Я слушала Джеймса очень внимательно, представляя у себя в голове эту картину, и во мне это что-то задевало.

Я не знала, что.

— Ваас сбежал оттуда и окончательно примкнул к Хойту. Назвал Цитру предательницей, начал убивать своих туземцев, а по ночам драл эту Софи как только мог. Хойт знал об этом, и ему это не нравилось, а потому вскоре он вызвал Вааса в кабинет, где рассказал всю правду об этой Софи. Оказалось, что она соблазняла Вааса намеренно для того, чтобы получить деньги на лечение своего брата. Хойт дал ей их, и она была намерена вернуться… но Хойт рассказал всю эту правду Ваасу. Он дал ему выбор: убить или отпустить её.

Моё сердце заколотилось, когда я услышала эти слова. Я вновь видела перед собой эту сцену, я как будто бы сама была на месте Вааса и смотрела в бирюзовые глаза незнакомки Софи…

— Что он выбрал? — тихо спросила я.

— Он убил её, — ответил Джеймс. — А после намеревался убить и сестру, которая предала его. Но с тех пор не очень-то в этом продвинулся.

— Ему был дан такой случай? — спросила я.

— Однажды да, — ответил Джеймс. — Я лично видел её, и это был единственный раз, когда она вылезла из своей норы.

— И что же он?

— А он ничего, — просто ответил Джеймс. — Не убил.

Я не спрашивала у него, как это было, но в голове копошилось столько разных мыслей, что я как будто бы знала, как именно это выглядело тогда.

— Ясно, — выдавила я из себя, поднимаясь в кушетки. — Мне всё стало ясно.

Его комнату посетил ураган. К такому выводу я пришла, когда без спроса открыла дверь и увидела разгромленное помещение. Он даже опрокинул шкаф в какой-то нездоровой истерике, но судя по слою пыли на нём - его он опрокинул ещё месяц назад.

Я обнаружила его на кровати, на которой он валялся в сапогах и курил обычную сигарету. Это кольнуло меня, и когда он перевел затуманенный взгляд на меня, я сделала шаг вперед и закрыла за собой дверь на ключ.

Зашла в клетку к зверю и закрыла её на замок.

Он ничего не говорил, молча смотрел на меня, а пепел с его сигареты падал на его грудь.

Я прошла через всю комнату, перешагивая через поломанный стул, и присела на корточки около его кровати.

— Хуль тебе надо?

Его голос не был психованным, наоборот каким-то охрипшим и уставшим. Я молча вытащила из его деревянных пальцев сигарету и затянулась один раз. Горло схватил спазм, но я не позволила себе закашляться. Я молча выкинула недокуренную сигарету через плечо и выдохнула клуб дыма в его лицо.

— Пришла поблагодарить, — спокойно сказала я, внимательно за ним наблюдая.

Эти слова подействовали на него как дефибриллятор: он соскочил с кровати и кинулся к столу, а затем резко повернулся, посмотрев на меня такими злыми глазами, что я должна была на месте скукожиться.

Щас прям.

— Что-что ты, блять, там решила? — переспросил он. — Поблагодарить?!

— Именно так, — кивнула я.

— И за что же ты, блять, решила меня поблагодарить? М?

— За то, что ты дал мне возможность расквитаться, — просто сказала я.

Ваас расхохотался, но в его смехе не было никакого веселья: только неукротимая ярость.

— Сука ты ебанутая, вот ты кто! — рявкнул он, наступая на меня. — Я эту пизду дранную по всему ебучему острову искал, достал ее из задницы мира и привел сюда специально для тебя. Чтобы ты убила ее, — Ваас расплылся в змеиной ухмылке, — убила сестру-предательницу. Но что ты, сука, сделала? Ты, блять, отпустила ее! Ебучей предательнице дала нож в руки и пусть, мол, уебывает на все четыре стороны! Ты, блять, ебнутая на всю башку! — он приставил два пальца к своему виску. — Тебе, сука, прострелили-таки твои хуевые мозги!

— Ты сказал, что мне решать, что с ней делать, я и поступила так, как считаю нужным, — сказала я. — Если тебе что-то не нравится, надо было самому думать, что с ней делать, а не давать людям выбор.

