Делая набросок, Ивлев наклонился над убитым и вдруг в незакрытых узких монгольских глазах увидел тот черный, непроницаемый мрак, о котором всего каких-то полчаса назад говорил Корнилов.

«Неужели этот мрак поглотит и всех нас, шедших за ним?».

Ивлев захлопнул альбом, встал и отошел далеко в сторону. И тогда труп Корнилова, лежащий почти на краю высокого обрыва, на фоне широкого речного зеркала и безбрежного небесного простора, показался каким-то неправдоподобно игрушечным.

«Значит, смерть обнаруживает всю малость и таких людей, как Корнилов», — подумал Ивлев, и, как бы подтверждая его мысль, штабс-капитан Ковалевский сказал хану Хаджиеву:

— Хрупкость человека в дни войны очень обыденная вещь.

— Господа, — обратился Богаевский к офицерам, продолжавшим молча стоять подле убитого, — Корнилов был средоточием лучших и наиболее сильных качеств нашей когорты, и у его тела мы должны принести клятву верности его заветам…

С этими словами генерал наклонился и вложил в руку Корнилова восковой крестик.

Вскоре вокруг Богаевского собрались генералы Романовский, Казанович, Марков. К ним подошел Деникин.

— Такое решение, как бросить остатки армии на генеральный штурм Екатеринодара, — вставил он между фразами, выражавшими скорбь, — было вызвано, очевидно, моментом критического душевного кризиса командующего. Штурм этот не но силам армии, тем более сейчас, когда она обезглавлена.

— Но мы и вчера все были против штурма! — напомнил Марков.

Подкатила телега. По знаку хана Хаджиева текинцы положили бояра на нее и сверху прикрыли буркой.

К ним подошел Романовский и полой бурки укрыл голову убитого.

— Везите его в Елизаветинскую, — распорядился он. — По дороге никому не говорите, кого везете.

Часа через два у фермы появился в полуколяске Алексеев с адъютантом Шапроном и казначеем капитаном Петровым, сидевшими на переднем сиденье.

Ивлев подбежал к Алексееву, сошедшему с коляски.

— Разрешите, ваше высокопревосходительство, проводить вас к генералу Деникину!

Уйдя подальше от «злосчастного» рокового домика, Деникин сидел вместе со своим другом Романовским за рощицей, на зеленеющем бугре. При приближении Алексеева оба генерала поднялись с земли и почтительно вытянулись.

Поздоровавшись, Алексеев поднес к старческим очкам белый носовой платок и проговорил:

— По дороге сюда встретил тело Лавра Георгиевича… Я сошел с брички и простился с ним.

Романовский и Деникин продолжали стоять. Алексеев спрятал большой клетчатый платок в карман брюк.

— Вчера в личном разговоре со мной Лавр Георгиевич сказал, чтобы я в случае его гибели возглавил армию! — объявил Деникин.

Алексеев внимательным, умным взглядом сквозь стекла очков посмотрел на Деникина и тихо проговорил:

— Я согласен с завещанием Корнилова. Вступайте в исполнение обязанностей командующего армией.

— Но для этого, Михаил Васильевич, необходимо, чтобы вы подписали соответствующий приказ, — сказал Деникин.

— Составьте его! — распорядился Алексеев.

Ивлев взял из рук Деникина лист бумаги, присел на корточки и, положив альбом на колени, принялся писать под диктовку генерала:

«Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 часов 30 минут 31 сего марта убит генерал Корнилов.

Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдавался он на служение родине.

Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею — известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь отечества…

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову — нашему незабываемому вождю и лучшему гражданину родины. Мир праху твоему.

В командование армией вступить генерал-лейтенанту Деникину.

Генерал от инфантерии Алексеев».

Ивлев подал Алексееву вместе с альбомом лист бумаги с текстом приказа.

— Вот, пожалуйста, — сказал, поставив подпись, Алексеев и отдал бумагу в руки новому командующему.

