– Вы ошибаетесь, сударь, уверяю вас, – отвечал старик очень серьезно, – никакие иные чувства кроме простого человеколюбия, не руководили поступком леди N.

– Ужели друг ваш смог отказаться от желания повторить встречу, столь ему памятную, и не сделал к этому никакой попытки?

– Вы бы польстили ему, если б остались при таком убеждении, но я не могу ответить на вопрос ваш утвердительно. Справедливости ради замечу, что друг мой никогда не предпринял бы шагов к новой встрече с леди N, если бы не повод.

Им послужил найденный батистовый платок с инициалом, включающим букву «Э». Некоторое время колебался он между желанием оставить платок у себя или вернуть его законной владелице. Не трудно догадаться, что возможность воспользоваться предлогом для нового разговора возобладала над всеми доводами, и выбрав подходящий момент, он представил свою находку леди N.

– Как, сэр, вы не захотели оставить его у себя? – отвечала она с той насмешливой манерой, которая отличала ее остроумие, – какие странные настали времена – мои офицеры не желают иметь моих чудесных платков. Впрочем, погодите, – добавила она, расправляя и разглядывая батист, – это платок моего сына. Буква «Э» означает не Элизабет, а Эдгар. Взгляните, как выглядят инициалы на собственном моем платке, и не путайте их больше с платками сэра Эдгара. Но я, право, была бы очень удивлена, если бы на корабле действительно был найден мой платок, потому что от роду ничего не теряла. Не знаю согласитесь вы со мною или нет, но я почитаю талант не терять платки столь глубоко, что прошу передать моему сыну вашу находку, вместе с приказанием повесить ее на свой мундир и проходить с этим знаком отличия до конца сегодняшнего дня.

– Если ваша светлость возложит на меня обязанность объявить сэру Эдгару столь суровое приказание, я рискую навсегда утрать его расположение, – возразил мой друг, стараясь попасть в той своей собеседницы.

Леди N улыбнулась.

– Теперь, сэр, вы сами можете убедиться, насколько я была права в тот день, в который перечислила вам некоторые из отличающих вас достоинств. Дальновидность, с которой вы стремитесь избежать неудовольствия будущего лорда N, показывает, что ему небесполезно будет узнать короче человека столько дельного и предусмотрительного. Откажитесь ли вы вторично от моего поручения, если оно будет состоять в том, чтобы вы обучали сэра Эдгара музыкальному искусству, в котором, если верить слухам, очень преуспели?

Таким образом, мой друг оказался учителем сэра Эдгара и частым гостем капитанской каюты.

Впервые придя на урок свой, он был смущен приемом, оказанным ему лордом N, который не поднимаясь с кресел, ответил на его поклон едва заметным кивком головы, продолжая разговаривать со своей «красавицей», как он называл ручную куницу, угощавшуюся из его рук вареными яйцами. Зверек этот всегда сопровождал в морские путешествия семейство капитана, ибо супруга последнего, хотя никогда не видала крыс, знала об существовании омерзительных этих тварей в корабельных трюмах и желала иметь защитника на случай встречи с ними.

Попав в общество старших офицеров, мой друг сумел не вызвать их неудовольствия, во-первых, потому что леди N старалась поддержать его и действовала очень умело, во-вторых, потому что музыкальность его была развита гораздо сильнее, чем это обычно бывает, и получив возможность ее выказать, он очень легко привлек к себе всеобщую симпатию. Особенно это касалось Филиппа Блейка, который будучи большим любителем игры на флейте не мог без восторга слышать, как чутко вторит ей клавесин и в какие роскошные рамы, по собственному его выражению, облекает скромные его картины иностранный мичман. Капитан сам играл неплохо, и хотя не был таким страстным поклонником искусства, каким был Блейк, но не раз охотно исполнял с обоими молодыми людьми «Альмиру», любимую оперу Курфюстра Гановера и леди N. Последняя видела «Альмиру» и ее автора будучи однажды в Венеции с отцом, который прибыл в сей волшебный город в свите посланника герцога Манчестерского.

Город, его оперы и концерты при лодочных катаниях произвели на леди N огромное впечатление, и она часто возвращалась в разговорах к этой теме. Между прочим, со свойственной ей иронией она признавалась, что мечтала сама петь и очень серьезно умоляла отца оставить ее в Венеции, с тем, чтобы выучиться этому искусству. Сохранив свою страсть к опере, леди N могла бесконечно слушать Клавелли «Александр, победитель самого себя», «Муция Сцеволу» или «Ксеркса» Бонончини, хотя музыкантам «Эдгара» не имевшим скрипок, не удавалось в полной мере добиться нужного звучания. Лучше всего выходило либретто кардинала Бенедетто Панфили к недавно поставленной опере «Триумф Времени и Разочарования». Красота, Наслаждение, Время и Прозрение были представлены соответственно моим другом, Блейком, Капитаном и Берендорфом.

Обращалось Наслаждение к Красоте, но благодаря помощи Времени и Прозрения, той удавалось разглядеть всю тщету удовольствия и устремиться к чистому прославлению Творца, подлинный и прекрасный лик которого отображен Натурою:

Заканчивала Красота спор между желающими привлечь ее на свою сторону противниками и несколькими выразительными аккордами опускала занавес над несуществующей сценой.

В отличии от римской постановки, наш импровизированный «Триумф Времени и Разочарования» имел огромный успех, как у семейства капитана, так и у всех старших офицеров, бывших в числе зрителей. Один Берендорф пенял иногда на новую музыку, которая очень удалилась от понимания Платонова, в котором наиболее ценным является слово, затем ритм и лишь потом звук, а не наоборот.

Что касается музыкальных успехов сэра Эдгара, то они оставались очень невелики, так как желание приобрести умение в игре на инструментах, принадлежало не ему, а только его матери.

Между тем корабль наш подходил к Тенерифе. В те годы, сударь, еще памятно было время, когда остров переходил из рук в руки и испанцы не всегда с безопасностью могли считать окружающие его воды своею собственностью. Корабли, идущие в новый свет, обычно останавливались здесь. Нам тоже требовалось добавить некоторых запасов на транспорт, который мы конвоировали.

Командор Берендорф готовился сойти на берег, чтобы отдать дань уважения губернатору и присоединить к нашей команде нотариуса, нанятого для изготовления всех бумаг, необходимых при ведении дел с испанцами, ибо дела эти далеко не всегда имели военный характер.

Мы встали на якорь напротив Канделарии, городе обязанном своей известностью легенде о статуе Богоматери и множеством разнообразных заведений служащих к выманиванию у моряков жалования. Ходили слухи, что наш капитан не брезговал в молодые годы посещать эти места в сопровождении одного из матросов по имени Бакстон. Это был довольно необычный человек. Он происходил из почтенной семьи, и во флот был зачислен, как и мы мичманом, но впоследствии разжалован за жестокое обращение с подчиненными, приведшее однажды к смерти одного из матросов. Случай этот как-то замяли и Бакстон избежал виселицы. Капитану был он предан чрезвычайно и служил ему телохранителем во всех приключениях, часто далеко не безопасных. Должность эта как нельзя больше подходила Бакстону, так как он обладал бычьей силой, а за свою очень толстую и щетинистую шею был среди матросов прозван кабаном. Этим прозвищем также объяснялась его особенность так увлекаться дракой и разъяряться, что нескольким людям с трудом удавалось его усмирить. Кроме того, Бакстон мог не захворать, съев крысу, издохшую от разбросанной для нее отравы, в щепы разбить дубовую доску или выпить два ведра водки. За эти и подобные добродетели был он любимцем среди наших матросов и пользовался благосклонностью лорда N.