— А ты нихуя не врубаешься, блять, — Ваас заводился все больше. — Я каждый ебаный раз вдалбливал тебе о том, что надо делать со своей дорогой семейкой, когда видишь их, но нет, у тебя же свои бубенцы между ног, ты тут самая умная, блять!

— Может, ты скажешь мне свои конкретные претензии, а не будешь визжать из-за какой-то неведомой хуйни? — не выдержала я.

Я ослепла вновь. Почувствовав острую боль в виске, я поняла, что рухнула на пол от его удара. К голове приливал жар, а я, наконец, начала перед собой видеть. Трясущимися руками я уперлась в деревянный пол, приподнимаясь.

Лава, мирно бурлящая во мне, вспенилась до краев в одно движение его руки.

— Ебучий подонок, — дрожащим голосом процедила я, поворачивая голову к нему.

В комнате нависло недолгое молчание.

— Че-че ты там сказала, курва? — тихо-тихо переспросил Ваас, приставив ладонь к уху. — Я не расслышал, повтори.

— Лицемерный ублюдок, — я поднялась на ноги, стирая с виска горячую кровь, которая попадала в мой глаз. — Ты сам, что ли, ебнул свою трижды драную сестру, когда она тебе шрам твой проклятый на роже нацарапала? Ты, что ли, грохнул ее за мнимое предательство, ты?! Лживый кусок дерьма!

В полет отправилась гавайская куколка, мотающая головой. Ваас ловко увернулся, но взгляд его стал по-настоящему звериным и нечеловеческим. Мне же было все равно.

— Пиздишь тут о своих высоких идеалах, какую-то моральную хуйню мне на уши вешаешь! — Я схватила со стола его аптечку со шприцами и со всей силы бросила в него, но он вновь увернулся. — Не смей осуждать меня, ты, ничтожество!

От третьей полетевшей в него вещи он увернулся с трудом, но на месте больше не стоял. Рывком преодолев расстояние, он вырос передо мной. Я успела нанести ему смачный удар в бок, но он с легкостью перехватил мои руки и всем телом толкнул на стол.

— Пусти меня, ты! — рычала я, извиваясь, но он только теснее прижал меня к столу. — Лицемерный гавнюк!

Щека предательски горела, а пустую глазницу щипало от удара. Пелена застилала единственный глаз, но я все же видела Его перед собой.

Колоссальное чувство сжигало меня изнутри.

— Ты бы поступил так же, — с ненавистью прошипела я, приподнимаясь ближе к его лицу. — Ты и поступил, не убил суку-сестру! Ты такой же, как и я!

Мгновение — и я прижата к столу. Сердце колотилось, как сумасшедшее, но в тишине я слышала и бешеный стук его сердца.

В какой бы заднице я не была за всю жизнь, такие колоссальные чувства меня не раздирали никогда. Хотелось разорвать его на части, выцарапать ему глаза, чтобы он сдох, чтобы его больше никогда не видеть.

Ложь.

Что-то внизу живота стянуло. Я смотрела в его глаза, тяжело дыша, но и он ничего не делал. Что-то мелькнуло на его лице, и он ослабил хватку, после чего мои запястья отозвались большей болью...

Я смачно залепила ему пощечину. В его глазах что-то сверкнуло, и он медленно перевел взгляд на меня.

А затем — безумие.

Мы целуемся, как животные кусаемся до крови, сдирая кожу грязными ногтями.

Мой мир перевернулся.

Он брал меня несколько раз за ночь, и каждый раз иначе. Обхватывал меня руками, прижимался сзади, не оставляя ни сантиметра между нами, рычал и кусал до крови в шею и плечи, прижимался лбом и носом к затылку, или же неотрывно смотрел в мой глаз, выискивая в нём нечто, что было мне самой неведомо. Исступленно вдалбливался в меня, словно хотел раствориться во мне, забыться, словно я была для него самым желанным и смертельным наркотиком.

Что было самым жутким для меня: я чувствовала то же самое. Я обхватывала торс ногами, прижимая его к себе теснее, сдирала кожу с каменных, затем влажных от пота мускул, сжимала руками его мятый ирокез и не желала отрывать глаз от его глаз, прижимаясь лбом к его лбу.

Это было безумием. Это было яростью. Это было вожделением. И диким.

И я знала, что зверь сейчас падает в бездну глубже, чем когда-либо. И осознавая это, я впивалась в его кожу ногтями ещё сильнее, заставляя его вскрикивать.