Я уже говорил, что свел знакомство с двумя нашими соседями, один из которых был морским офицером. Вторым, нередко гостившим у нас соседом был мелкопоместный дворянин Анищев, молодой человек несколькими годами младше меня. Сначала я был очень обрадован знакомству с ним и предполагал, что наша дружба умерит скуку постылого Бугурасова, но скоро убедился, что Анищев скорее подходит в товарищи Марьюшке, чем мне. Интересы молодого дворянина не простирались далее травли русаков, а познания ограничивались здравыми рассуждениями о достоинстве жеребца. Эти двое гостей, если не считать семейства Ефрема Трофимовича, и составляли все мое общество. За обедом старался я развлечься приятными разговорами, а также недавно начатою мной забавой ухаживания за Прасковьей Гавриловной. Подражая придворным, у которых имел я счастливый талант перенять очень многое, я выдумывал такие тонкие способы намекать своей даме о моих нежных чувствах, что ни Анищев, ни Ефрем Трофимович совершенно ничего не примечали. Бедная Прасковья Гавриловна не умела ответить на мои любезности ни шутливым гневом, ни шутливой благосклонностью, принимала их всерьез и по обыкновению своему пугалась. Замешательством ее забавляясь, я смеялся до слез, к недоумению прочих сотрапезников. Старый офицер видел отлично мои маневры и не раз с явным неодобрением смотрел в мою сторону.

Однажды, когда мы по уходе дам, остались за столом вдвоем, чтобы по вывезенному из Англии обычаю распить початую бутылку, он произнес с важностью:

– Я давно собирался попотчивать вас одной историей. Не желаете ли вы выслушать ее теперь?

– Ваши рассказы сделают мне всегдашнее удовольствие, – отвечал я и приготовился слушать.

Я нисколько не льстил своему гостю этим замечанием, ибо в отличии от огромного большинства старых вояк, мой сосед не увлекался ни рассуждениями о тактике военных приготовлений, ни преувеличенными россказнями о кровавых баталиях. С неизменным своим тактом, он всегда помнил, что собеседник его не является участником подобных событий, подробности которых ему могут быть весьма скучны. Со своей стороны, я очень ценил это свидетельство любезности моего друга и платил ему тем же – то есть избегал утомлять его чрезмерным посвящением в секреты моего искусства.

– Во время моего учения и службы в Англии, – начал старик, – был я знаком с одним молодым человеком, моим соотечественником, который также изучал морское дело. Среди нас, молодых мичманов, выделялся он как своей наружностью, так и нравом, ибо то и другое делало его весьма похожим на девицу. Надо отдать ему должное, не мало красавиц позавидовало бы овалу его лица, чудесным русым волосам с редким отливом пепельного цвета, который позволял не посыпать их пудрою, прекрасным глазам, всегда грустным и задумчивым. Впрочем, сам он был самого неблагоприятного мнения о своей наружности и с удовольствием променял бы ее на крепко сколоченные фигуры своих товарищей. Учился он не хуже других, видно было только, что в морское дело отдан он был не своею волею. Зато музыку он и исполнял, и писал с большой охотою, и дня не проходило, чтобы он не держал в руках флейты или не сидел за клавесином. Звался он, как и я Алексеем. Грубые или жестокие нравы английских моряков вызывали в нем отвращение. В проказах наших и попойках он никогда не принимал участия, и, наверное, если б только осмелился, постарался бы и нас от них удержать. Все мы отказывали ему в дружбе, считая белоручкой, девчонкой и трусом, что делало его жизнь в учении не слишком сладкой. На борту же военного судна она стала еще несноснее. Вверенные его команде матросы, поняв с кем имеют дело, оскорбляли его кто как умел. Старшие офицеры не оказывали ему даже того снисходительного покровительства, которое часто и поддерживает, и задевает молодых мичманов. Скажу кратко, что сей молодой человек доведен был до такой крайности, что даже посягнул на свою жизнь, о чем расскажу в своем месте.

Корабль, на котором я нес службу назывался «Эдгар» по имени сына его капитана и владельца лорда N. По причинам, которые станут вам вскоре ясны, я стану так именовать своего капитана.

– Вы можете не опасаться моей нескромности, – заметил я, – ведь я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю ни одного знатного лица Англии.

