Старый Уолтор, бывший вестовым адмирала, в пору его производства в лейтенанты, рассказывал и не без сочувствия к леди N, что ей не было еще 17 лет, когда адмирал приглашал ее высказаться перед старшими офицерами по какому-нибудь вопросу, имеющему касательство до достоинств испанского галеона, и только для того, чтобы заставить всех полюбоваться оригинальными замечаниями и румянцем, который вспыхивал на ее лице, от удовольствия при этих знаках внимания и уважения отца.

Я говорил уже, что сэр Эдгар принимал участие во многих наших занятиях, и под руководством штюрмана, и в команде уорена. Последние давались ему непросто, особенно потому, что леди N полагала в способности поставить булини или бегать по марселю одно из достоинств необходимых для внука известного адмирала, и следила за его успехами. Однажды во время установки лиселей, сэру Эдгару предложено было взобраться на грот-мачту в сопровождении двух мичманов – моего друга и другого нашего соотечественника Куракина. День выдался ветреный, рангоуты, при особенно сильных его порывах, издавали режущий нервы звук, подобный крику птиц морских. Всем нам очень понятен был испуг сэра Эдгара, побелевшего как мел, при виде шатающейся стеньги, когда он, запрокинув голову, старался разглядеть снасти, по которым должен был подниматься. Напрасно офицер-уорент уговаривал его подчиниться приказу, уверяя, что исполнение оного страшным кажется только для стоящих на палубе и как скоро начнется его выполнение, страх рассеиваться будет. Напрасно вперед были посланы оба мичмана. Фигуры их казались не более дюйма, а сэр Эдгар все не мог заставить себя двигаться. Леди N давно уже с заметным волнением следила за ним, стараясь сдержать свой гнев, но, когда в голосе сэра Эдгара послышались слезы, румянец стыда вспыхнул у нее на лице и она быстрыми шагами приблизилась к сыну.

– Вы боитесь, сэр? – воскликнула она с выражением неизъяснимого презрения.

Подобные сцены случались не редко и делали путешествие сэра Эдгара и его матери не таким приятным, каким оно могло быть, обладай он большим мужеством или она – меньшим честолюбием причастным каковому непременно желала видеть сына.

– Вы очень заинтересовали меня своим рассказом о леди N. Была ли ее красота столь же изрядною, как прочие ее свойства?

Вопрос мой заставил рассказчика на минуту задуматься.

– Видите ли, сударь, – заметил он, – все зависит от того, чьими глазами вы желаете воспользоваться. Если это будут глаза нашего капитана, то они не увидят ничего кроме общедоступных наблюдений, из которых явствует, что супруга его, есть дама одних с ним лет, с правильными чертами лица, среднего роста, но кажущаяся высокой из-за своей необычайно прямой осанки. Те качества, которые придавали пленительность образу ее оставались вне его понимания. Гордый поворот головы, царственный взор человека, вполне собой владеющего, сочетание мягкости и властности, задумчивости и энергии, придавали леди N очарование, необыкновенно привлекательное для всякого сколько-нибудь причастного ее душевным свойствам. Так ли важен при этом цвет глаз? Ежели вам то знать надобно, открою, что он был синим.

Но будь он черным или голубым, это ничего бы не отняло и прибавило к красоте леди N.

– Которая, разумею, по словам вашим, и по сию пору вам памятна.

– Я постарался нарисовать вам портрет леди N таким, каким сделал бы его мой товарищ, к которому нам пора вернуться. Вскоре стали мы замечать удивительную перемену, происшедшую в нем. Лишения морской службы переносил он с необыкновенной для своих лет и сложения легкостью, а потребности во сне и пище, казалось не испытывал вовсе. Все что требовалось от него по роду занятий выполнял он с механической точностью, как бы поглощенный внутренней деятельностью, более важной, чем все его окружающее. По той же причине, он сделался совершенно неуязвим ни для насмешек, ни для похвал, даже с трудом замечал их. Поэтому первые скоро совершенно умолкли, а последние все чаще начали раздаваться.

– Открыл он вам причину сей матаморфозы?

