Он ни пошел и что бы он ни сделал.

Он был воплощением мягкости. Но при всем при этом Он не выглядел глупо. Он выглядел внушительно и мужественно, и, наверное, Он был тем, про кого говорят «как за каменной стеной». Да, так и было.

Сестра тоже видела Его мягкость, но она ее смешила. Она считала это проявлением слабости. И Его чувства она тоже считала проявлением слабости.

Ну и дурой же она была.

Он влюбился в неё с первого взгляда. Ладно, скорее, со второго, в первый раз они даже словом не перекинулись. Я не понимала, почему Он влюбился в неё. Он никогда об этом не говорил, но не заметить этого было невозможно.

Через время я поняла.

Люди странно устроены. Иногда встречаешь в жизни человека, который западает тебе глубоко в душу, а потом ищешь его в других людях, когда тот уходит из твоей жизни. И страшно, если находишь.

Вот и Он видел в моей сестре свою младшую сестру, которая погибла много-много лет назад. Она казалась Ему той, кто нуждается в защите в силу своей слабости, но Он не понимал, что уж моя сестра слабой точно не была. Она была хитрой, и в защите не нуждалась. Но в те времена этого не видела даже я.

Но видела я многое и многое чувствовала, но многое не могла понять. Я не понимала и свою собственную привязанность к этому Человеку. Я не понимала злости в сторону сестры, которая отвергала Его раз за разом. Я не понимала то многочувствие, охватывающее меня.

Но меня это устраивало. И единственное, что я абсолютно точно понимала, это то, что этот Человек мне безумно дорог.

В моей жизни не было никого дороже моей сестры. А Он ворвался в мою жизнь, и стал вторым. А иногда даже и Первым.

Когда я узнала, чем занимается моя сестра, мне было больно. А когда я поняла, что будет, если Он узнает об этом, мне стало больнее в несколько раз.

И Он узнал. Но не захотел принимать, хотя в глубине души Он понимал всю правду, а от неё никуда не денешься. Так всегда.

Я оказалась рядом в тот момент. Я сделала то, о чем кто-то другой потом бы жалел, но я не жалела: я хотела этого. Не потому, что это было нужно мне, а потому, что это было нужно Ему. Я хотела облегчить страдания Человека впервые в своей жизни.

Но было бы лицемерием сказать, что и мне этого не нужно было.

Он упирался, но потом сдался.

Он был воплощением нежности даже тогда. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда мне дарили столько нежности. Это не было похоже на то, что я видела или испытывала когда-либо. Он целовал меня мягко, едва касаясь, а места его поцелуев вспыхивали. Он держал своими руками мои бедра, не сжимая их до синяков, а мягко сжимал, медленно поглаживая. Он ни к чему не принуждал меня никогда, но того, что я давала ему тогда, Ему было необходимо, и даже чересчур.

И я знала, что между нами не какое-то дикое совокупление двух животных.

Мы любили друг друга по-настоящему в тот день. И я любила Его ещё больше за то, что Он дал мне почувствовать себя человеком.

Пусть из нас двоих им будет хоть кто-то.

И больше этого не повторялось.

Мы никогда не вспоминали и не говорили об этом. Мы не отдалились и не сблизились, Его чувства не изменились, но лишь потому, что я знала: я никогда не была Ему безразлична, и не стала безразлична и сейчас.

Но в Его глазах появилось нечто, чего в них не было никогда. Новое чувство, которое не могло не появиться в Его глазах.

Легкий еле заметный отблеск ненависти.

За слабость, которую Он позволил себе и мне в тот день.

Он не говорил это, и это не проявлялось ни в одном Его действии или слове. Но это было, я видела это в Его глазах.

Он не смог простить этого себе.

Он не смог простить этого и мне.

Ты был мягок во всем. А я была дикаркой, не привыкшей к ласке. И когда сестра покинула меня, я думала, что сойду с ума. А Ты не дал мне этого сделать, был рядом со мной. Я сказала Тебе, что ухожу насовсем, а Ты не дал мне уйти одной. Ты отправился со мной туда, куда не пошел бы больше никто. Ты дал мне имя своей матери, закрыв большим плащом малышку Мириам.

Ты дал мне факел в руки, без которого я потерялась бы во тьме.

А ещё ты дал мне время, которое принадлежало только Тебе. Отобрал три пули, которые предназначались мне.

Но мир даже не шелохнулся. И всё продолжило течь своим ходом, тогда как моё сердце остановилось.

Этот мир несправедливо обошелся с тобой, Клаус. Не так, каким Ты сам пытался быть.

Но моё сердце это так не оставит.

Обещаю Тебе.

Лежа с закрытыми глазами на кушетке, я слышала мирное биение своего собственного сердца. Какое-то мнимое спокойствие прокралось ко мне в эти часы, и единственное, что хотелось сейчас делать - ничего. Просто остановиться.

Пиратики в какой-то момент задолбились к нему в дверь, срочно требуя его видеть. Монтенегро был как раз в процессе, а потому разразился соей гневной тирадой, не забыв упомянуть о том, как его все заебали. Мне было смешно, но я не позволила себе усмехнуться на этот счет.

Монтенегро же, поспешно натянув на себя все вещи, напоследок обернулся, смерив меня звериным взглядом. Я в это время сидела на столе и внимательно смотрела на него.

Он сплюнул и покинул помещение, не забыв громко хлопнуть дверью.

Вот так я и осталась в одиночестве.

Случившееся не выходило из моей головы. Я пыталась взвесить все за и против, понять, не испортила ли я этой слабостью своего собственного плана, но внутри что-то мирно урчало. Интуиция подсказывала, что всё вышло к лучшему.

Я, наконец, решила подняться. Взяв свою толстовку, скинутую второпях, я застегнула её на молнию и, наконец, почувствовала себя более защищенной. Проморгавшись, снимая с себя сонливость, как маску, я потянулась на носочках, чувствуя, как хрустят косточки.

Уходить отсюда втихаря мне не хотелось, но и что делать в отсутствии Монтенегро – не представляла. Я оглянулась в поисках чего-либо, что могло меня заинтересовать, и увидела среди прочего хлама интересную вещь. Радиоприемник. Забавно было осознавать, что Монтенегро не чужда такая человечная вещь, как музыка. Что может слушать такой, как он? Может ли ему вообще нравится музыка? И что чувствует этот человек, когда слышит её?

Я покрутила кнопки и вместе с противным шипением услышала какую-то струнную мелодию. Чуть-чуть повернула ещё, и шипение почти пропало, и полился чистый звук, дергающий будто не струны музыкального инструмента, а мои собственные душевные струны.

Я закрыла глаза и поняла голову, перенеся вес с одной ноги на другую. Я погружалась в дурман медленно и сладко, желая лишь только погружаться глубже, до полного забвения. Я оторвалась кончиками пальцев от стола и провела руками по телу и ногтями по шее. В теле что-то хрустнуло, и я с удовольствием выдохнула.

А затем нечто ударило в голову, и я замерла на месте. Мелодия утонула в пространстве, слившемся в ничто, а сердце заколотилось вдруг так, что своей силой готово было сделать дыру в моей груди.