Он слегка отвернул полу пальто, мокрую от крови.

— Ее жизнь — моя жизнь, — лепетал Ивлев. — Спасите!..

— Но вот-вот буденовцы…

— Доктор, ни один волос не падет с вашей головы! Это дочь главы большевистского подполья Екатеринодара… Она и сама красный комиссар!..

— Это нечто явно бредовое, — рассердился Платонов. — Как может корниловский адъютант оказаться мужем большевички? Вы лжете!

— Доктор, не лгу. Помогите! — повторял Ивлев.

— Черт знает что! — озадаченно бормотал Платонов.

— Доктор, доктор!

— Ладно! — Платонов махнул рукой. — Несите в дом, в кабинет, на операционный стол… Я позову хирургическую сестру…

Присутствовать на операции ему не позволили, и теперь, прислушиваясь к каждому звуку, Ивлев стоял возле белых дубовых дверей.

Смерть! Она уже вырвала из жизни Инну, Сергея Сергеевича, Елену Николаевну. Теперь замахнулась своей косой на последнего близкого человека.

Из-за дубовой двери послышался грубый нетерпеливый окрик Платонова, требовавшего что-то от своей помощницы.

Если Глаша не встанет с хирургического стола, то лучшим выходом из тупика будет пуля в лоб. Ивлев сунул руку в карман, судорожно сжал браунинг.

Где-то уже совсем близко ухнул раскатистый орудийный удар. В окнах тонко зазвенели стекла.

— Господи! — шептал Ивлев. — Господи, помоги же!

Он теперь готов был молиться за спасение Глаши.

Неожиданно распахнулась дверь, в прихожую вышел Платонов в белом халате, кое-где алевшем пятнами крови. Крупное носатое лицо врача поблескивало бисером пота…

Ивлев шагнул навстречу, но, увидев перед собой серо-стальные строгие глаза, похолодел.

Платонов разжал кулак. На широкой ладони поблескивала пуля.

— Извлек, пожалуйста… — сказал он. — А теперь прощайте. Меня ждет линейка…

— Как же Глаша? — наконец обрел дар речи Ивлев.

— С ней остается хирургическая сестра.

Ивлев ринулся в кабинет, отстранил пожилую женщину в белом халате, кутавшую серым одеялом ноги Глаши. Потом, стараясь уловить в бледном, почти меловом лице хотя бы малейший признак жизни, низко склонился над ней.

За окнами ослепительно сверкнуло. Дом вздрогнул. И тогда черные ресницы снежной маски ее лица чуть-чуть вздрогнули.

— Глаша, — робко позвал он, опускаясь перед ней на колени. Снова вблизи грохнул снаряд. Звонко ударили в кирпичный дом осколки.

— Тебе плохо, Глаша? — испугался Ивлев, заметив, как страдальчески искривились ее губы.

— Нет, ни-че-го! — едва слышно отозвалась она.

Ивлев склонился ниже, и она повторила:

— Ни-че-го, милый, все хорошо.

На улице галопом уже скакал первый эскадрон красных всадников. За окном промелькнули островерхие буденовки с ярко-малиновыми пятиконечными звездами и стальные клинки, вознесенные над головами.