– С полной откровенностью друг мой признался, что жестокость товарищей и собственная уязвленная гордость толкнули его к мысли положить конец своему несчастью. Он стоял уже на палубе с ядром в руках, когда заметил, что одиночество его последних минут нарушено леди N.

Первым движением его было тотчас же переброситься через борт, пока ему не помешали, но как это всегда бывает в подобных случаях, надежда, что Бог пошлет какой-то чудесный знак, призывающий его к жизни, которая не оставляет самоубийцу до последней минуты, возобладала. Он хотел было принять вид человека, любующегося красотой морского пейзажа, потому что час был ранний и, подымавшееся как будто из морских пучин солнце, окрашивало воду и небо в великолепные пурпурные цвета, но по первым, обращенным к нему словам леди N понял, что нисколько ее не обманул. В течении следующих нескольких минут ему пришлось услышать столько похвал своим достоинствам, сколько он не слыхал за все свои двадцать лет.

– Вы очень добры ко мне, ваша светлость, – отвечал он, как скоро смог справиться со смущением, – благодарю вас за удивительные слова, которые мне довелось услышать и которыми вы хотите меня поддержать.

– Сэр, – живо возразила ему леди N, – я произнесла все эти, как вы выразились «удивительные слова» вовсе не из желания вас поддержать, а потому только, что это чистейшая правда. Я вижу ее столь же отчетливо, как видел ее мой отец, который, поверьте, умел отличать людей чести, достойных его покровительства, от всех прочих. Все, что вы от меня слышали мог сказать о вас и он, слово в слово, и я не нахожу в этом ничего удивительного. Достойно удивления, скорее то обстоятельство, что вам впервые пришлось познакомиться с признанием ваших высоких достоинств. Впрочем, не сомневаюсь, в самое непродолжительное время вы получите столько подтверждений моей правоты, что перестанете удивляться.

Леди N говорила еще несколько времени в том же роде и отпустила мичмана только взяв с него клятву ни при каких обстоятельствах, не повторять страшного опыта, какому ей пришлось стать свидетельницей. Клятву эту, мой друг, дал очень охотно, потому что беседа с супругой лорда N была весьма упоительна для его самолюбия и послужила неиссякаемым источником для чувств и стремлений, о которых прежде он не имел ни малейшего понятия.

Надо ли говорить, что описанное мною происшествие роковым образом повлияло на мечтательного и одинокого посреди своих товарищей, молодого человека? Достаточно, я полагаю, будет сказать, что грозные штормовые валы не так иногда сокрушают и швыряют легкое суденышко, как те волны, что захлестывают человеческую душу.

Впервые столкнувшись с этою непогодой, мой товарищ не умел ей противостоять и в самое непродолжительное время оказался совершенно во власти сих жестоких стихий. Не будет преувеличением, если я добавлю, что без благотворного действия свежего воздуха, беспрерывной смены занятий и усиленного движения, любовь, вспыхнувшая в сердце моего друга, могла его уморить в прямом смысле слова.

– В его годах подобные случаи не столь уж редки, – заметил я, – знавал я пациентов, напоминающих вашего больного. Перечисленные вами лекарства: свежий воздух, движение и смена занятий – очень верные средства.

– Мой друг имел их с избытком, и, хотя исцеления не получил, научился вскоре жить в новом для себя состоянии, как человек, потерявший ногу, научается ходить с костылем.

– Очень меткое сравнение. Но я жалею вашего робкого друга, и если б мне случилось быть на вашем месте, я посоветовал бы ему не загонять болезнь столь глубоко, а при первых признаках недуга, открыть свое нездоровье леди N, в надежде получить решительное средство, чтобы исцелиться совершенно.

– Мой друг, напротив, стремился скрыть свое нездоровье от леди N и, надеюсь, ему это вполне удавалось.

– Его желание противно голосу натуры и для меня непонятно. Разве их встреча не является доказательством внимания леди N к вашему другу? Разумею впечатление, что друг ваш произвел на нее. Вы пересказали мне слова преданного ей Уолтера, но ужели вы полагаете, что он не доносил ей обо всем, имеющем касательство, до отношений в команде? Конечно, леди N не могла знать часа рокового события, и тут я готов признать роль провидения, но то, что она искала случая переговорить с вашим другом, для меня очевидно.