Рассказчик оставил мои слова без внимания и продолжил:

– «Эдгар» представлял собой линейный 54-пушечный корабль, шедший в Джеймстаун и конвоировавший судно водоизмещением в 2000 тонн с грузом черных рабов для наших колоний.

Лорд N был в сопровождении своей семьи, состоявшей из Леди N и единственного сына Эдгара, мальчика 13 лет. Фортом Джеймс, куда мы направлялись, командовал дядя леди N, родной брат очень известного в Англии адмирала, воевавшего вместе с Джоном Норрисом за испанское наследство. Для леди N путешествие в Америку было далеко не первым знакомством с морем, ибо она часто сопровождала своего отца, в том числе и в Мериленд, где обосновались в то время английские католики, к которым принадлежала ее семья. Отец леди N много усилий прикладывал к тому, чтобы сколь возможно улучшить положение колонизаторов и несколько раз совершил рейды до Чесапийской бухты, конвоируя корабли, груженные табаком.

– Опишите мне лорда N, сударь, ибо я очень мало знаю англичан, а знакомства не свел ни с одним их них. Однажды только пользовал купца Робинсона и видел посланника Витворта.

– Постараюсь исполнить ваше желание, хотя мне не просто увидеть его теперь таким, каким я увидал впервые, когда взошел на корабль.

Лорд N был статным, высоким человеком лет около 36-ти или 37-ми. Не могу сказать, чтобы он был некрасив, или не умен, или не любезен, но очень скоро я почувствовал, что ему много не достает до истинного дворянина. Впрочем, не хочу судить о нем и предоставляю вам самому составить мнение о его светлости. Отдам ему справедливость – он был храбрым и очень разумным солдатом, но все же когда его внушительная фигура, в роскошном мундире величественно опираясь на капитанскую трость вырисовывалась на корме, я не мог отделаться от впечатления, что вижу переодетого старшину. Но довольно о лорде N. Сэр Эдгар обещал стать таким же сильным и здоровым, как его отец и на протяжении путешествия обучался всему относящемуся к управлению кораблем вместе с мичманами.

Вторым человеком после капитана был командор, старший лейтенант Беренсдорф, родственник статс-секретаря короля Георга. В его подчинении было еще трое лейтенантов, среди них сын адмирала Роберта Блейка, Филлипп – с которым я впоследствии очень сдружился. Не стану, чтобы не утомлять вас, представлять сейчас баталера, доктора, капеллана, парусных и оружейных мастеров капитана морской пехоты, руководящего нашим абордажным отрядом, скажу только, что всего нас было около 100 человек и многие как из офицеров, так и из команды плавали еще с отцом леди N. Это обстоятельство имеет очень большое значение для моего рассказа, ибо поскольку на борту находилось значительное число преданных ей людей, и поскольку она унаследовала от отца ум и волю в мере, превосходящей ту, какая обычно бывает отпущена ее полу, супруга лорда N занимала положение более значительное, чем скромная роль путешественницы. Леди N неплохо разбиралась во всем, имеющем касательство к управлению военным судном и хотя никогда прямо не обнаруживала своей осведомленности, а тем более, одобрения или порицания действиям капитана, последний несомненно тяготился ее авторитетом.

Возможно, по этой причине, а может и по иной, лорд N был менее внимателен к ней, чем было бы желательно для наших офицеров, так как они лишались возможности приносить жене своего капитана те невинные знаки уважения и любезности, какие обычно сопровождают путешествующую при подобных обстоятельствах знатную даму. Будучи младшим офицером, я не бывал приглашен обедать с капитаном, но не раз слышал обрывки разговоров Берендорфа со старшими офицерами, из которых мог заключить об их досаде на то, что ревнивый нрав лорда N, не дает им никакой возможности получить удовольствие от остроумия его супруги. Говорили, что капитан считает будто обед подается только за тем, чтобы его съели и разошлись, что леди N должна два раза повторить свое желание послушать клавесина, прежде чем оно будет выполнено, что будто бы капитан был сердит на свою супругу оттого только, что она выказала слишком много радости по поводу известия об исцелении нашего старика – капеллана от приступа ревматизма и тому подобное. Со своей стороны, леди N выказывала супругу столько высокомерия, сколько мне еще ни в ком не приходилось видеть.