Деникин обрадованно сверкнул глазами и почтительно низко поклонился:

— Благодарю вас за доверие, ваше высокопревосходительство!

— Поручик! — сказал Алексеев, повернувшись к Ивлеву. — Прикажите моей бричке подъехать сюда. На, земле все-таки сыровато, и я должен ехать.

Генерал Марков подошел к Ивлеву, стоявшему у Гнедой, привязанной к стволу молодой шелковицы:

— Поручик, скачите на кожзаводы, в дом Бондарева! Прикажите от моего имени штабс-капитану Огневу, командиру пулеметного взвода офицерского полка, взять на себя роль арьергарда!

Ивлев молча откозырнул и принялся отвязывать Гнедую.

— Пока все части не снимутся с позиций, — быстро добавил Марков, — взвод должен стоять насмерть у артиллерийских казарм.

Еще раз отдав честь генералу, Ивлев вскочил в седло.

В районе пригорода так же, как и раньше, отчетливо хлопали винтовочные выстрелы, тянули свои длинные строчки пулеметы, пули все чаще посвистывали над головой, но на сей раз Ивлев продолжал ехать верхом, будто собственная жизнь после смерти Корнилова утратила всякий смысл.

Он поглядывал на сизые купола Екатерининского собора, золотые кресты, пытался представить себе, что происходит в этот час на улицах, бульварах, площадях родного города.

Екатеринодар… Сколько на подступах к нему и на этой западной окраине погибло молодых жизней!.. И вот надо отступать… Вот как смерть Корнилова поворачивает дело. А куда отступать? Куда можно уйти с обескровленной армией, потерявшей своего вождя?..

Ивлев опустил повод. Гнедая пошла шагом.

Во дворах и на улице зияли воронки от снарядов, в разных позах и положениях лежали убитые, возле них — винтовки, пулеметные ленты, шашки, клочья окровавленной ваты и бинтов. Из земли торчали человеческие пальцы, и только они почему-то приковывали к себе внимание, а все остальное скользило мимо сознания. В голове повторялся истерический крик офицера- телефониста: «Все пропало! Все погибло. Убит Корнилов!»

Особняк Бондарева оказался на Кожевенной улице, в самом центре предместья. Кирпичный фасад с белыми вазами на крыше весь был истыкан пулями и осколками.

Пулеметный взвод штабс-капитана Огнева занимал задние комнаты особняка. Какими-то неисповедимыми путями сюда уже дошли слухи о гибели Корнилова, и пулеметчики-юнкера, обступив вошедшего к ним Ивлева, взволнованно выспрашивали подробности.

А вокруг дома и на улице с диким ревом разрывались снаряды, поднимали от земли темные облака пыли и дыма. Но никто, кроме Ивлева, беспокоившегося о своей Гнедой, оставленной во дворе, не обращал внимания на бурно разыгравшийся ураганный артиллерийский обстрел. Каждый пулеметчик был глубоко подавлен. Душу каждого заполнило смятение. О том, что Деникин в состоянии заменить Корнилова и спасти армию от окончательного уничтожения, никто не хотел ни думать, ни говорить. Ивлеву стало казаться, что все здесь сковывается смыкающимся кольцом смерти. Каждый теперь знает, что все усилия тщетны и дело проиграно безнадежно. Райская птица мечты о скорой победе и взятии Екатеринодара для всех обернулась черным вороном. Со смертью Корнилова все вокруг стало темным, слепым, бескрылым. Место горячих порывов и веры заняло ужасное «все равно!». И действительно, даже когда Ивлев объявил штабс- капитану Огневу приказ Маркова, равнозначный, по сути, смертному приговору пулеметному взводу, никто из юнкеров не задумался над истинным его смыслом.

— Ну, так вот, — повторил Ивлев, — стоять вам придется насмерть. Другого выхода нет!

— Ладно, займем позиции в артиллерийских казармах, — мрачно проговорил штабс-капитан Огнев, надев на тонкий горбатый нос пенсне.